|
03.01.2016 г. ВО МГЛЕ ЗАЛЕДЕНЕЛОЙ… 3 января – 80 лет со дня рождения Николая Рубцова Вновь грядёт за вехой веха Под Новый год в Россию пришли бесснежные, звонкие холода, и я вспомнил во мгле заледенелой, как писал Николай Рубцов, что первая его полноценная книга «Звезда полей» вышла стараниями Егора Исаева в издательстве «Советский писатель» аккурат в год 70-летия Великого Октября. Всплыл невольно любимый рассказ сотоварища по поэтическому поколению и работе в «Литературной России» Владимира Андреева: «Помнится, однажды, в 90-е годы, мы сидели, загнанные в подвальный буфет Центрального дома литераторов... Борис Примеров жадно ел бутерброды. Мы кое-как набираем на «Старорусскую». Вошел В. Соколов с костылем в руке. Примеров, растягивая слова, словно гармонь, басовито спросил Соколова: «Скажи, Володя, ты стал бы поэтом, если бы не Советская власть?» Соколов невозмутимо ответил: «Нет»... Борис Примеров, практически один из всех, развивал теорию, что именно Советская власть дала материальную базу для развития литературы. Незадолго до кончины Бориса, я встретил его на Мясницкой. Он обрадовался и, горько улыбнувшись, повторил: «Кончилась Советская власть, Володя, и кончилась наша русская поэзия»... Сегодня с этим кое-кто из преуспевающих литераторов от Дмитрия Быкова до Веры Полозковой (но не истинно русские поэты!) могут не согласиться, но я был потрясён, когда в перестройку принялся собирать диссертацию о современной лирике и вдруг научно-скрупулезно убедился, что про «Звезду полей» написали практически ВСЕ литературные журналы – и правые, и левацкие, и почвенические, и космополитические. Невероятно! Это говорит о том, что подлинность и яркость таланта ценилась и в самый пафосный период превыше всего!
Увы, не нужна она властям и многим электронным СМИ, которые одни выходят в рождественские каникулы. Юбилей Рубцова выпадает на первые дни разгула в безумные каникулы кризисной страны, народ опохмеляется, а федеральные телеканалы за наплывом попсы и повтором старья - просто окончательно забывают про литературу, национальных творцов и святые юбилеи. Загляните в программу: даже канал «Культура» 3 января ставит программу «Линия жизни»… с Олегом Анофриевым. А где ж 80-летие Рубцова!? Вы можете такое представить, чтобы 24 мая по каналу «Культура» было две программы про Михаила Шолохова, три о Славянском празднике письменности и культуры (нормальная, кстати, по значимости сетка) и… ни одной программы к 80-летию Бродского? Небо упадёт! Вот в какой России мы живём… * * * Упомянутый Дмитрий Быков на радио «Эхо Москвы» сказал, разделяя убеждённость любезного сердцу либерального критика и, увы, наставника молодых в Литинституте: « В своё время была такая формулировка Владимира Новикова про Николая Рубцова: «Поэзия Николая Рубцова — это максимум того, чего может достичь не поэзия». Поклонники Рубцова могут резко вскинуться: мол, как так – непоэзия? А я усмехаюсь и вижу за этим - оторопь перед загадкой Рубцова и признание своего бессилия как литературоведа. Вроде, по мнению новиковых, не поэзия, не пиршество изысков и метафор – безыскусные слова и внятные смыслы, а завораживает миллионы самых разных читателей, поётся и читается по всей Руси великой. Вот ведь Бродского они навязывают, как картошку при Екатерине, по Первому 24 мая, помню, Эрнст три программы встык залудил, а ни строфы никто никогда вслух не прочитает, кроме обманной: «На Васильевский остров я вернусь умирать». Более того, Новиков в своём раздражении дал мне, автору нелицеприятной книги о Бродском, чеканную формулировку, которой я теперь пользуюсь на встречах с читателями: «Бродский - это максимум того, чего может достичь не поэт». Одна поправочка внесена, если кто заметил, а для меня она важна и многое объясняет: Бродский - маг, «грызун словарного запаса», как сказал он сам о Кушнере, уникальное вместилище версификационного мастерства, культурных кодов, ритмов и троп, но – не поэт в русском понимании, не властитель дум и сокровенных чувств. То есть – прямая противоположность Рубцову. И об этом точнее всего сказал мудрый критик, историк поэзии Лев Аннинский, когда объяснил всю разницу схожих по зачину и антуражу стихотворений – «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…» Рубцова и «Ты поскачешь во мгле…» Бродского: «…Эту параллель охотно осмысляют многие исследователи (Виктор Бараков, Вячеслав Белков, Николай Коняев, Сергей Фаустов). Составлены даже сравнительные синхронные таблицы (этот – «матрос, кочегар, шихтовщик», тот - «матрос, кочегар, фрезеровщик», да чуть ли не в одно время); и изгнанники – оба, странники, люди «стороны», люди «края» (один изгнан из города в деревню решением «суда», другого в деревню из города гонит нужда. И ещё: оба чаяли оказаться «у моря», да оказались по-разному, и в разных морях. Да вот смысл скитанья противоположен. Бродский, разочаровавшись в идеалах «прекрасной эпохи», покидает страну с ненавистью к стране и эпохе - ищет места в подлунном мире. Рубцов, при всей горечи, иногда граничащей с ненавистью к тем, кого хочется «пырнуть ножом», остаётся в стране, а подлунный мир созерцает сквозь родную ночь. И там, и тут идеальное выворачивается в трагическое, да векторы «выворота» противоположны. И интонации малосовместимы…». Спасибо, Лев Александрович за этот образ – готовое название любой стать и книги: «Сквозь родную ночь». Да, именно так и проходит светлым странником поэт сквозь мрак российской действительности -хоть «перед этим строгим сельсоветом», хоть мимо «разрушенных белых церквей». * * * Только русская провинция свято помнит о своём поэте да отдельные энтузиасты в двух столицах. В Тотьме, где стоит памятник работы Вячеслава Клыкова, открылась скромная выставка личных вещей и автографов выдающегося русского поэта, она открывает череду выставочных проектов, которые будут представлены в залах музеев Тотьмы и села Никольского в юбилейном году. Небогата, но уникальна эта новая экспозиция – в ней представлены подлинные документы и предметы, принадлежавшие Николаю. Это фотографии, прижизненные издания Рубцова, деловая и частная переписка, скудные личные вещи: расческа, бритвенный прибор, авоська, ручка чернильная с пером, чернильница, нож консервный в виде рыбы, нож складной многопредметный, поздравительные открытки. Особенно горький экспонат – осколок грампластинки: в роковую ночь 19 января 1971 года в пылу борьбы с убийцей эта пластинка была расколота на несколько частей… Также на выставке показаны экслибрисы, графические и живописные работы, скульптура и книги, сборники стихов поэта, изданные в последние годы. Все предметы и документы взяты из частной коллекции поклонника - череповчанина Сергея Дмитриева. Это известный автор-исполнитель песен Николая Рубцова, постоянный участник фестивалей «Рубцовская осень» в Вологде и «Рубцовская весна» в Москве, научных конференций, посвященных поэту. Сергей Дмитриев регулярно знакомит широкую публику Вологды, Череповца, Кириллова, Санкт-Петербурга со своим собранием. Теперь и у тотьмичей появилась возможность увидеть его коллекцию. Выставка будет работать до конца марта, так что те, кто выбрал путь не в европы, а на Русский Север, может её посетить. А нет – откройте книги самого Рубцова или зайдите на сайт «Душа хранит». В том же далеком Тотемском музее на берегу Сухоны хранится удостоверение: «Матрос Рубцов Н.М. является классным дальномерщиком Военно-Морского флота. Подпись: командир части номер такой-то...». Да, Рубцов оказался подлинным дальномерщиком в море жизни, истории, поэзии. Загадка его состоит в том, что, явившись на волне оттепели со своим рукописным сборником “Волны и скалы”, он не отдался мнимо вольной либеральной стихии, а встал скалой в гряде классических русских поэтов. Пока Евтушенко боролся с наследниками Сталина, а Вознесенский рычал: “Уберите Ленина с денег”, воспитанник детского дома, рабочий Кировского завода преодолевал пропасть, образовавшуюся между серебряным веком русской поэзии, есенинским певчим царством и медными трубами современности. Сегодня когда повторяют фильм “Москва слезам не верит”, молодые зрители не врубаются, о чем идет речь, а понимающие люди посмеиваются, когда слушают молодого поэта, предрекающего, что “дальше всех пойдет Роберт Рождественский”. Кто вспомнит сейчас хоть одно его стихотворение? Кто видел его переизданные сборники, хотя бы за счет семьи? Только самые лучшие песни, прежде заполонившие весь эфир - иногда звучат благодаря крылатым мелодиям. Помню весну 1962 года, вечер поэзии в Лужниках, на который я, учащийся радио-механического техникума, пришёл с будущей женой. Вёл Николай Тихонов, царил Роберт Рождественский, читал, усиленно заикаясь в нужных местах: …И не смейте О, гром аплодисментов! – какие острые намёки, нас не проведёшь... Никому не известный тогда Рубцов искал без всяких клятв и намёков свою исповедальную интонацию. Писатель Вячеслав Белков, занимавшийся очень подробным исследованием творчества Николая Рубцова, так писал о 1962 годе в жизни поэта: «… Год был для Рубцова непростым, печальным и очень насыщенным, и во многом удачным. В течение года он написал стихи: «Поэт», «Фиалки», «Сергей Есенин», «Я весь в мазуте…», «Соловьи», «Репортаж» и др. Стоит привести здесь хотя бы начало стихотворения «Расплата», которое в усечённом виде стало песней почти сразу: Я забыл, что такое любовь, * * * Колю очень быстро запели. Это одна из загадок русской поэзии: что выбирает народ, профессионалы и сами безвестные исполнители? Например, есть певчая загадка русской поэзии: перевод (!) Лермонтова из Гейне “На севере диком стоит одиноко” вдохновил сто композиторов, написавших музыку на эти не самые песенные вроде бы стихи. Позже вернулась в народ песнями запрещённая поэзия Есенина, который, кажется, весь поется, хотя профессиональных прозрений, кроме мелодий замечательного песенника Григория Пономаренко и классического прочтения гениального Георгия Свиридова - не было. Кстати, Есенин сам пел свои стихи. Лидия Сейфулина вспоминала, что у него была русская манера пения, о которой Лев Толстой сказал: поется с убеждением, что главное в песне - слова. Пел свои стихи и Николай Рубцов. Те, кто учился в Литинституте в 1963-65 годах (я поступил в 1964-м, но был в ноябре призван в армию и видел Николая только мельком), слышали это пение в общежитии на улице Добролюбова. А ленинградский поэт Глеб Горбовский сделал первую запись на допотопном магнитофоне, которая иногда звучала в эфире. Даже сквозь низкое качество пробивается выразительный голос поэта, его мучительная, самозабвенная мелодекламация. Невольно вспоминаются горькие строки Рубцова - ответ девочки на вопрос поэта: “... О чем поешь?” Малютка отвернулась Да, вечное некрасовское: “Этот стон у нас песней зовется...”. Хотя и бесшабашные мотивы свойственны вечному скитальцу Рубцову, который вообще не смог бы прожить и до 35 лет без стойкости, веры в свое предназначение, в добрых людей родной земли. Вот “Осенняя песня”, которая вызывающе перекликается с одноименным стихотворением Поля Верлена, сравнивающего себя с пропащим листом: А последние листья вдоль по улице гулкой Это стихотворение сразу запели в Архангельске и Вологде на разные мелодии. После гибели поэта в Крещенскую ночь - начался песенный обвал на стихи Рубцова. Нет, пожалуй, такого русского актера, певца, любителя авторской песни кто бы не пел, не интерпретировал проникновенную поэзию Рубцова. Вот запевает Татьяна Петрова “Зимнюю песню”: В этой деревне огни не погашены, Берет в руки гитару актёр Александр Михайлов и звучат щемящие “Журавли”: Вот летят, вот летят... Отворите скорее ворота! Проводит свой юбилейный вечер Александра Стрельченко, в зал имени Чайковского приезжает из Петербурга Александр Морозов и просит певицу спеть проголосно новую песню из рубцовского цикла: До конца, Эта чистота, готовность нести свой крест русского поэта и человека (“Я по-прежнему добрый, неплохой человек”) сделала поэзию Рубцова духовным откровением конца ХХ века. Правильно написал Глеб Горбовский, одним из первых оценивший молодого, еще внутренне не определившегося стихотворца: «Николай Рубцов - поэт долгожданный. Блок и Есенин были последними, кто очаровывал читающий мир поэзией - непридуманной, органической... Время от времени в огромном хоре советской поэзии звучали голоса яркие, неповторимые. И все же - хотелось Рубцова. Требовалось…». По существу, еще полвека назад востребованный певец повернул лирику с железного пути советской поэзии на проселок воскрешенной национальной поэзии, расслышал даже за формотворчеством «печальные звуки, которых не слышит никто»: Звон заокольный и окольный, Эта органичная слиянность небесного и земного, гражданственного и сокровенного, трагического и детско-восторженного делает поэзию Рубцова до того родной и необходимой, что многие из сонма его читателей, несмотря на общий спад интереса к поэзии, начинают петь стихи на свой лад, подчиняясь той музыке, которая и называется подзабытым словом - гармония. «Такой чистоты, такой одухотворенности, такого молитвенного отношения к миру – у кого искать?», - в дневниковой записи певца Севера Федора Абрамова не вопрос, конечно, содержится, а утверждение: нет никого равного Николаю Рубцову по чистоте и одухотворенности. Казалось бы, и места для таких святых понятий не осталось в нынешнем культурно-информационном пространстве России, ан нет! В сетке телепрограмм федеральных каналов с попсовым безумием и беспрерывной ржачкой 3 января и 19 января – может не найтись, а в душе народной, в неоскорблемой ее части, как говорил Блок, образ великого русского лирика Рубцова занимает все более сокровенное место и высвечивается ярче без всякого мерцания экрана.
* * * В России растет количество Рубцовских центров, изучающих и пропагандирующих творчество Рубцова - от вологодского в Доме писателей, до нижегородского в городе химиков Дзержинске. Все больше библиотек борются за честь носить имя Рубцова. В Петербурге, например, где живет дочка поэта Елена с внучками (внук Николай был трагически убит), тоже есть такая библиотека в спальном микрорайоне «Веселый поселок». Как-то не очень вяжется игривое название района с судьбой поэта… Есть, конечно, в Москве в Питере неистовые злопыхатели. Недавно ушедший критик Виктор Топоров в книге своей написал: «Читал я книгу воспоминаний о поэте Николае Рубцове, автор которой, негодуя на прочих — злокозненных, как ему представляется, — мемуаристов, то и дело восклицает: и ты, читатель!... ждешь от меня каких-нибудь подлых россказней? Не будет! Ну, разве что такая история… да еще такая… А по прочтении книги понимаешь, что запомнил лишь пару грязных историй, да эту вот пародийную авторскую ужимку…». Потом многим довелось прочитать вышедшую в Петербурге в издательстве Новикова книжку некоего Эдуарда Шнейдермана. Рассказ о том, как малограмотного, наивного и с небольшими способностями поэта Колю Рубцова заманили к себе в стан зловредные славянофилы. Споили его, загубили и без того небольшие способности, да ещё и сумели раздуть из этой деревенщины поэтическое явление. Подобные люди, которые чтут законы рынка, всё готовы продать и сами продаться, не могут уразуметь, что русские просто не умеют коммерчески раздувать, что Колю, в отличие от Бродского или Улицкой, никто не навязывает определённой публике. И, с другой стороны, если эти славянофилы (Вадим Кожинов с компанией) вознамерились из него сотворить крупного поэта, зачем же они его спаивали и губили золотую жилу? Ничего-то горе-мемуаристы в русской душе и поэзии – не понимают, а пишут о неведомой им стране! «Его Русь была совершенно нереальная, выдуманная целиком. Он сам её такую в себе выстроил, из отдельных отзвуков, отблесков, обломков. Но строил — по чужому чертежу… Трагедия … заключалась в том, что он окунулся в чужую природе его таланта стихию, очутился в тупике, уткнулся в стену». Ну да! И ведомый Кожиновым, Куняевым, Кузнецовым, Коротаевым и другими забулдыгами в косоворотках, он послушно загубил свой дар в этой русофильской патриотической среде. А надо было ему и дальше идти с такими, как Шнейдерман, тогда бы и развился его пусть маленький, но талантишко. В своих стихах "Памяти Николая Рубцова" Шнейдерман прямо клеймит «московскую секту»:
Эх, научился бы сам «делать стихи» - скулы воротит от этого рифмованного скучного примитива…
Владимир Крупин перед Новым годом вопрошал в пронзительной заметке для «Русской народной линии»: «Разве брали его в расчёт властители дум, «шестидесятники»? Всплывшие на мутной волне двадцатого съезда, угодившие новым властям, все свои преступления свалившим на Сталина, они очень неплохо устроились в СССР. Въезжали в дачи, катались по америко-европам, хвастались знакомствами со знаменитостями, издавались без передышки, и кто их, всего через поколение, вспомнит? И где их достижения? Всё дым, всё прах. Знали ли они о Рубцове?..». Некоторые знали, Володя, но помалкивали, следили издалека за влётом популярности. Один из них – главный «шестидесятник» Евгений Евтушенко. Поздним летом лет тридцать пять тому назад вологодские поэты отправились по Сухоне в Тотьму и Никольское провести первый официальный Рубцовский праздник поэзии. Пригласили и меня, но редакционные дела в «Литературной России» не позволили отправиться в не короткую поездку. Я очень переживал, тем более, что и петрозаводский друг - Валентин Устинов прилетел в Вологду (трудно поверить, но тогда были такие авиарейсы!). Ответственный секретарь Витя Коротаев рассказал по телефону, что без всякого приглашения писательской организации, по линии обкома партии нагрянул Евгений Евтушенко, который был тогда на вершине славы, из-за границ не вылезал. А тут прослышал и примчался то ли засветиться на долгожданном, созревшем празднике, то ли попробовать понять, в чём загадка Рубцова и залог ширящейся народной любви… И написал я тогда ночью стихотворенье, посвящённое трём ушедшим уже друзьям – прекрасным русским поэтам. Последним покинул нас в конце Года литературы Валя Устинов… Где сумерки, как синяя редина, И вы опять о нём заговорите – Достанут ели острыми тенями Известье о гостях несёт сорока |
