26.11.2014 г. МЕДЛЕННЫЕ ПТИЦЫ (Бытийный круг в поэзии Николая Алешкова) ...Я по Каме впадаю в Волгу Зачерпнув из реки небесной Николай АЛЕШКОВ ...Узкая-узкая, дальняя-дальняя Дмитрий КЕДРИН
В последние десятилетия в русской литературе утвердился мотив возвращения. Как никогда прежде он силён и особенно отчётлив в сегодняшней поэзии. В прозе, сопрягая минувшие времена с настоящим днём, авторами исподволь проводится мысль о неверности пути, которым идёт страна, и о необходимости реставрации многих поруганных святынь и постулатов, на которые в прошлые эпохи опиралась русская жизнь. Фактически перед нами – тот же мотив, только воссозданный на конкретном материале и закреплённый художественно вычерченными характерами героев произведения. Поэзия обладает исключительной возможностью преодолевать границы реальности, не говоря уж о линиях, которыми расчерчено наше пространство и время. И здесь уже возвращение выглядит как акт волевой и метафизический, которому воспрепятствовать житейскими, видимыми действиями практически невозможно. Именно потому русская жизнь, напитываясь духовными энергиями поэзии, во многом сохраняет себя под давлением западного образа существования, устроенного с сатанинским лукавством и жестокостью. Вместе с тем понимание русского бытия связано с его цельностью, несмотря на многие и многие нестроения в отечественной истории и действительности. В нём есть некая задача, которую русский человек чувствует интуитивно; но обозначенная словами, она теряет свою убедительность и неземной объём – и становится очередной сентенцией или философским построением. Только в поэзии интонация и волшебная способность самого строя речи проницать невидимые стенки и непреодолимые рубежи позволяет воплотить внятно сокровенный смысл и сердечные движения лирического героя и народа, частью которого он себя чувствует. Интуиция народа бывает подавлена искушениями и заблуждениями, в реальности – иной раз самого кровавого толка. Однако с течением лет эти глубоко спрятанные мысль и чувство набирают силу и заявляют о себе вновь. И потому русская поэзия, не споря с Православной Верой, является хранительницей и проводником народной души – идеального образа русского человека, способного освободиться от всего низкого и поклониться изначально высокому и светлому. Стихи Николая Алешкова в этой связи могут показаться совсем не сосредоточенным совокупным лирическим высказыванием. И здесь – их тайна, когда за пустяком высвечиваются важнейшие вещи, а за лёгкими словами – смысл, соединяющий жизнь и судьбу. Его литературная биография охватывает последние четыре десятилетия. Перед глазами поэта прошли события, изменившие страну и её нравы, а сам он, когда-то работавший монтёром связи, электриком, кровельщиком, стал одним из любимых русским читателем в Татарстане авторов. Девять книг, множество стихов, опубликованных в периодике, строки проникновенные – и на вид несерьёзные... Вот самая краткая характеристика творческого пути Алешкова. Однако есть ещё некая «бытийная тропа», незримые шаги по которой связаны со смыслом прожитого и понятого. О ней и пойдёт речь. Но прежде стоит обозначить самые общие свойства его лирики. У Алешкова поэтическая речь очень проста, порой обыденна, в ней нет литературной изощрённости («я простой и понятный»). Его пейзажные, элегические стихи очень естественны, а природа, как правило, олицетворена: у неё есть характер и повадка, словно у знакомого или прохожего. Это позволяет автору снять дистанцию как между читателем и поэтом, так и между человеком и миром («Август <...> чуть прошёлся по листве и с особою охотой по просёлочной траве»; «как невесты, стали чинно с жемчугами да с фатой и берёзы, и осины вдоль дороженьки пустой»). Обыкновение, повадка его героя – скорее, сельские, чем городские. И тут особенный срез сознания: селянин, живущий в городе, но тоскующий по деревне («деревенским поэтом по Отчизне иду»). Он земляной человек, не асфальтовый – и ценит прикосновение порою даже больше созерцания, – именно так он входит в природное перетекание света и темноты, предметов и тел. Физика любви почти магнетически притягивает его, но и то, что осталось только порывом в отсутствии телесного соприкосновения, очень значимо: «...необъяснимая словами жар-птицей нежность промелькнет. Прекрасно всё, что не случится!» Алешков – один из самых предметных поэтов, приверженных русской лирической традиции. Картины жизни человека и природы у него удивительно точны в изобразительном отношении. Прочитав стихотворение, будто через увеличительное стекло видишь описанное. Причём его строки вмещают в себя и переживание, и затаённую мысль: «Отзовётся детство гулко: с лёгкой удочкой в руке по широкому проулку босиком бегу к реке». В его сюжетах много житейского, ему нравится укладывать в стихи ту или иную реальную историю («достану молча книжку записную и что-нибудь о жизни расскажу»). Делает он это с завидной лёгкостью, очень точно прописывая мизансцены и вскользь роняя характеристику происходящего: изображая, осознавая и, одновременно, ведя читателя. Алешков всегда чувствовал себя поэтом – особенным, отдельным человеком: «Кто-то в небе поймал журавля. Я услышу небесное слово». Но только со временем стало понятно, чем оплачивается такая жизненная роль («с одиночеством дружи»; «всей душою, всею кровью, птицей в небе – песню спеть»). Ах, все мы скитальцы и все богомольцы, В этом реальном и духовном скитании хорошо читается «какое-то странное русское чувство: во всём раствориться, от всех убежать». Подобное внутреннее противоречие не понятно иноземцу, оно его раздражает видимой непоследовательностью желаний. Однако способность соединять земное и небесное подразумевает сосредоточенность души и, одновременно, её открытость Божьему миру. Поэтому важно обозначить неизменные ориентиры, замыкающие пространство, в котором движется поэт, – реальное, смысловое, ценностное: «Свет небесный, хлеб насущный, твердь земли моей родной». В свою очередь каждое из понятий, обозначенных в авторской строке, оказывается неким «входным наименованием» целого спектра сюжетов вполне человечных и конкретных. Коллизии здесь перетекают на соседнее художественное поле: житейское перекликается с духовным, а родное – с повседневным и надмирным. Потому и «хлеб насущный» для поэта связан с «заветным зерном», которое он роняет «на ниву русской речи», со стихами о природе, с любовной лирикой и всем, что сопровождает его в пути по тернистым земным тропам. А развёрнутый образ Родины, сердечный и насыщенный реальными деталями, обладает метафизическим отражением в «небесных» пределах – это не только Святая Русь, но и подвиги подвижников и героев, русский стоицизм и способность к возрождению наперекор тяжести прежних поражений. Родная сторона для Алешкова – не только место, но и часть жизни. Не однажды он замечает в своих стихах, что его родина – детство («и забыть нельзя, что есть истоки – чистые из детства родники»). Собственно, так могут сказать многие – для поэзии подобное утверждение не является открытием. Но когда оно воссоздаётся при помощи поэтического образа, органично наполненного оттенками лиц и характеров, подробностями радостей и бед, чертами действительности, которые сжимают окоём до границ детского царства, – всякий раз в словах поэта возникает маленькое чудо. Вот по лугам вечерним кони И если пристальней вглядеться Для поэта детство оказывается не священным – в такой характеристике очевиден сухой ум, но – «райским»: невинным, свободным, светлым, доверчивым. Он мог бы привести в стихах свидетельства тягот и горечи, поскольку рождён в год Победы, а послевоенное десятилетие требует от художника суровых красок и жёстких линий. Но Алешков оберегает детскую радость и упоение жизнью от поздних рациональных суждений зрелого человека. И такое отношение – одна из самых твёрдых опор его творческого сознания: «Боже, как же нас в детстве любили! Нам бы, Господи, так же любить». А на лужайке Настенька и Ванечка, В этой солнечной картине светятся блики счастья – как детского, так и взрослого. Заметим: когда хранит русский человек интуитивное ощущение собственной причастности к роду, тогда и возникает в его душе подобное «райское» эхо... Размышления о чистоте скрытого душевного родника, который помогает ему освободиться от всего наносного, тяжкого и грязного, почти постоянны в лирике Алешкова («тело моё – грешное, а душа чиста»; «пусть живу, греша, но в стихах останется чистою душа»; «но по ночам я вижу сны, в которых ты меня простила»; «если в пьяном бреду ни за грош пропаду, нет прощенья, мой свет, мне за эту беду»; «да, велика моя мука, но велика и вина»). Небесный свет струит добро. На таком фоне графика смыслов стихотворения Николая Алешкова об эмигранте-стихотворце, который занят исключительно собственным успехом и благополучием, врезается в сознание читателя правдой о неистинном герое: «Он как поэт здесь никому не нужен. Стихи – давно забытые грехи. <...> Народу ненавистная порода кумира сотворит из ничего...». Правый берег, поросший лесом, От истока реки до устья Здесь отец мой всю жизнь трудился. Кама – река, на которой прошло детство автора. Словно в духовном видении, он соединяет её течение с жизнью и космосом: «Я по Каме впадаю в Волгу и взлетаю на Млечный Путь». Его герой, вкусив благодати из «реки небесной», внезапно видит родные берега – всё земное, что бесконечно дорого его сердцу. И происходит метафизический цикл слияния земли с небом и неба с землёй. Одновременно возникает согретое воспоминаниями странное прикосновение «давней» души героя, ещё не повреждённой беспощадными поздними искушениями, – к его «изношенной судьбе». Alterego поэта в стихотворениях – человек довольно буйного нрава. Влюблённый в земное чувствование, в женскую телесную красоту, он совершает поступки, о которых позже горько сожалеет: «Душа, как астроном, тоскует о небесном, а тело о земном!» Кажется, что лирический герой самозабвенно купается в водах жизненной реки и чувствует её течение, а в его сознании нет впечатления возможного конца. Так звери и птицы проживают дни и годы, не подозревая об их краткости и конечности. И это – примета давней, отменённой первым грехопадением и позабытой принадлежности к Раю. Однако для человека всё иначе: ему дано понимание добра и зла и чувство скоротечности времени. У Алешкова первое и второе восприятие жизни взаимно переплетаются, и возникает движение вспять: от устья – к истоку, от космоса – к земному уголку. Чувство жизни без предела – как вселенной! – превращает цепь житейских забот в бытийный круг, в котором «небесная благодать» и детство перекликаются, всё самое родное и близкое становится нетленным, а небеса оказываются Отчизной («...из поднебесья летит благая весть, что там, среди созвездий, твоя Отчизна есть»). Тут сказывается устройство души корневого русского человека, который может внутри себя соединить землю под ногами с небом над головой. И подобное сочетание будет обладать для него приметами тёплыми, осязаемыми, знакомыми... Очень большое место в поэзии Николая Алешкова занимает любовная лирика. Надо сказать, что эта тема по устоявшемуся порядку вещей отдана поэтессам. Ахматова и Цветаева не только подарили русской литературе стихи такого рода, но и как будто обозначили художественную территорию, где женский тип лирического высказывания кажется главным и единственно возможным. Разумеется, стихи о любви у современных поэтов встречаются часто, однако они, практически, никогда не становятся приоритетным направлением их творчества. И Алешков оказывается редким исключением из «цехового» правила. Целуй же! Мне твои желанны губы. Рассудит Бог – лишь он меж нами третий. У Николая Алешкова любовная тема выходит из собственных берегов и достигает русской природы, дыхания небес, земной тяги и всего круговорота жизни человека. Причём начало этого созерцательного движения дано в современности – в таком контексте у поэта нет размышлений над историей и её фигурами. Стихи его отличаются печальной мудростью и мальчишеской безоглядностью, а также – завидной простотой, когда из реальных деталей возникает метафизическая дымка любовного чувства. Порой он может изобразить, на первый взгляд, избыточное количество подробностей события, что более свойственно прозе, но почти всегда в его строках есть замечательная недосказанность, «послесвечение» слов. В свою очередь, множество реальных черт происходящего придают достоверность стихотворению, после чего рука поэта сообщает тексту «волшебство» – и он оживает... Алешков обладает способностью передать в строке черты, доступные глазу – и внутренние, психологические: «Как горестно сжаты и плотно желанные губы твои...». Птиц щебетанье в прибрежных кустах Как хороша здесь последняя усеченная строка, протяжное ударение в первом слоге: и форма торжествует, и чувство царит безраздельно! Возлюбленная поэта, ставшая затем его женой и матерью сына, ушедшая, но оставшаяся навсегда в памяти – вот центр огромного числа поэтических сюжетов Николая Алешкова и содержание лучших его стихотворений. Он сопрягает семейный лад с природой, сердечное движение у него неотделимо от физической близости. Мы оба с тобою не знали греха, Время беспощадно разрушает союз двух сердец, появляется новая семья, приходят другие лирические коллизии. Но память о любимой возникает в стихах Алешкова постоянно, во все последующие годы. И здесь перед нами – жестокий конфликт бытийного кольца и житейского поля. Он неизбывен для всякого человека, теряющего родных и ждущего собственного смертного часа. Развей мою печаль, река, развей! Не однажды в стихах Николая Алешкова возникает образ журавлей. Обычно в русской поэзии их полёт связан с наступлением осени, когда птицы и родная земля разлучаются и приходят холода. Однако у Алешкова этот образ связан с возвращением на родину: «Мне журавли под осень прокричали, что я по снегу к матушке вернусь». Здесь – важный объёмный знак, однако его смысл не выходит за границы житейского распорядка. Тем не менее, подобная «осенняя» дорога в родные края обретает у поэта черты надмирные, когда «у бездны на краю проплывают медленные птицы к северу, на родину твою». У Алешкова тезис «пора подумать о душе» неотделим от телесной жизни, он словно бы спорит с ней и примеряется к границам земного существования. Однако при всех таинственных предчувствиях и предзнаменованиях ощущение полноты жизни от детства до старости сопровождает большинство стихотворений поэта. Но избежать роковых вопрошаний не удаётся и ему: «Мы тоже уходим, сами не зная – куда»; «Легко ли душе возвращаться, откуда однажды пришла?» Когда моя душа простится с телом, Величие и грозное содержание беспредельного бытия, куда малой песчинкой попадает освободившаяся от бренного тела душа человеческая, читаются здесь в образе оробевшего ребёнка, который чувствует ещё только самого себя – как средоточие индивидуальной жизни, полной эмоций и тревожных ожиданий. Знание пути не отменяет сам путь. Вот почему в стихах Николая Алешкова существуют на равных правах прозрения о бытийном круге – и смятение человека, стоящего перед неизведанным и бесконечным пространством. Он сам определяет собственную судьбу и преодолевает трудные нехоженые тропы. Придёт и Пасха. Молодой звонарь Небесное и земное, церковное, мирское и природное взаимно соприкасаются, а молодая сила связывает телесное с духовным под весенним светом Пасхи Господней. Вот где таятся единственные ответы на горькие земные вопросы, к которым каждый подбирает свои слова: тихо, не таясь, коротко и просто. Судьбы твоей дорога
|
|||
Николай АЛЕШКОВ НАД ИЗЛУЧИНОЙ РЕКИ | |||
* * * Я умереть хотел во сне, Мир был, действительно, жесток. Но наступала тишина. Но даже тех светлейших слёз * * * Вот и волнуюсь, души не тая: Я не спугну тебя, только послушаю Сяду погреться в тени от огня. КОЛОКОЛ Что ж вы, мужики, жуки навозные? И крестились бабы со старухами: За разбой им водочка обещана: Но за ту же водку в ночь морозную Матерясь, под лёд поклажу сбросили — И, зелёным змием вновь подкуплены, Радуйтесь, охальники да выкресты! Ради лжи о мнимом изобилии Все мы нынче — нищие на паперти. Из травы забвенья, ненаглядная, Память, слава Богу, не потеряна! Бликами сверкают серебристыми Реактивным громом высь расколота: Тыщу раз старухами помянутый, Ах, река, река — тоска бурлацкая... Укрепляйся, вера возрождённая, — Он запел на Пасху с переливами Колокольный звон! В деньки погожие |
МЕДУЗЫ Пульсируют как-то понуро. Ведь вот — и глухи, и незрячи, Медузою слыть неохота. * * * Виктору Суворову Их дурные крики дальним эхом В ТАРЛОВКЕ Плачет сосна золотою смолой — Здесь на обрыве, у кромки земли Сплавщики леса — весёлый народ — Корни сухие торчат над водой — Бьёт рукотворного моря волна Ветер навалится — ствол заскрипит, Страшно в норе, в обречённом дому. Леший услышал — совсем заскучал, - В городе вашем бетон и бензин, Долго я здесь, над обрывом дрожал! ЖЕНЩИНЕ Целуй меня, а скорбь мою не слушай, Целуй же! Мне твои желанны губы. Рассудит Бог — лишь он меж нами третий. | ||
| |||