Марина МАСЛОВА, преподаватель Курской православной духовной семинарии

«И СТОГНЫ ГРАДА ЗЛАТО ЧИСТО…»

О метафорическом смысле названия новеллы Н.Ф. Иванова «Золотистый-золотой»
(Продолжение темы. Ранее)

 

«…Город был чистое золото, подобен чистому стеклу…»;
«…Побеждающий наследует всё, и буду ему Богом,
и он будет Мне сыном»
Откровение св. Иоанна Богослова (гл. 21)

Какая уж тут печаль,
тут радость Вселенская, радость Пасхальная,
доказательство того, что Логос,
Своими Божественными энергиями,
всё ещё пронизывает наш земной, грешный мир
и сердце человека.
Валентина Ефимовская
о новелле «Золотистый-золотой»

Эпиграф из Откровения святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова оправдан здесь тем, что прототип героя новеллы Николая Иванова «Золотистый-золотой», русский воин Евгений Родионов причислен к лику святых мучеников и вечно пребывает во граде Божием, Небесном Иерусалиме.

«Сей город, имеющий краеугольным камнем Христа, составляется из Святых…», по толкованию св. Андрея Кесарийского.

«…И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец. Спасенные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою. Ворота его не будут запираться днём, а ночи там не будет. И принесут в него славу и честь народов; И не войдёт в него ничто нечистое, и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни» («Откровение», гл.21).

В этом городе, утверждает св. Андрей, «как страдания Святых, так и гордость нечестивых получат соответствующий конец» («Толкование на Апокалипсис»).

 

Поскольку новелла Николая Иванова «Золотистый-золотой» уже довольно активно изучается школьниками старших классов средней школы и читается учащимися специальных учебных заведений (например, воспитанниками иконописного отделения духовной семинарии), вопрос о смысле её названия достаточно актуален, тем более что толкования заголовка этого произведения в школьной практике прочтения его не всегда корректны.  Об этом уже шла речь на данном сайте («”Проблема материнского подвига”: о школьном прочтении новеллы Н.Ф. Иванова “Золотистый-золотой”»), но в самых общих чертах. А произведение стоит того, чтобы о названии его поговорить подробнее. Ведь с этого небольшого рассказа началась не только эпоха школьного изучения произведений  Николая Иванова, но и, по утверждению В.Ефимовской, общероссийская известность автора как одного из ярких представителей современной русской прозы 1.

Когда впервые возникла у нас потребность написать об этом произведении, по горячим следам первого (быть может, слишком эмоционального) прочтения, ещё не были нам известны работы современного литературного критика Валентины Ефимовской, сказавшей о прозе Николая Иванова столь всеобъемлюще и, кажется, даже исчерпывающе (в важном для нас духовно-эстетическом отношении), что попытки добавить к её словам какие-то свои наблюдения могут показаться теперь жалким лепетом.  Но вместе с тем, опора на основательные доводы В.Ефимовской, положившей начало позитивной критике художественной прозы Николая Иванова, как раз и помогает нам сегодня продолжить начатый ею разговор.

Статьи В.В. Ефимовской, в основе своей посвященные определённому корпусу текстов прозаика, можно обнаружить на сайте «Окопка.ру» («Пятый угол. О книге Николая Иванова “Новеллы цвета хаки”», 2014 г.) и  в журнале «Наш современник» («Подвиг любви. О книге Н.Иванова “Новеллы цвета хаки”»; 2015, №2, с.279-282). На сайте «Российский писатель» находим статью «Лекарство войны (размышления о военной прозе Н.Ф. Иванова по книге повестей “Зачистка”)», судя по всему, написанную ранее названных выше (дата публикации и комментарии отсутствуют) и содержащую наиболее яркие, с нашей точки зрения, духовно-эстетические оценки произведений писателя, и прежде всего интересующей нас новеллы «Золотистый-золотой», которую критик относит к жанру рассказа-плача.  (Рассказ, новелла, песня, плач – все эти жанровые признаки обнаруживаются в произведении).

«Где-то по наитию, где-то своим жертвенным опытом,  –пишет В.Ефимовская, – писатель добивается того, что, как говорил Максим Исповедник, становятся “видимые вещи углублены через невидимые” (например, реальный путь по минному полю по невидимым крыльям ангелов). Нет литературных приёмов для того, нет художественного механизма обеспечения Божией помощи, Божиего присутствия: как известно, Дух дышит где хочет, Дух же “заставляет различные образы стремиться к их полноте и красоте” (св. Ириней Лионский)»2 .

Собственно, сама новелла показывает нам то, как «вещи явленные» становятся «воистину иконы вещей незримых» (Дионисий Ареопагит). «Золотистая головушка» воина Евгения, через усекновение и поругание, в итоге обретает блистающий златовидный нимб на православной иконе, становясь одновременно «иконой» Божественного света, Божественной красоты. И таковой «иконой» является всякий христианский святой. И таковые ассоциативные связи совершено неизбежно возникают у нас после прочтения текста и его осмысления уже с учётом известного факта церковной канонизации воина Евгения Родионова, явившегося прямым прототипом героя новеллы.

 

Говоря о книге «Новеллы цвета хаки» (включающей и «Золотистый-золотой»), В.Ефимовская далее пишет: «Несмотря на лёгкость литературного почерка Николая Иванова, на ёмкую простоту его рассказа, разгадка притягательности новелл не легка, так как система их взаимопроникающих смыслов многослойна, и только в результате постепенного раскрытия всех сущностных (содержательных) оболочек можно приблизиться к “тайне” произведения»3 .

В качестве одной из таких «сущностных оболочек» можно, пожалуй, принимать и название художественного произведения, которое иногда говорит нам даже больше, чем прямое содержание текста. Классическим школьным примером такой ситуации служит «Бабочка» Афанасия Фета с начальными строчками:

Ты прав. – Одним воздушным очертаньем

Я так мила.

Весь бархат мой с его живым миганьем –

Лишь два крыла… и т.д.

И до конца стихотворения слова «бабочка» мы так и не встретим в тексте. Её присутствие скрыто за картинкой, метафорически способной намекать и на безмятежность человеческого чувства. Так что заголовок стихотворения здесь как ответ к поэтической загадке.

О светоносности образов новеллы Николая Иванова мы тоже догадываемся не из её прямого содержания, а в большей степени уже из её заголовка, памятуя известное нам изречение одного видного исследователя сакральной символики: «Как золото – “абсолютная метафора” света, так свет – “абсолютная метафора” Бога…»4

О внутренней загадке новеллы «Золотистый-золотой» В.Ефимовская писала: «…человека, пролившего слёзы или склонившегося в откровенном раздумье над рассказом “Золотистый золотой”, можно тоже считать воином, душою воюющим…» И далее, высветляя смысл названия: «Как слепящее до слёз солнце, пронизывает и высвечивает происходящую трагедию название, подчёркивающее оптимистическую мысль жизнеутверждающего произведения, посвященного великой непреодолимой наследственности подвига, исконной русской христианской жертвенности…»

И, наконец, та самая мысль критика, которая все предыдущие неуловимости глубочайших смыслов сводит в один центр: «Совокупный мир новеллы… является не иллюзией, а частью мира Божия, пронизанного Любовью…  Красота художественного отображения победы этой Любви возводит новеллу “Золотистый золотой” на уровень лучших современных литературных произведений»5 .

И вот потому, что такой «победный» уровень у новеллы, и потому, что она даёт нам картину «мира Божия, пронизанного Любовью», мы неизменно возвращаемся к её толкованию.

Заданные Валентиной Ефимовской «смыслоулавливающие» координаты («слепящее до слёз солнце» и «пронизывающая» всё Любовь Божия) позволяют нам уверенно оттолкнуться от бытового понимания заголовка новеллы, связанного с внешним обликом героя (золотые волосы), и более предметно рассмотреть его духовно-метафорические связи, как раз и дающие нам право видеть в произведении, по слову критика, «художественное отображение победы Любви», «той, которая может нисходить до самых глубин ада, чтобы победить его»6 .

Именно «победный» мотив новеллы Николая Иванова «Золотистый-золотой» заставляет нас искать духовный смысл названия её (может быть, и независимо от автора рождающийся и проявляющийся) в символической образности книги апостола и евангелиста Иоанна Богослова «Откровение», или «Апокалипсис», где совершенно отчётливо выражена конечная идея всякой праведной борьбы: «Побеждающий наследует всё, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном» (Откр. 21,7).

Эта победная идея неразрывно связана с образом небесного града Божиего, Горнего Иерусалима, художественная символика которого плотно насыщена «золотом» и «светом», сочетанием «слепящего блеска» и «прозрачности». И об этом нужно сказать подробнее.

Золото традиционно считается «абсолютной метафорой» (Г.Блуменберг) света. Оно наглядно являет нам образ света. Преп. Андрей Критский это особенно подчеркивает, настаивая на главном качестве золота – его «благосветлости».

В статье «Золото в системе символов ранневизантийской культуры» С.С. Аверинцев (пожалуй, один из наиболее глубоких исследователей символики золота в сакральной культуре) называет золото «иконой» света, а свет – «иконой» Божественных энергий (со ссылкой на Псевдо-Дионисия Ареопагита). Касаясь «метафизики света» только вскользь, ученый пишет: «…сам по себе образ света в своем качестве духовного символа выявляет по меньшей мере две грани, подлежащие возможно более четкому различению. С одной стороны, свет – это ясность, раскрывающая мир для зрения и познания, делающая бытие прозрачным и выявляющая пределы вещей. В этом смысле евангелие от Иоанна говорит о присутствии Христа как о свете: “Ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма, а ходящий во тьме не знает, куда идет” (Ин.12, 35). С другой стороны, свет – это блистание, восхищающее душу, изумляющее ум и слепящее глаза. В этом смысле “Книга Исхода” говорит о Божьей славе как о пламенном блеске: вид славы Господней “как огонь поядающий” (Исх.24.17)» 7.

Вспоминая название новеллы Н.Иванова – «Золотистый-золотой» – изумляешься тому обилию ассоциаций, которые предполагает такой заголовок при рассмотрении его в религиозно-метафорической системе координат. Вот уже и связь с Евангелием от Иоанна, где слова Христа «ходящий во тьме не знает, куда идёт» словно подсказывают нам мысль о том, что прозвище героя новеллы изначально символично, свидетельствует о «предназначенности» его к подвигу, ибо он, «объятый» золотом-светом едва ли не от рождения (золотистые волосы), в конце концов и приходит к Свету, потому что «знает, куда идёт». Это смысл «золотистости» как ясности, «прозрачности» помыслов. И можно увидеть «знамение» в его врожденном «златовидном» облике с другой стороны: когда вселилась в него неколебимая вера во Христа (после того как мать надела на него крестик), облистала его слава Божия «как огонь поядающий», что и дало ему право на святость. (Впрочем, по поводу подобного «права» сербский писатель и подвижник преп. Иустин Попович говорил, что каждый христианин – кандидат в святые!)

 

Что касается пламенного блеска огненной славы Божией, наглядно символизируемой золотом, то об этом С.Аверинцев далее пишет: «Этот блеск может быть преимущественно грозным, как огонь, или как молния, или как та “слава света”, от которой, по рассказу Деяний апостолов, ослеп Савл (см.: Деян. 22,11);  он может, напротив, быть утешительным и утешным, радующим и согревающим сердце, как вечерняя заря, с которой сравнивает свет Божьей славы одно из древнейших грекоязычных церковных песнопений…»

Учёный приводит здесь греческий вариант «Свете тихий святыя славы», уточняя, что греческое слово «иларос» означает скорее «веселый», «ясный», в позднем языке – «приветный», «милостивый», а в одном из античных текстов оно даже «приложено к блистанию золота».

Далее автор замечает: «В конце концов, для библейской психологии страх Божий и радость о Боге – менее всего исключающие друг друга противоположности, но скорее требующие друг друга корреляты: “Служите Господу со страхом и радуйтесь Ему с трепетом” (Пс. 2, 11)»8 .

В этой связи хочется вспомнить мнение Лидии Довыденко об одном из рассказов Николая Иванова, который назван автором не без подразумеваемой соотнесённости с той самой «библейской психологией», объясняющей соединение радости и трепета в душе верующего человека – «Свете тихий». Размышляя об этом рассказе, или новелле, Л.Довыденко пишет: «”Свете тихий” – слова из молитвы, это характеристика души русской женщины»9 . И удивительно при этом, что о душе этой героини можно думать и как о «золотой», светоносной. Так, например, Фет обращается к возлюбленной в стихотворении «Только встречу улыбку твою…»: Говорят, золотая моя, /Будто к розе немой без ответа/ Вся весенняя песнь соловья / Только вымысл безумный поэта.  Здесь «золотая» – не «драгоценная», «дорогая», а, конечно же, светоносная, блистательная, ослепляющая красотой, в том числе и душевной.

И точно так же мы можем сказать, что «Золотистый-золотой» – это тоже «слова из молитвы», в самом обобщающем смысле, в том смысле, что золото в христианской символике традиционно сопрягается с чистотой и святостью, золотом изображается нимб над головой святого, и воспоминание об этом золотом нимбе – уже признание и призывание славы Божией, уже «молитва».

На некоторых иконописных изображениях, для которых у иконописца не было материальной золотистой краски, могущей свидетельствовать о блистании славы над главой прославленного Богом святого, он изображал прозрачную сферу, обведённую по контуру тонкой линией. При этом и «прозрачность» и «блистание» в равной мере символизируют Божественный свет. Блистание отлично от прозрачной ясности лишь тем, что заполняет собой пространство, а не высветляет его. Блеск золота – это не свет как прозрачность, но именно свет как блистание и свет как слава. В золоте блеск соединен с тяжестью, не только с тяжестью вещества, но с тяжестью самого блеска, что проистекает из отсутствия прозрачности, поэтому золото – идеальная эмблема для ветхозаветного понятия «славы», той «славы», которая в древнееврейском языке обозначается словом, одновременно означающим и «тяжесть» и «блеск» (ослепительный блеск, тяжелый для глаза).

Так что «золотая» головушка воина-мученика, духовного воина-победителя Женьки в новелле «Золотистый-золотой» изначально предуготовлялась для славы, тяжёлой по земным страданиям, но ослепительно блистающей на небесах.

 

«У истоков средневековой эстетики, а именно в новозаветном видении Небесного Иерусалима, оба аспекта света – прозрачная ясность и тяжелое блистание – соединены, причем соединены таким образом, что в качестве их соответствий выступают субстанции стекла и золота: “…город был чистое золото, подобен чистому стеклу” (Апокалипсис. 21,18)», – напоминает Сергей Аверинцев в книге «Поэтика ранневизантийской литературы».

Мы же заметим, что упоминаемое в церковнославянском тексте в 21-й главе Апокалипсиса  сткло  пресветло на русский язык переведено как прозрачное стекло. При этом церковнославянский вариант совершенно уподобляет золото прозрачному стеклу: И стогны града злато чисто, яко сткло пресветло (Откр. 21, 21).

В Словаре церковнославянского языка прот. Г. Дьяченко слово светлый / пресветлый имеет до шести значений: 1) издающий свет, сияющий, блестящий; 2) чистый, ясный; 3) цветом подходящий к яркому, или белому; 4) радостный, веселый; 5) великолепный, весьма богатый; 6) относительно к праздникам: празднуемый с особенным торжеством.

Как видим, славянский корень светъ подразумевает не только чистоту и ясность («светлый зрак»; в церковнославянском языке эти корни даже сливаются в одно слово – светлозрачный, т.е. имеющий сияющий вид), но и сияние, блистание, ослепительный блеск. Потому и золото в славянской традиции ассоциируется и с тяжелым веществом, испускающим ослепительный блеск, и с просветленным, очищенным, которое, как мы видели выше, уподобляется даже прозрачному стеклу.

 

Русские писатели, у кого наиболее отчётливо  обозначены в творчестве принципы православного мировоззрения, удачно использовали в своих произведениях эту традиционную для христианства символическую соотнесённость золота и света.

В романе Ивана Шмелёва «Пути небесные» (современные исследователи относят это произведение к жанру духовного романа)10 , героиня которого в начале повествования была ровесницей героя новеллы «Золотистый-золотой», встречаем мотив, по-своему реализующий эту неизбежную художественно-ассоциативную связь между золотом и светом, в том числе и в облике человека. Шмелёв называет это «проблесками святого» в «милых русских ликах», имея в виду некую внутреннюю светоносность своей героини Дариньки, Дарьи Ивановны, которую после болезни одна из сиделок назвала «тихий светик», о чём автор сообщает, конечно, не без идейной отсылки к православному песнопению «Свете тихий». И это опять говорит нам о близости подразумеваемых метафизических смыслов произведений Николая Иванова вот этой магистральной духовной традиции русской литературы, той традиции, которую мы видим в «православных романах» Бориса Зайцева и Ивана Шмелёва. О двух последних в литературоведении сказано: они «доказали, что художественное произведение может быть православным, не утрачивая качества подлинной художественности», их «объединяет духовный реализм – художественное восприятие и отображение реального присутствия Творца в мире»11 .

Одним из способов такого художественного «отображения» как раз и является использование символики золота в создании образа литературного героя.

Упоминания лёгких «золотинок», как бы вкраплённых в облик человека (может быть, по аналогии с ассистом – золотом в виде растекающихся тонких струй на иконе), не избежал и Шмелёв в контексте своих художественных откровений. Повторимся, что это сегодня позволяет нам проводить параллель между двумя такими разными произведениями – духовным романом Ивана Шмелёва и рассказом-притчей, рассказом-плачем Николая Иванова, герой которого назван «золотистым-золотым» как раз по причине присутствия в нём той самой «жизни» (до поры не проявленной в его «милом русском лике»), которая, по слову Шмелёва, вдруг обнаруживает себя как «вечность», как вечный свет.

В конце второго тома «Путей небесных» он восторженно говорит о своей героине, словами второго главного героя, Виктора Алексеевича Вейденгаммера: «И надо было ещё видеть её глаза: игравшую в них  ж и з н ь,  с в е т, который я мог бы назвать – вечный, божественный. …Самым неопровержимым доводом этой в е ч н о с т и  была она сама, с её  с в е т о м» (разрядка автора. – М.М.)12 .

А в самом начале первого тома романа он размышляет об этом золотистом свете, его «проблесках» более подробно, ища объяснения тому, как и откуда проникает этот свет «в прах земной»:

«Только испытав всё, я как будто понял, откуда в ней такое «неземное очарование». В ней была чудесная капля Света, зёрнышко драгоценное, оттуда, от Неба, из Лона Господа. Отблеск Света, неведомыми нам путями проникающий в прах земной… какой-то прорыв случайный… “случайный”  для нас, конечно… Этот редчайший отсвет бывает в людях: в лицах, в глазах. …В улыбке матери, когда она бездумно грезит над младенцем. …Вдруг, блеснёт тот отсвет в искусстве, в музыке. Нездешнее, оттуда. В природе, – знаем по житиям, – когда благословляет сердце “и в поле каждую былинку, и в небе каждую звезду”. В поэзии. У Пушкина… до осязаемости ярко. В русских женских лицах ловил я этот отсвет. Рафаэли творили своих Мадонн, но вспомните… чувствуется плоть, с “любви” писали. В милых русских ликах улавливал я эти проблески святого, – из той Кошницы, из Несказуемого пролились они каким-то чудом в великие просторы наши, и вкрапились. Эти золотинки Божества в глаза упали и остались. Кротость, неизъяснимый свет, очарование… святая ласка, чистота и благость. Через страдание даётся..? Столько страданий было, и вот отлилось в эти золотинки, в Божий Свет…» («Пути небесные», т.1, глава VI).

 

На фоне такой возможной для военной прозы Николая Иванова смысловой глубины и высоты духовных параллелей совсем жалко выглядят поверхностные до примитивности школьные толкования: «золотой = дорогой, драгоценный, жизненно необходимый: золотые руки, золотое сердце» (из разработки урока, представленной в сети Интернет). И это при том, что символика золота в христианстве  (ведь героя новеллы невозможно рассматривать вне традиции христианства) настолько доступна сегодня для изучения благодаря всё той же сети Интернет! Десятки ссылок, и в каждой разъясняется, что золото в первую очередь символизирует Божественную славу, Божественный свет, жертвенную любовь во славу Христа.

 

«…Столько страданий было, и вот отлилось в эти золотинки, в Божий Свет…», – пишет Иван Шмелёв о своей героине. И как же созвучны эти слова судьбе героя новеллы Николая Иванова!

Удивительно ли, что возможно такое сближение? Нет, не удивительно, а скорее закономерно. Потому что оба писателя, находясь в православной культурной парадигме, закономерно пользуются символикой золота в характеристике своих героев, сознательно или даже невольно задавая тем самым вектор их восприятия в качестве носителей Божественного света.

При этом очень важен ещё один аспект символики золота.

В новозаветную эпоху оно становится специальной эмблемой мученичества.

И в свете такого факта название новеллы «Золотистый-золотой» не просто удачная находка писателя, а едва ли не единственно возможный художественный эквивалент авторской идеи, призванной, как видится нам, не только прославить подвиг матери, обретшей в собственном сыне незримого ангела-покровителя, но в большей мере – обозначить источник духовного мужества человека.

В Первом послании апостола Петра звучит призыв к христианам быть стойкими во время гонений: «…дабы испытанная вера ваша оказалась драгоценнее гибнущего, хотя и огнём испытываемого золота» (I, 7).

Возможно, вслед за апостолом Петром древний автор описания мученичества святого Поликарпа, епископа Смирнского (заживо сожжённого за отказ отречься от Христа) прибегает к такому сравнению: «… и был он в средоточии огня не как плоть горящая, но как злато… в пещи разжигаемое»13 .

Соответственно, и иконография святых мучеников изобилует золотым свечением. Великомученик Димитрий Солунский, которого многие славянские народы почитают как своего небесного покровителя, на некоторых иконах изображается воином-победителем, в полный рост, в доспехах золотого цвета, на золотом фоне. Конечно, золото здесь ещё и знак покровительства святого городу Солуни (Солони), т.е. «городу солнца». На золотом фоне нередко изображался и великомученик Георгий Победоносец. Сегодня золото стало универсальным фоном иконописных изображений, символизируя обоженность пространства, продуцирующего Божественный свет. (Наряду с обратной перспективой это один из главных принципов иконографии – икона не освещена внешним светом, она излучает внутренний, духовный свет.)

 

Вот такой же внутренний свет излучают и герои новелл Николая Иванова «Золотистый-золотой» и «Свете тихий».

При этом, пожалуй, следует оговориться, что мы в данном случае имеем дело с характерами, даже и не прописанными подробно и отчётливо, а как бы только художественно пунктирно намеченными. Это ещё только «наброски», «эскизы», едва обозначенные одним-двумя личностными поступками, но поступками такими, в которых явственно и неопровержимо проступает вся бездонная глубина личности, её неохватный для одного беглого взгляда масштаб.  Однако писатель позволяет себе такой беглый взгляд. Почему?

Он мог бы написать роман, как сделал это, к примеру, Иван Шмелёв, не ограничившись несколькими очерками о своей необыкновенной «послушнице» Дариньке и «оптинском монахе» Викторе Вейденгаммере. Когда понял, что вещь получается «не для монахов», написал два тома романа и задумывал третий том, и даже предполагал возможность четвёртого. Только внезапная кончина не позволила осуществиться замыслам писателя. Будто всё главное уже сказано…

Когда думаешь об этом «главном», когда размышляешь о «неярких» героях Николая Иванова, о которых повествуется скупо и местами даже вовсе обыденно (как, например, о героине новеллы «У синей реченьки», никаких героических поступков не успевшей совершить), то начинаешь думать о «праве» писателя на эту сдержанность и скупость. Откуда оно?

Чтобы такие повествовательно «незавершённые», имеющие возможность художественного «развития» творческие «наброски» воспринимались читателем художественно убедительными, чтобы они были и морально убедительны в отношении жизненной правды, нужен какой-то ориентир вне литературного текста. Писатель должен в опыте жизни, в собственной личности иметь тот «строительный материал», из которого он созидает своих героев, те краски, которыми нарисованные им литературные портреты, образы будут «дописываться», досоздаваться уже в сознании его читателя, знающего «моральную биографию» автора, жизненные духовные координаты, его личностные качества, как бы довершающие картину.

В этом смысле некий имеющий место «жертвенный опыт» (упомянутый Валентиной Ефимовской в связи с личной биографией писателя), позволяющий художнику не договаривать, не проговаривать всё до конца, а только намекать, только намечать пути земные – и «небесные», как в новелле «Золотистый-золотой», – позволяет и нам по скупым сообщениям автора о поступках литературного героя «прорисовать» уже окончательно те черты его характера, которые откроют вдруг нечто дивно красивое и светоносное в доселе невзрачной его фигуре.

Ведь у любого писателя есть автобиографические герои. Думается, именно они «довершают картину». И если есть у прозаика повесть «Вход в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре», то нет уж необходимости прописывать картины чеченского плена в новелле «Золотистый-золотой», чтобы показать нам, как трудно было девятнадцатилетнему пленнику Женьке противостоять длительному физическому и душевному унижению со стороны казнивших его палачей. Даётся писателем только миг, поступок как вспышка молнии, и вот уже не сам Женька, а лишь золотистая его головушка остаётся в новелле главным «действующим лицом», путеводным маяком для истерзанной горем матери, идущей на свет Божественной славы, явленной Сыном Божиим в земном сыне…

 

В заключение хочется привести цитату, которая, являясь своеобразным переложением идей неоднократно упоминаемого здесь выдающегося филолога С. Аверинцева, почти дословно совпадая с фрагментом его книги, в то же время более отчётливо прописывает именно православный взгляд на рассматриваемый предмет. И это для нас даже важнее, чем точность научных характеристик учёного (хотя, конечно, в таком подходе есть изрядная доля плагиата; утешает лишь то, что это плагиат «душеспасительный», предлагаемый Саратовской епархией):

«Итак, золото – образ света как истины и славы и через это – образ Божественных энергий. Но горящий в золоте свет есть именно солнечный свет – отсвет того “золотого века”, в котором царствует Солнце Правды – Христос Бог наш, Великий Художник, светом созидавший, в “похвалу славы благодати Своея” картину мира – всё домостроительство Божие, где творение избавлено от порчи греха и тлена и девственно сияет златоносной предвечной славой.  …Но главное: чтобы загореться чистым блеском, золото должно перегореть в истязующем и испытующем огне и очиститься в нём, как очищается горящее любовью и верой человеческое сердце»14 .

 

Так что “золотистый-золотой” мученик Евгений, русский воин-победитель, а в тексте писателя – просто Женька, являет нам золотое правило веры – держаться до конца, ибо только претерпевший всё станет “победившим” и будет удостоен Пасхальной радости в Граде Божием, что блистает Божественным огнём, подобно чистому золоту

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Ефимовская В. Лекарство войны (размышления о военной прозе Н.Ф. Иванова по книге повестей «Зачистка» //   http://www.rospisatel.ru/efimowskaja.htm

2 Ефимовская В. Лекарство войны (размышления о военной прозе Н.Ф. Иванова по книге повестей «Зачистка» //   http://www.rospisatel.ru/efimowskaja.htm

3 Ефимовская В. Пятый угол//   http://okopka.ru/i/iwanow_n/text_0130.shtml

4 Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы.  СПб., 2004.

5 Ефимовская В. Пятый угол//   http://okopka.ru/i/iwanow_n/text_0130.shtml

6 Там же.

7 Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы.  СПб., 2004. С. 412-413.

8 Там же. С.414.

9 Довыденко Л. «Спас-на-любви». О творчестве Николая Иванова // http://okopka.ru/i/iwanow_n/text_0210.shtml

10 См. например: Любомудров А.М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К.Зайцев, И.С.Шмелёв. СПб., 2003. С. 173-204.

11 Любомудров А.М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К.Зайцев, И.С.Шмелёв. СПб., 2003. С.6.

12 Шмелёв И.С. Собр. соч.: В 5 т. Т.5. Пути небесные: Роман.  М., 2004. С.403.

13 Цит. по: Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. – СПб., 2004. С. 421.

14 Иконопочитание и иконопись в богослужебной жизни Церкви. Символика золота //  http://www.eparhia-saratov.ru/Content/Books/100/23.html

Вверх

 

Комментариев:

Вернуться на главную