Андрей РАСТОРГУЕВ (Екатеринбург)

Из новых стихов

 

У ГАНИНОЙ ЯМЫ
В яму натекли потоки снега,
календарь смыкает времена.
За кресты заякорилось небо,
чтобы глубже не ушла страна.

Так совпало – или не совпало?
Поп крестил – народ приговорил:
на земле из камня и металла
Ганей прозывался Гавриил.

Промышлял – не рыл другому яму,
духом не архангел, но горняк.
Золото отыскивал упрямо,
а нашёл – кровавый железняк.

Меру ли отчаянно превысил
или местью за благую весть?..
Мистика простых имён и чисел,
лотерея неслучайных мест.

Лёгок снег – сердца тяжеловаты,
не смягчатся жертвою пока…
Свежих облаков аэростаты
раздувают белые бока.

* * *
Всё едино – слева или справа,
девушку держи под локоток…
Лёд, как вулканическая лава,
на асфальт с обочины натёк,
в налитое плавленое тело
городские примеси вобрав –
чёрен, словно оперный Отелло,
хоть обычай обликом неправ.
Что ни говори – не околело:
чернокож арап, а этот – мавр…

Как венецианская галера,
в город осторожно входит март.
И, отнюдь по нраву не южане,
сторонясь давнишних эпопей,
ходят, как придётся, горожане –
будние, как жители Помпей.

* * *
Поменяла весна времена и цвета –
молодая листва на просвет золота:
невесомую дымку едва окропил
осторожною прозеленью хлорофилл.

Да не долгую пору она молода,
а покуда черёмуховые холода,
и ладони живой чешуи листовой
над землёю древесною и кустовой
непременно сомкнутся ступенью
между яростным светом и тенью.

Ибо всё в равномерном пути бытия
обращается снова на круги своя,
но – всегда в кулачке зажимая
лоскуток золотистого мая.

* * *
Снова в бой на девятое мая уходят одни «старики».
На орбиту идущему вновь светит белое солнце пустыни.
Вроде просто кино, да теперь оказавшееся вопреки
Средней Азии да Украине, изрядно хлебнувшей латыни.

Смутно помнятся мне холстяные афиши далёких премьер –
то ли дело индейцы, в каких по-немецки усердно и немилосердно
превращали на студии ДЕФА товарищи из ГДР
загорелого и черносмоловолосого серба.

Наглядишься за гривенник – волей-неволей нацепишь перо,
да попробуй упругую иву найди для стрелковой охоты,
а в домашнем дворе и на ближней горе по февральской поре
из лежалого снега удобнее строить окопы и доты.

Смерти нет на ребячьей войнушке: упал, полежал и опять
застрочил – я, мол, новый! Неважно откуда – с небес или с марша…
Рядовой пионерам не скажет, как драться за каждую пядь,
потому что, как надо, уже отписáлся одобренный маршал.

Лишь когда убедишься по жизни, что ходит она заодно
с неживою изнанкой, насмешливой и откровенной,
на девятое мая проймёт и раскрашенное кино
полуправдой военной – и в новый черёд довоенной.

* * *
Вышло данное весне,
барышне морозовой
в яблоневой белизне,
с окаёмкой розовой,
а ленивые шмели
залегли, хоть шевели –
всё не оклемаются,
ввысь не подымаются…

Утром разотрём ухо –
зацвелась черёмуха.
Точно изгаляется –
самоопыляется…

* * *
Над янтарным ломтём муксунá из покуда не выморочной Оби
и над сёмужьим заревом всё ещё живородящей Печоры
в родниковой глуши или материковой глуби
я хотел бы тебе рассказать о сжимающей горло любви
высотою с Уральские горы.

Наберётся и выше, когда подгрести бирюзовые полсти равнин
под медвежью когтистую лапу упёртой в закат Манараги,
да в открытые рты котловин и сквозных горловин
у смыканья земных половин затекают лавин
языкатые белые флаги.

И кому эта прорва воды ледяной и безмолвной породы сдалась?
Продувные поля да каменья, тайга, мерзлота да болота…
То ли дело упасть в сокровенную плотскую страсть,
если отозвалась и в тебе долгожданная власть
обоюдного краткого взлёта.

Холодна глубина, да жива, и немая порода ничуть не мертва.
И хотя, как людская молва, старовата любовная тема,
что листва и трава, даже сорные с виду слова –
ощутимая, неодолимая часть естества,
перерывистой речи и разгорячённого тела.

* * *
От щедрого ливня и ветра,
привычных к ночному труду,
пионов тяжёлые ядра
упали в густую траву.

Но солнечный ливень ответный
сквозит из балконных окон,
как будто погром несусветный
привиделся сквозь полусон,
и электроточную будку
пометить калёным тавром
не целили молнии будто,
железо дробя над двором,
и, в лёгком сплетясь одеяле
на простынях чистого льна,
чудесное нечто проспали
мы, не отряхнув полусна,
и в полусомкнýтые веки
ещё не известную часть
в природе или человеке
опять опоздали прочесть…

Но выше прохладных резонов,
что, плотью живой горячи,
как тонкие стебли пионов,
мы не устояли в ночи.

* * *
Я с любимой вечер коротал
в полном понимании-безмолвии.
Вдалеке отсвечивали молнии,
грохот потаённый рокотал.
Только что, над нами проходя,
за капелью первого дождя
ткали тучи медленно и длинно
полотно безжалостного ливня.
И оборвалось оно во мгле,
разлилось по высохшей земле,
напитав от листьев до корней
всё, что нынче выросло на ней…

И подумал я глаза в глаза:
мы с тобою – словно та гроза.
Лето золотое не до дна,
а граница осени видна…
А она ответила: не ври –
земляники утром набери.
Мы с тобою тоже – будь готов –
из долгоиграющих сортов.
И гроза, похоже, не одна –
на подходе новая волна.
Повторить не воспрещается.
Видишь: туча возвращается…

* * *
Всё, как положено: построишь дом
и дерево посадишь под окном –
была б земля, а яблонь насажаем…
Но где не властна трепетная плоть
и всем распоряжается Господь,
он может промахнуться с урожаем –
не яблочно-вишнёво-травяным,
а плотным, ощутимым, кровяным…

Не сыновей, так дочек нарожаем –
всё, кажется, одно… Да не одно,
уже давным-давно заведено:
мальчишек ждём, девчонок – провожаем.

А любим всех – без голоса, на слух,
как стадо подопечное пастух:
чуть прозеваешь – канут в буераке…
Но отпускать – единое терзать,
от сердца пуповину отгрызать,
завидуя балованной собаке.

* * *
Вызвездило за окнами –
можно ложиться спать…
Между детьми и внуками
есть небольшая падь:
краткое колыхание
на столбовом пути –
перевести дыхание,
душу перевести,
словно через границу,
да не заночевать –
рано ещё страницу
переворачивать…

* * *
Дождя и ангела в дорогу.
Дорога мокрая – так что ж?
Езжай пораньше, понемногу,
не превышай – на то и дождь.

А после в воздухе высоком
под пáволокой голубой
следящий ястреб или сокол
крыла расправит над тобой.

Но ты недоброю приметой
не почитай их зоркий труд –
то ангелы нас эстафетой
из клюва в клюв передают.

ОБЕД В ЯЛУТОРОВСКЕ
Не сквернословен и не лют
в рабочий день обыкновенный
несуетливый русский люд
в ялуторовской пельменной.
Благонадёжный общепит
за обихоженным забором
предусмотрительно стоит
между острогом и собором,
и, повышая оборот
ему обедом непременным,
здесь туристический народ
мешается с аборигенным.

Приговорённый на расход,
при всякой новой перемене
он выживает – и живёт,
ест рукодельные пельмени
и чертомелит свыше сил,
собору близок и острогу…

А я всего-то заходил
поесть на дальнюю дорогу.

* * *
Где клонится, да коренится
поубавившийся народ,
речка Белая Холуница
земляные породы трёт.

Речка Чёрная Холуница
моет корни невдалеке…
Всё двоится, чтоб сохраниться
на песке и на языке.

И, названиями не обманывая,
мимолётные с высоты,
затекают с Большою Малая
речки Белые под мосты…

Имена только, да навеяло –
не убавилось от потерь:
всея Малыя и Белыя –
и Великия по теперь…

* * *
            «…Как ветер качает мосты навесные –
            Пути караванов  сквозь гулкие бездны…»
                                               Нина Ягодинцева
Тяжёлую воду стиха твоего размыкаю руками –
едва прогибается перед шершавою плотью древесной,
и вновь оступаюсь на плоский неуравновешенный камень,
а ты воздвигаешь мосты над холодною гулкою бездной.

Что может на камне взойти, что способно без воздуха статься?
Лишь страх – задохнуться, отстать и у битого камня остаться,
где надпись едва различима и непосвящённому внове,
что всплески стиха – это сгустки дыхания с привкусом крови.

* * *
          Диане Кан
Такая – с гранатой под танки,
не то, что коня да в огонь.
Казачка с лицом кореянки –
походом не тронь, охолонь.

Родимые грады и веси
ещё удивятся не раз,
какие гремучие смеси
являет сплетение рас.

И все мы по линии папы,
пока на Пегасе верхом –
хоть самую малость арапы,
роднённые русским стихом.

КАРАИДЕЛЬ
        Караидель (башк.)
        – чёрная река
I
Издалека из-под руки,
охотник в тысячном колене,
вглядись: на берегу реки
легли ленивые тюлени,
а подберёшься на версту
по ивняковому околку –
неимоверному киту
вода оглаживает холку…

Как броневые корабли,
на дух петрушки и шалота
идут из глубины земли
три первозданных кашалота,
но до последних шатких пор,
удерживая спины пашен,
лежит опорою опор
тяжёлый панцирь черепаший.

II
Пускай своя не бéлена и мелом,
не уходи за тридевять земель –
Караидель впадает в Агидель,
и чёрное расходуется в белом.
Удачи – на подброшенный пятак,
но твердь земная вовсе не жестока:
в течении от горного истока
Карá переменяется на Ак.

Раскачивает – да не колыбель,
но все противологи жизни волглой
уносит в море мудрая Идель,
по-русски именуемая Волгой.
И даже в беспросветные года
склонись над чёрной прорвою в затоне
и зачерпни – прозрачная вода
останется на вымытой ладони.

* * *
Когда Алма-Ату карагачи
сиюминутным золотом омыли,
мы яблоко с тобою преломили
душистое в густеющей ночи.
Глубинами осенней немоты
мы – прежние, но зрелости согласно
былого нет у яблока соблазна,
и нет Алма-Аты – есть Алматы.

Как под напором селевой воды,
что движется безмолвно и упёрто,
не только легендарного апорта
не уцелели многие сады.
Но снова темноту и немоту
года переступают осторожно,
когда всё было ясно и возможно –
лишь лёгкая оскомина во рту…

* * *
Посидим – и в полусонный город затемно
разойдёмся снова жить да поживать.
Даст Бог, свидимся. Захочешь – обязательно.
Он услышит – надо только пожелать.
Просто надо захотеть по-настоящему –
закуситься, заалкать, зауповать
в самом деле, по натуре, а не ящику
или как его там нынче называть…

Но когда осуществится да исполнится,
да цена неисчислимая припомнится,
ты дарованному свыше поперёк
не рыдай о том, что многим пренебрёг,
что утраты угрызениями-болями
нежеланные попробуй залатай…
Что одно всего. Второе или более –
это нá берег за рыбкой золотой.

* * *
      We all live in a yellow submarine…
                           Beatles
Трудоспособностью тела себя не тешь –
здесь и умы к старью, если в ином строю…
Я никому больше не подаю надежд –
только сигналы неслышимые подаю.
Если, не приведи, забарахлит сонар,
можно не уберечься и ниже дна залечь
метра на полтора – полный покой,sonice
Вот, погляди – уже забарахлила речь.

По- или доживать на миру – Бог весть:
дорого в городе – можешь пойти в тайгу…
Как там дела на суше – живые есть?
К Джону ли Коннору, маршалу ли Шойгу
из водяной дозваниваться до земной?
От полюсов до жилых ещё поясов
вымести напрочь, а после, как новый Ной,
наштамповать лопат из титановых корпусов?..

Если не Ной – не ной. Береги семью –
кто из детей, быть может, уловит суть…
Я никому надежды не продаю –
так отдаю. Осталось ещё чуть-чуть.

* * *
Не обрекая плесени
нáжитое трудом,
брат накануне пенсии
отделывает дом.
Только всего и дорого
данного со щедрот –
место вдали от города,
садик да огород.

Лиственницы да падубы,
доброго поля пядь  –
только всего и надобы,
дабы не голодать.
Сколько ещё отмерено?
Надо бы до конца:
выросли дочь и дерево –
строится крепостца.

Но за сирень-смородину
и обиходный быт
он золотую родину
не поблагодарит –
не по душевной малости,
а сторожась цены:
то ли нещадной старости,
то ли большой войны.

* * *
Нас мама не баловала –
ей времени не хватало:
работа да сё да то…
От папы перепадало:
порол нас, похоже, мало,
но резал и шил зато,
когда брат на брата браво,
отчаянно и кроваво
сквозь тонкое шёл стекло…
Бывало, да миновало,
чернобылем поросло.

Отвагой теперь не пышем,
хоть горечью не горим,
и не говорим, как пишем –
а пишем, как говорим,
но и в полунóчном чате,
где всякий своим горазд,
от несуетливых уст
мы не отведём печати.

Похожие – плоть от плоти,
подшибленные во мгле
на взлёте и развороте,
обученные земле,
вернувшиеся к порогу
помногу не говорят…
Все живы и, слава Богу,
здоровы – нормально, брат.

* * *
На облюбованный край земли
хочешь валить – вали…
Славно летят в золотой дали
белые корабли.
Если на выстуженной реке –
снежная береста,
славно отправиться налегке
в солнечные места.

Как рассыпается свежий сноп
по ледяному льну,
сам я, осиливая озноб,
к телу живому льну,
а пережмёт на ветру висок
каменною тоской –
голову рад уронить в песок
средиземноморской…

Ой, бестолковая голова!
Только лицо умой –
ведает, что однова жива,
а всё одно – домой:
к раннему свету, смоле, золе… –
надо ли говорить?
Жить, не тужить о чужой земле,
хоть бы и лес валить.

* * *
Душа усомнится: надо ли?
Да спросишь кого – беда:
Алатырь ему, Анадырь ли –
неведомые города...

Когда в золотистом облаке
восходит осенний свет,
в Алатыре спеют яблоки –
в Анадыре сеет снег.
Пока вороха крылатые
подымутся на юга
и заморосит в Алатыре –
уже занесло в Анадыре
порошею берега…

Обычные, нестоличные,
как в борозды семена,
разбросаны пограничные
в различные времена,
да оба молвой неброскою
по рекам наречены:
один – над равниной Русскою,
другой – у морской волны.

Бревенчатыми острогами,
стенáми монастырей
страна полегла дорогами
сквозь марева до морей.
Равны, да неодинаковы,
прочны, да не кирпичи...
Анадырь – что на Анадыре.
Алатырь – что на Алатыре...
Прислушайся, различи.

* * *
В золотом жерновке на руке перемелется жизнь, не хрустя –
прохлаждаться не надо, да незачем и в огород торопиться…
Плоть от жилистой плоти устроивших город железа живучих крестьян,
временами отец говорил нам: учите язык – пригодится.

Что он знал о Востоке и Западе, дальше Болгарии не побывав,
сыновьям на дорогу какие раздумывал верные метки?
В родовом почитании отчества или на собственный разум и нрав
я по юности ранней довольно умел по-немецки.

Но живая вода выгибает и сносит затворы лежачих плотин,
глину лижет и камень грызёт после вешней оттайки…
Обе дочери знают английский, а младшая – греческий и латынь,
а учить, получается, следовало китайский.

Да не время метаться, и некуда, и не к лицу,
словно юркие стайки у края земли начинающих рыбок…
И всего-то вдогонку могу я сегодня ответить отцу,
что по-русски пишу, говорю и читаю почти без ошибок.

* * *
А возвращается крупицами…
Но сладкой жалости не трать.
Ирга испробована птицами –
пора и нам пособирать.

Пускай летят на ягоды они –
неисчерпаем летний сад,
пока рожают наши яблони
и женщины плодоносят.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную