07 февраля 2019 года

МЕСТА СИЛЫ

НАВЕРХУ
(Триптих)

1. ЧЁРТОВ БУГОР

В детстве, перескакивая из леска Жёрновца в Ялов лог по пыльной полевой дороге, окаймляющей вершину Чёртова бугра, невольно останавливался там и стихал, собирая воедино разбежавшиеся мысли и чувства. В зрелости восходил на него с целью осмотреться, обдуматься. Несмотря на своё неблагозвучное название – он представляет собой холм высотой лишь 251 метр над уровнем моря. Отсюда всё внизу кажется мелким, но отсюда и далеко видно… Под взбушевавшей зеленью лесов просматриваются кости донного скелета, тяжи возвышенностей, ложбины впадин.

Исторические сведения мало скажут об этой тяжкой пади на дне бывшего панъокеана, выдавленной наверх титаническими подвижками Великого потопа, когда в других местах под воду уходили части цветущей суши и проваливались во тьму обустроенные атлантиды. Переоформление прав на голубую планету произошло в одностороннем порядке, и сила, сотворившее небо и землю, вернула их под Свой пригляд и попечение.

Должно быть, ангел смерти тщетно летал тогда поперёк вспучившейся исподу бесплодной бездны, присел отдохнуть на эту выпуклость праха и заклял новую землю. Но не по нему вышло. Из юных недр Божьей волей пробились родники, слились в реки, новую земную плоть прошили травы и кустарники, зашелестели леса. И пришёл с далёких южных островов человек, потомок Ноя, и заселил эти края. И на вопрос соседей: «Ты чей?», стал отвечать – «Я руський». Что с ним произошло и почему он стал себя так называть – непостижимо до сего часа. Поскольку является тайной Творения и божественного задания человеку на его историческое бытие.

Может быть, из созерцательного детства взошла мысль о том, что и я - русский. Она ещё не вызрела на Чёртовом бугре, в месте, называемом Среднерусской возвышенностью, но обрела тревожные очертания. Я представил бы себе нищего, обтрёпанного монашка с холщовой сумой побирушки, что приходил к нам зимней порой в детстве, да усадил на этот бугор, да и посмотрел бы его глазами в дол. Инок был, как со временем выяснилось, явлением в моей жизни, и до сих пор загадку его явления хотелось бы мне прояснить, не страгивая наслоений последующего бытия. И он-то, инок, теперь представляется моему внутреннему взору как самое воплощение русского духа, скитающегося по миру в поисках правды, схожей с чёрным сухарём в его суме.

Увидел бы инок своими синими глазами наши два века длящиеся рядом деревни, Глиницу и Кочановку, с поредевшими кущами их садов, с логами, в которых заклокотали ракитовые джунгли. И ту часть склона Глиницкого лога с колодцем под ним, ныне исчезнувшем под гладью неглубокого прудика: из его сруба я в детстве черпал и носил вёдрами домой питьевую воду.  Увидел бы и строчку посадки вдоль железнодорожного полотна, по ветке которой пару раз за день простучит пассажирский вагончик до пограничного с окраиной селения Тёткино, да прошмыгнут пустые товарняки. А было время, по ней с чумазыми паровозами во главе на запад катили составы с нефтью и железорудным окатышем, лесом и удобрениями. Кажется, это о ней, нашей железнодорожной ветке, написал Рубцов: «Закатился закат — закричал паровоз, Это он на меня закричал!». И вздрогнет от знакомого чувства опаски, а, может, и страха перед неизвестным, напророченным не святым, а земным поэтом, - и сбывшимся до последней буквы.

За кочановской прорезью железной дороги, обозначающей границы ближнего круга, и начинается собственно даль. Не было в той дали отчуждённого равнодушия и всего того, что мы бессознательно приписываем пейзажу или ожидаем от него – нет, она была проникнута неизъяснимой теплотой. И узорчатая кайма лесов Посемья, и разголубевшаяся на границе неба и земли присеймская пущина, в которой скорее угадываются, чем видятся, и затаённое урочище Соловейня, и Лещинский и Банищанский леса, а в правобережной дали - брезжущие хомутовские и конышёвские веси, вплоть до исчезающе-брянских. С Чёртова бугра полевой бинокль приближает за угаданной земной далью неизвестное, не испытанное оком пространство. Ему нет предела, ему не присвоено определения, оно, как бездна, дрожит и мреет, затягивает и манит…

Как сманило многих. И уж повлекло их и потащило в такие пределы, куда только по неволе и можно угодить. Пространство – та запредельная область видимой дали, которая преобразует свободу в рабство, а рабство обращает в разнузданное своеволие. С Чёртова бугра не прозреваются мокрые валуны на берегах дальних ледяных морей, не стелется перед глазами тундровая пустыня, не слышно и верезга штормовых ветров, - но и не различаются отсюда снежные вершины гор, ограждающих последние границы, не видно и холодного солнца иного мира. Всего того, что требует человеческого одушевления и питания той самой теплотой...

Пускай это и не горделивый Эльбрус, а лишь бывшая донная выпуклость, но на Чёртовом бугре человек ощущает достоинство и узнаёт о своей подспудной коренной силе. Как дерево, растущее из занесённого ветром семечка. Оно внедряет корни, срастается с почвой и с годами становится старожилом. Его крона даёт благодатную тень и питает кислородом окружающий воздух. А вершиной оно соседствует с небом. И превращается не просто в дерево, а в столп, одну из опор всему видимому и невидимому.

…А монашек посидел на травяной обочине дороги, сгрыз чёрный сухарь из котомки и запил глотком святой воды из бутылки. Бог знает, о чём думалось ему при созерцании наших далей. Только легко подхватился он с травы, отряхнул пыль с обветшалой рясы, повернулся к востоку, тихо помолился и, взапас благославляя, размашисто перекрестил дольний мир…

2. КРИК ЧЕЛОВЕКА

ПРЕДИСЛОВИЕ. Век морского судна сопоставим с веком человека. Лендлизовские «Либерти», склёпанные на единственную ходку из Америки, и благополучно доставившие танки и самолёты в нашу воюющую с нацистами страну, бродили по дальневосточным морям до восьмидесятых годов. Последнее такое судно долго стояло в качестве причала в бухте Диомид во Владивостоке, и лишь в 1995 году было продано на металлолом. Трофейный круизный лайнер «Советский Союз» («Альберт Балин», потом «Ганза»), конструктивно примечательный каютами на карданных противоукачивающих подвесках, скончал дни в гонконгском разделочном доке на шестидесятом году своей драматической истории. Теплоход «Хатангалес», на котором мне в молодости довелось поработать, был построен в серии лесовозов для Камчатского морского пароходства на финской верфи Вяртсиля в 1965 году. Вздумалось мне отследить его судьбу, ибо пристрастен к этому сухогрузу. Надеялся, «Хатангалес» до сих пор наплаву.

Интернет добровольно вывалил все данные. Из состава Камчатского морского пароходства теплоход перешёл в частное владение, но не поменял предназначения: по-прежнему таскал по морям в трюмах строительный лес, генеральные грузы и всякий хозяйственный припас. У него обветшала внешняя оболочка и просели рёбра, - думал я, - а во всех костях и их сочленениях возникла старческая оскриплость. Сердце его, полуторатысячесильный дизель, несколько раз подвергался ремонтным операциям, но дежурные механики, подгоняя по артериям свежей солярной крови, до сих пор оберегают его от последнего инфаркта.

И вдруг в одной из сводных таблиц о камчатских судах глаза резанула запись в графе, выделенной багровым цветом: «Теплоход «Хатангалес». Списан в 2008 году. Утилизован». Это бездушное «утилизован» напомнило протокольную фразу: «Приговор приведён в исполнение».

Сорок три года для морского судна – как зрелый возраст у человека. Впереди ещё два активных десятилетия. Что же случилось с этим теплоходом из серии финских лесовозов, многие из которых до сих пор на линии?.. Или перетрудился, или за ним плохо следили?..

…В 1966 году камчатские газеты писали, как «…после 3 суток поединка со стихией в Авачинскую бухту вошёл теплоход «Хатангалес», похожий на айсберг: у 4-го Курильского пролива его настиг ураган, - волнение 9 баллов, снегопад, сильное обледенение, крен 40 градусов». О том февральском переходе из Владивостока уже мало кто помнит. Но зимой 1972 года с ним случилась похожая история…

И вспомнились мне два случая на борту этого лесовоза, два случая, обнаружившие два таких несхожих друг с другом состояния природы и связанные с этими состояниями перемены внутреннего мира, скорее, даже не перемены, а переломы. И на их гранях – юношеские озарения, до сих пор плещущие в памяти и воображении…

…Экипажу было запрещено выходить из надстройки на палубу, лёд грузными грибницами нарастал на плоскостях корпуса и на такелаже судна. Ураган настиг его у Курил на штатном перегоне Владивосток - Петропавловск-Камчатский. Был ли перед тем просчёт капитана, не решившегося задержать рискованный рейс по опасному метеопрогнозу, то ли вмешалась непереносимая хозяйственная нужда, но судно подняло якоря, а на выплыве из Сангарского пролива невеликая тихоокеанская волна вдруг взбухла до штормового наката. К исходу вторых суток судно остановилось, а потом всей мощи машины на полном ходу хватило лишь на то, чтобы отыграть убойный натиск стихий.

Помнятся мне жар мёртвого воздуха в наглухо задраенной надстройке, трепыхание бледного, измученного, привязанного ремнями к рулевой стойке штурвального матроса в ходовой рубке, пляшущая стрелка кренометра перед ним. На экране локатора вспыхивали и медленно гасли, будто тающие снежинки, призрачные световые пятна. Стёкла рубки были залеплены снегом и только в круге стробоскопа напротив рулевой стойки видно было летящие в свете прожектора снежинки и чередующиеся со снежными струями на стекле секущие полосы ледяного дождя.

В ходовой рубке судна ученику моториста делать нечего, я снова спустился в чрево машины, на ночную подвахту. Наверное, я оказался единственным членом экипажа, на которого не действовала качка. Ироническая строка поэта "Он море с берега любил в его ненастную погоду...", однако, не относилась ко мне в тот час и на ту минуту. Нет, не шептал я в панике: «Я к мамочке хочу!», а, можно сказать, слепо мужествовал в неведении стихий, бушующих снаружи – оттого и впал в состояние безрассудного восторга, свойственное скорее подвыпившему человеку.

Подо мной, содрогаясь, гнулась, будто позвоночный хряп, килевая балка весом сотни стальных тонн, прирощенные к ней рёбра шпангоутов и стрингеров, казалось, по-живому двигались и скрипели, шкура судовой обшивки вспучилась тугими пузырями, какой-то сизый туман слоями плавал по машине, а может, - это просто происходило у меня в голове.

Вахтенного механика не было видно на хозяйстве: должно быть, привалился бедолага к переборке в тихом углу, перебарывая подкатившую к горлу тошноту. Цепляясь за лееры, я проверил работу масляных капельниц-лубрикаторов, давление топлива на форсунках дизеля. Заплетающиеся ноги вынесли меня к знакомому трапу.

Из всех судовых закоулков и диспозиций машинного железа пришёлся мне по душе лючный проём в деке выхлопных труб. Дека – крохотная палуба на верху кожуха выхлопных труб. К ней вёл трап из машинного отделения, наполненного тяжким гулом работающего дизеля, жаром судовых котлов, выхлопных коллекторов и «тёплых ящиков». Это место оказалось высшим в судовых надстройках, стало удобной точкой созерцания и оставило в памяти незабываемые наблюдения. Потому до сих пор и считаю его местом силы.

…Десятки судов различного тоннажа и разных габаритов в день ходили этим маршрутом, и где-то у Курил, возможно, бедовали и другие посудины, если не спрятались от изнуряющей болтанки в подветренной части островов. Но лишь на «Хатангалесе» обнаружился вьюноша, на которого не действовала морская качка. Откинув крышку люка, он укрепился на трапе и осмотрелся.

Судно качалось в светящемся облаке, топовые и габаритные огни плавали разноцветными размывами, свет наружних прожекторов создавал ощущение безопасной зоны, пронизанной струящимися потоками непогоды. Содрогание корпуса на размашистой волне, бесконечные пологие склоны водяных холмов, на которых мельтешили пёстрая шуга и суматошные льдины, водяная пыль и выплески волн облаками вздымалась из-под скул корпуса и уносились прочь. Надо всем довлел звуковой, грубо немузыкальный аккомпанемент стихии - необоримый гуд ветра, густой, болезненно-надсадный… Он гасил даже рёв дизельного выхлопа за спиной, буквально на расстоянии вытянутой руки. Осколки вод и снежная завируха не долетали до лица человека – столб горячего воздуха из машинного отделения обволакивал его защитным коконом. 

До сих пор не знаю, что происходило со мной. С предосторожностями расклинившись в лючном проёме и вцепившись мёртвой хваткой в окантовку люка, я с обострившейся опаской взирал сверху на это безумие, - но совершенно не испытывал страха. При том, что с какой-то предельной ясностью, не умом, а разумом понимал, что в таком море человеку не было места, а стальная скорлупка судна лишь временно сберегала его до изнеможения стихий.

В то время ничего не знал я об обиталищах бесов, и метеорологи легко могли бы убедить меня в непреложности сезонно-цикличных перемен погоды и неблагоприятных для мореплавателя движений воздушных масс - со всеми сопутствующими признаками и обстоятельствами. Мне не было известно, с каким изуверством духи злобы поднебесной колеблют морскую гладь и плещут зеркальной прочностью бытия, убеждая человека в своём отсутствии, - когда их без числа. Чтобы обмануть его в близости своей, - ибо невидимое ближе, чем видимое. Чтобы посеять в душе сомнение и страх.

И так чёрное воинство, так демоны злобы стращали меня в моей броне из горячего воздуха, - а я и не страшился…

С этой точки обзора казалось, что судно летело вперёд, трепеща сочленениями корпуса, неслось, будто огромное животное, виясь костяком и сотрясаясь мышцами и жилами, но только рулевой из показаний скоростемера знал, что в действительности стихия безудержно пятила его кормой в Третий Курильский пролив. Клубящимся световым облаком в пропасти тьмы, должно быть, выглядел теплоход со стороны – если только кто-то мог его видеть, но на десятки миль ни в море, ни на берегах не было ни одного человека. Да его, думалось, вообще нигде не было, лишь на «Хатангалесе», на деке выхлопных труб сидел один из всех.

Судно то ныряло в воздвиженный впереди водяной вал, который лавой катился по палубе, бухал в лоб надстройки и шлейфом сеева слетал с кормы, а то зависало над бездной с намерением переломиться пополам на гребне вала. Наверху так явственно ощущалась порывистая дрожь корпуса, глухие надсадные стоны железа, верезг радиоантенн и бегучего такелажа, будто это был не сильный грузовой теплоход водоизмещением пять тысяч тонн, а скудная плоскодонная баржонка. И, если б не держался я крепко в лючном проёме, меня бы выметнуло за габариты судна, как камень из пращи.

И поступил же дерзко для молодого человека, не знающего молитв: заложил пальцы в рот и свистнул, насколько мог сильно. А потом и закричал «го-го-го», и заревел, срывая голосовые связки. Не думалось, правильно ли я поступаю, но грому стихий, беснованию ветра и выхлопному грохоту за спиной хотелось подать человеческий голос, чтобы насторожить хаос, дать понять мертвечине, что здесь, наверху, есть-таки неподатная ей живая душа.

Может быть, и польстил я себе, если бы связал эту выходку с незаметно наступившей минутой иссякновения ураганных сил. Но, спустя некоторое время, после обхода по вахте, когда снова высунулся в люк, обратил внимание на уменьшение амплитуды качки и угасание разноголосого рёва. А сменившись с вахты, обнаружил в брезжущем синью утреннем свете обнажившуюся вокруг смиренную морскую даль и скованный изморозью простор.

Напрасно вглядывался я в эту картину, пытаясь отыскать следы ночного беснования. Взбаламученные бездны погружалось в сон. Мироправители тьмы покинули сердцевину курильской гряды, затаились то ли в пучинах вод, то ли у вершин насупившихся островных гор. Ведь по небесному регламенту выше гор им не дозволено витать.

Бесчувственно-льдяное море, чёткий абрис парамуширских гор, правильный овальный свал горизонта – всё это увиделось древней чеканкой на площине до синевы окислившейся листовой меди.

И я внутренне согласился с тем, что так будет правильнее…

3. ОСТАНОВКА В ОКЕАНЕ

Случайная остановка главного судового двигателя ночью, в открытом зимнем море — всегда происшествие. Пока я, молодой человек двадцати лет, ученик моториста, по трапам выкарабкивался из машинного отделения — с пайол машины, расстеленных ниже ватерлинии, — на самую верхнюю точку судовой надстройки, на деку кожуха выхлопных труб, чтобы тайком покурить, внизу перепуганные механики искали причину остановки.

В свете полной оторопелой луны сверкали щетинки инея, небо в мириадах звёзд с холодными колющими глаза иглистыми лучами, необычайно искрилось, а в зените, точно над моей головой, овеваемой крыльями одинокой чайки, оно, казалось, пылало. В сосредоточении гулкой тишины что-то проникло в моё сердце, я замер, свесив ноги в клубящееся тепло машины.

Покрытое зыбцой, в предощущении зимних штормов, море легло недвижно, луна засветила на нём сверкающую поляну. По угасшему кильватерному следу в глубине вод дымило фосфоресцирующим туманчиком. Ясно виделась черта горизонта, небо кругло обнимало и море, и замерший точно посередине моря сухогруз, и в каком-то астрономическом центре меня, как есть. Была такая нечеловеческая геометрия во всём, такие точные расклад и расчёт, что я не мог не восхититься.

Ни море, ни небо не казались ни живыми, ни мёртвыми, они где-то без усилий рождали живое, которое потом умирало, и сами не становились ни старее, ни ветше, но оставались юными, искрящимися светом. По отношению ко мне они не казались ни враждебными, ни дружелюбными; и море, и небо были двумя частями целого, одной вселенной, а я будто не из недр корабля выбрался, а выплыл из чрева Великого океана в родовых пленках.

Наверное, скажи я шёпотом одно слово со своей трубы — а я же оробел и сидел молча — оно, оттолкнувшись от поверхности моря и разрастаясь в своём значении, гулким эхом уйдет в опрокинутую прохладную звёздную глубь. Почему-то я не сомневался, что там есть Кому внимать.

До того мгновения я жил, сердца не чуя, одним умом и одним днём, но там, на деке, посреди океана, родилась моя душа. Прошло немало лет. Теперь живу, будто стесняясь кипения страстей, оберегаемый вторым зрением, что открылось мне тогда…

Через две-три минуты не успевший ни остыть, ни расплавиться дизельный реактор снова запустили, он бодро взрыкнул, столб чёрного выхлопного газа ударил за моей спиной в высокое небо, на мачтах и надстройках вспыхнули сигнальные огни, судно тронулось с места и стало мягко набирать прежнюю скорость.

На нём плыл уже другой человек.

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Комментариев: