ЗАРОСШИЙ ПРУД
Заросший пруд, осока да куга,
Развалины старинного поместья.
В дрожащей поволоке берега,
Расплавлено сверкает поднебесье.
И пегий мох на пасмурных камнях,
Стрекозы над крапивой, лопухами.
Уже столетье в нескольких шагах
Здесь барышня вздыхает над стихами.
В панаме белой, в платье кружевном,
Через разруху, тлен и катаклизмы
Садит себе на камушке своем -
Дыханьем той, исчезнувшей отчизны.
Ты не спугни такой счастливый миг:
Ветла над камнем солнечно струится,
Над этим миром мертвых и живых
Шуршит листва, как вечные страницы.
Гляди, гляди, с душой почти пустой,
Дитя материализма и застоя,
Как шмель над камнем кружит золотой,
Отыскивая время золотое...

МЕТАМОРФОЗА
Радикальные веянья новы:
Из антихристов – в богословы!
Из писателей – в робу вахтёров.
В гардеробщики – из актеров!
И ни удержу, и ни меры:
Из банкирского лобби – в премьеры!
Не от женских потуг – из пробирки!
В новорусские – из Бутырки!
Из учительницы – в проститутки!
Не о духе молва – о желудке!
В вышибалы из офицеров!
Культ зубов и отсутствие нервов.
Что считалось всегда трали-вали –
Удостаивается медали,
А с экранов орущее блядство –
Всероссийского лауреатства!
Обхохмили всё, обворовали.
И так далее, и так дале...
На Руси от сего холокоста –
Патриоты обычные просто
Превратились, как это ни сложно,
Окончательно и безнадежно,
До последней сердечной икоты –
Просто в лютые патриоты!

ОКТЯБРЬ 1993
Никакого последнего часа
Не осталось... пощады не жди.
Лик скорбящий всесветлого Спаса
Осиянный один впереди.

Захлестнулись концы мироздания -
Как один, да на вые моей,
Упования все и рыдания,
И мольбы окровавленных дней.

Край отцов застит дух преисподней,
Кремль звериным оскалом смердит.
И всевечнейший образ Господний
За пределом сознаья щемит.

ПОДКОВА
Скачет аллюром забытым
Конь, высекая копытом
Искры на мостовую,
В горькую память живую.

Вьется безумное знамя.
Кто там бренчит стременами —
Голь-сирота иль Голицын?
Всякий для пули годится!
За пролетарскую эру?
Иль за царя и за веру?
Эх, покатилась подкова!
Жалко того и другого...

ЖЕЛАНИЕ
Под упругой моею стопой
То полынь, то жнивье, то крапива.
Над усталой моей головой –
Ощущенье державного взрыва!
А внутри меня – та пустота,
Что сродни перепаханной пашне.
А в груди запеклась немота
О юдоли моей настоящей.
Горизонт простирает огни
Иноземной, досужей рекламы.
А в округе, куда ни взгляни,
Свет безжалостный нашей драмы!
И желание – волком завыть:
"Что содеяли, что сотворили!"
Или ясенем в поле застыть,
Чтоб оглоблю покрепче срубили!

СВЕТ
Небесный свет — вместилище надежд,
Которые в миру не воплотились,
А лишь слезою скупо осветились,
В дрожащей бездне утомлённых вежд.
Отчизны даль, от реющих обид
Знобит над беспросветным бездорожьем.
И промыслом всечеловечьим, Божьим
Её простор мучительно болит!
И высь над ней — незыблемый завет,
Соединенье помыслов скорбящих,
Судеб её рыдающе-щемящих,
Из вещности — переходящих в свет!

У ВОКЗАЛА
Много было их, молодых,
У Голутвина тарахтевших
На подшипниках жутких своих,
Снизу вверх на прохожих глядевших.
Мы робели, но, помню, глупцы,
Удивлялись (как было нам просто!),
Что вот катятся чьи-то отцы,
А мы — дети, и выше их ростом!
Где нам было подумать о том,
Что не все они станут отцами,
Что вокзальная площадь — их дом.
Упираясь в асфальт кулаками,
Они странно смотрели нам вслед,
А в глазах столько боли сквозило...

Как давно их в Голутвине нет,
Будто горя и не было...
Было!

РОДОСЛОВНАЯ
Я ладонь положил на равнину,
И сквозь кожу пошёл смутный гул...
Долго слушал я песню едину,
Пока в пряной траве не заснул.
А заснул — так приснилось такое,
Чему времени нет и конца:
Раздвигал я пространство рукою
До забытого ветром крыльца.
А на нём — не князья да бароны
И другая дворянская знать:
Чёрный ворон бьёт долу поклоны,
А вокруг — никого не видать...
И напрасно рука раздвигала
Пред собою пространства кольцо:
Лишь одно, лишь одно выпадало —
Только поле и только крыльцо!
Хоть лица ускользающий высвет,
Хоть бы голос неясный, глухой!
Пусть унизит меня — не возвысит,
Только б знать: кто, откуда, какой?
Лишь крыльцо да широкое поле —
Вот и всё... Остальное — темно.
Нет на свете возвышенней доли —
Знать, что большего знать не дано!
...Я лежал средь притихшей полыни,
Окуная лицо в облака.
И лежала рука — на равнине,
А на сердце — другая рука!

* * *
Не выходит из мрака
Дотлевающий век.
Но со мною — собака:
Самый мой человек!
Её глажу по шёрстке,
И смеётся ладонь!
Собираю по горстке —
Поднебесный огонь!
По заветной крупице
Оживляющий дух,
Что стенает и тщится
Предначертанный круг
Разорвать, лишь во имя
Этих долгих равнин,
Где я присно и ныне,
И вовеки — один!
Так один, что едино
Мне молчать ли — кричать!
Лишь кровит пуповина:
Где ты, Родина-мать?

ПОКАЯННОЕ
Моя мученица желанная,
Над тобой звезда постоянная!
Что ж я выпал-то на твой век!
Эх, судьба моя окаянная,
То с вина, то с вины полупьяная...
Виноватый я человек!
А года летят — по-неверному,
По-безумному и по-нервному.
И гнетёт меня поздний стыд.
По характеру, да по скверному,
Каково мне услышать первому
Вздох твой горестный: "Бог простит!"

В ДОРОГЕ
Родимая равнина,
Нигде ни огонька.
Забытая кручина,
Неясная тоска.
В каком таком столетье,
В котором мы часу?
Качаемся, как ветви,
У века на весу.
Разбитая дорога,
Мерцанье луж нагих,
И сиро, и убого,
И не видать живых.
В потёмках кособоко
Петляет колея,
Тревожно, одиноко,
Как эта жизнь моя...

СЕНОКОСНОЕ
Мне бы снова, шагнув через годы,
Выйти в клеверную пургу,
Где девичий коротенький отдых —
Как букетик на пёстром лугу.
У девчонок такие колени:
Если взглянешь — ослепнут глаза!
На меня их округлые тени
Надвигались, будто гроза.
Косу выстудив клеверным соком,
На девичий наткнувшись смех,
Я глаза поднимал ненароком,
Одну выделяя из всех.
Вспоминаю мелькнувшую кринку,
Бронзу спин вспотевших парней
И девчонку в нарядной косынке —
Теремком, до самых бровей.
От её чуть приметной улыбки
Я витал где-то там, в облаках,
И кузнечика звонкая скрипка,
Словно пульс, стрекотала в висках.
А под вечер мы шли с нею полем,
Из села наплывала гармонь,
И, как угли, девичьи мозоли
Мою обжигали ладонь.

ВЕРА
Возле крутого ненастья
Конь твой грызёт удила.
Было ли, не было счастья —
Только отчизна была!
Вольному — вольная слава,
Ветер да неба глоток!
Поле и слева, и справа,
И на прощанье — платок!
Не предаваясь заботам,
Кроме извечной, одной,
Полузабытым намётом —
Да по росе огневой!
Мимо грядущего быта,
По заскорузлому дню
Память летит под копыта,
Дайте дорогу коню!
Встретился или простился,
Только судьба увела.
Был наяву или снился —
Только отчизна была!

ЧЕРВОННЫЕ СЛОВА
                Станиславу Куняеву
Дремотный парк. Глухие дерева.
Задумчивых свечений время года.
Я слушал шелест — тихая природа
Несла к земле червонные слова.
Я видел высь, сквозящую, рябую
От таинства ликующего птиц.
И вздрогнул от доступности, что ниц
На эту землю упаду святую
Когда-нибудь... и кану в забытьё,
Так просто, до слезинки, без остатка...
И потому так больно мне и сладко
Во всём узреть присутствие своё,
Пока в груди стучит ещё так крупно,
Пока ещё дыханье горячо,
Пока своей безжалостной свечой
Мне светит жизнь так остро, неподкупно,
Я вижу, как в ознобе льнёт трава
К сырой земле, всем трепетом конечным...
И думаю, захлёбываясь вечным:
Какой исход — червонные слова!..

ШИПОВНИК
В позабытом, осеннем овраге
Полыхает шиповника куст.
Ни дроздов, ни ребячьей ватаги,
Горизонт окружающий пуст.
По весне он своим дуновеньем
Одурманивал травы вокруг,
Оглашая округу цветеньем,
Расточая ликующий дух.
Но никто не вдохнул эту свежесть,
Не видал ни один живой глаз,
Как цветов его хрупкая нежность
Облетела в положенный час.
Лепестки разнеслись по оврагу
И смешались с дремучей травой.
И никто здесь не сделал ни шагу
И ни ранней, ни поздней порой.
Налились его ягоды ало,
Поразвесились, а — для кого?
Никого здесь ещё не бывало
И не будет скорее всего!
Ну, а скоро и вовсе — снегами —
Так завьюжит здесь, заметёт!
Для кого же плодов этих пламя
Так волнующе он бережёт?
Для кого же сквозь вьюгу и слякоть
Каждый год он бесстрашно цветёт?
Ведь его перемёрзшая мякоть
Мёртвым семенем в снег упадёт...

* * *
День сгущается до темноты,
И покой заполняет её,
И в душе проступают кресты,
И слетается к ним вороньё.
И чем ярче свечение их —
Тем суровее птиц суета.
В бликах памяти огневых
Их мрачнеющая немота
Обретает подобье словес,
Низвергающих высший предел,
Суть земных и невидимых тел,
В запредельной пустыне небес.
И лишь свет неподвластен один,
Что из горних сияет глубин,
Проступивший в пространстве груди —
От запястий, пробитых гвоздьми...

МОЛИТВА
Призываю, молю на твоей горемычной равнине,
Вою волком в овраге, курлычу с небес журавлём —
Чтоб святое твоё, незабвенное, светлое имя
Устояло всегда перед всяким мечом и огнём!
Призываю, молю невесомою пылью дорожной,
И змеиным укусом, и ветром, и пёсьим хвостом.
Голубым васильком, и полынью, и полночью звёздной,
И слепящей грозой, и осиновым горьким листом!
И сыпучим песком, и волною блескучею зыбкой,
И седым валуном, и холодной искристой росой.
Нежным инеем и материнскою кроткой улыбкой,
И краюхой ржаной, и суровой отцовской слезой, —
Ни за злато и сйребро, ни за какие коврижки
Не меняй никогда свой небесно-светающий лик!
До последней, до той — галактической огненной вспышки
Сохраняй, береги родниковый свой, вольный язык!
Пусть меняется всё под спокойно-знобящей луною
И столетья идут неизбежной своей чередой, —
Оставайся моей, оставайся навеки собою,
Неразгаданно-горькой, единственной самой, родной!

СТАРОЙ ДЕРЕВНЕ-
Отпахала своё, отжила,
Отлюбила, отпела в ночи…
Где, какие теперь купола
Над тобой обживают грачи?

Поле зыбкое вызревшей ржи
На четыре на все стороны?!
И ни деревца, ни межи,
Ни заброшенной бороны.

А какой здесь янтарный налив
С ветерком колотился в траву!
Ещё звук этот в памяти жив…
Где теперь преклонить ей главу?

А какой здесь накачивал мёд
Вислоусый белёсый Касьян!
Всё курил у тесовых ворот,
Плыл над ним васильковый туман.

И собаки брехали впотьмах,
Кто-то шёл по тропинке тишком…
Вечереющий воздух пропах
Тёплой пылью и молоком.

Овцы блеяли в катуках.
И корова на каждом дворе,
И мучица в сенях, в закромах,
И квасок аржаной по жаре…

Не понять мне, в каких ты грехах
Провинилась к той горькой поре:

Рослый город, как алчущий спрут,
Стал высасывать силы твои,
Молодой работящий твой люд
Отучая от сельской любви.

Сразу столько крестьянских колен
Зачеркнул, заманил просто так…
Вместо добрых родительских стен
Коммуналку всучил да барак!

Что теперь о былом говорить,
И кручиниться, и вздыхать!
Всё. Живая оборвана нить.
Страшно. Памятью разве связать?

Что осталось теперь? Постоять,
Прошептать еле слышно: «Прости…»,
Поклониться горячим хлебам
Да былинку полыни найти,
Поднести её к горьким губам…

Стихи разных лет
Из новых стихов