Писать о своих земляках – неблагодарное занятие. Тебя сразу начинают подозревать в местном патриотизме, завышении оценок и сугубо личных пристрастиях, не имеющих отношения к делу. Признаюсь честно: отсутствием смоленского патриотизма я не страдаю, но на сей раз дело совсем не в нем. Сегодня мне хотелось бы продолжить разговор, три десятилетия набатными звонами колокола звучащий со страниц патриотических периодических изданий – о погибающей и вопреки всему пытающейся выжить богатой, бесконечно талантливой и самоцветной русской литературе. Уже тридцать лет русские писатели, произведения которых учат народ патриотизму, нравственности и любви к Отечеству, живут в нищете, пишут в стол вопреки всему, не имея надежды на то, что их издадут и услышат. Сколько прекрасных безвестных творцов погибает сегодня по российским городам и деревням! Привычки к такому положению дел не вырабатывается – каждый раз душа отвечает протестом. И каждый раз хочется как-то исправить ситуацию, восстановить справедливость, найти выход. Сегодня я хочу предложить читателям «Российского писателя» совершить одно из путешествий в неведомую область современной русской поэзии и познакомиться с подборками прекрасных русских поэтов, живущих в Смоленске – поэтов не только сложившихся, но ярких и значимых. Стихи их несут такой заряд жизненной правды, такое упорство в преодолении всеобщей беды, столько света и любви, что, на мой взгляд, они достойны самого серьезного разговора и пристального внимания. Валентина Белоусова, Тамара Лосева, Вера Суханова. А сейчас – несколько слов об их творчестве.

Валентина Белоусова. С ее творчеством до недавнего времени я почти не была знакома. Видела изредка появлявшиеся в смоленских изданиях хорошие подборки. Несколько раз просила ее прислать стихи – чтобы почитать побольше и составить представление. Результатом была буквально ошарашена – в воздухе запахло высоковольтными разрядами большой поэзии. Сильная, мощная, корневая, с традиционным крестьянским мировоззрением, профессиональная, пронзительная, трагичная, лиричная, психологичная, драматургичная – настоящий русский поэт! Чем-то ее стихи сродни поэзии Светланы Сырневой, и вместе с тем Белоусова совсем другая. Валентина Белоусова – исконный деревенский житель, детство ее прошло в лесах – отец был лесником. Она воспитывалась в школе-интернате, в дальнейшем всю жизнь работала учительницей и библиотекарем в селе, и сейчас живет в деревне Соколья Гора недалеко от Смоленска. Валентина Белоусова живет прикровенно, хранит свою лесную тишину, редко появляется на литературных сборищах. Несколько подборок в центральных изданиях и две небольшие книги – вот и все, что удалось ей выпустить. Но голос! Такой сильный и чистый голос действительно мог вызреть только в лесной тишине. Смоленскую деревню Валентина Белоусова пишет с натуры. Это ее кровное, ее судьба, слившаяся с судьбой русского народа. Она пронзительно-лирична, когда пишет о сгинувшей деревне ее детства, на месте которой осталась лишь старая ветла: «А вокруг – ни кола ни двора,// Лишь полынь да кусты краснотала.// Обними меня веткой, сестра,// Как ты в детстве меня обнимала.// Разреши мне наплакаться всласть,// Отрыдать за полвека разлуки.// Я ходить научилась, держась// За твои деревянные руки». Она по-народному зорка и горько мудра, когда пишет стихи о погибающих на войне Иванах «Батька в Праге, сын в Афгане, внук в Чечне…» и об оставшихся без мужей Иванихах: «Да Иванихе приходится рожать,// Чтоб былО кому винтовочку держать». Многие ее стихи просто просятся в хрестоматию. Природная, а не стилизованная народная речь, крестьянский юморок и взгляд на происходящее, как в стихотворении «Письмо из глубинки о высокой моде» – и стихотворение впору заучивать: «У нас в деревне в моде телогрейка// Да парочка резиновых сапог.// Из иномарок – только сивый мерин,// Который не испортит борозды.// А кутюрье всех франций и америк// В деревне нам, простите, никуды…» Хороший поэтический слух, точно выверенная речь, в которой нет ни одного случайного слова, а каждый диалектизм точно создает атмосферу деревенской жизни и работает на стихотворение:

А туфельки на шпильках можно рази
На деревенской улице надеть?
Тут шаг шагнешь – и на ногах пуд грязи,
И туфель в ней уже не разглядеть.

Тяжелый труд и баня раз в неделю.
А после бани выйду налегке –
Куда им, вашим тощим топ-моделям,
До русской бабы в расписном платке!

Сильный голос Валентины Белоусовой порой публицистичен, но никогда не опускается до плакатности и всегда устремляется к высотам настоящей поэзии. Смоленскую деревню она воссоздает почти фотографически точно: «Храни мой светлый край с рассохшимися хатами,// Где более всего в хозяйстве дорожат// Сохой да бороной, горшками да ухватами,// Как сотни лет назад». Деревенский погост с конфетами и крашеными яйцами, никому не нужные, почти бесплотные старухи, «Угрюмый сад камней, что был когда-то школою,// Запущенный большак, ведущий в никуда…» Голос постепенно набирает силу, устремляется ввысь в страстной и горькой молитве за родину:

Пошло ли время вспять, а мы того не ведали?
Какой на свете век, какой на свете год?
Храни, Господь, мой край, где, проданный и преданный,
Спивается народ.

Храни, Господь, народ, что выдержал и выстоял,
Что вынес на плечах разруху и войну.
Что с голодухи мрет под гром салютных выстрелов -
Храни мою страну.
 
Многие ее стихи наплывают мощной безудержной эпической волной, вмещая в себя широту исторического зрения, глубину и трагедию русской истории и судьбы и ломкий, молящий голос человеческой любви, как в стихотворении «Плач Ярославны»: «И с воплями бежали печенеги,//И рать твоя домой с победой шла.//Везли тебя, убитого, в телеге.// А я еще не знала.// Я ждала.//Мне снилась ночь.// Громадой многотонной//Ползла на нас коричневая рать.// И я в слезах бежала за вагоном,//Прощальных слов не в силах разобрать». Валентина Белоусова – поэт жесткий. Она прямо смотрит на жизнь и не боится говорить о самых трагичных ее сторонах: «Все мы немножко лошади.// Даже, пожалуй, клячи.// Жизнию огорошены,// Тянем свой груз, иначе// Плеть обжигает кожу,// Бок протыкает шпора…// – Скоро ль я сдохну, Боже?!!// – Скоро, родная, скоро…» Ее стихи часто диалогичны, и именно в диалогах, в дающихся собеседником ошарашивающих и невозможных на первый взгляд ответах, высекаются самые яркие поэтические искры. Белоусова – тонкий и трепетный лирик, ее стихи о любви отзываются острой болью и запоминаются сразу: «Но я попрошу тебя невзначай,// Не в силах спрятать волнения дрожь:// Мой друг, пожалуйста, обещай,// Что прежде меня не умрёшь». Это стихотворение – монолог, но и в нем присутствует незримый собеседник, и сгустившаяся в ответ тишина только усиливает жесткие и горькие смыслы. В строках Валентины Белоусовой о русской природе какая-то особая раскованность и свобода: «В фиолетовом небе ночные скитальцы// Над уснувшими крышами чертят узоры.// Это лунные бабочки мечутся в танце,// Молчаливо закутавшись в шарф Айседоры». Она любит природу и окружающий мир взахлеб, «до растворенья»: «Сухая ветка оцарапала колени,//Шиповник взял в колючий плен мои запястья,// Но ликовали соловьи в кустах сирени -// Я с пальцев слизывала кровь, смеясь от счастья». А в ее стихах о творчестве – свет и боль, присущие всякому настоящему поэту: «Но вздумаю назвать себя поэтом -// Смеётся одесную ангел света,// Со лба сдувая локон золотой.// Он мне бессмертной славы не пророчит,// Зато не ставит хитрых многоточий,// А утешает скромной запятой». Валентина Белоусова не только подыскивает «рифмы к слову жизнь», не только по извечной русской привычке старается обходиться без иллюзий, но и с безоглядной верой отдает свое сердце прекрасному и пьянящему миру: «Ловите, читайте небесные знаки.// Твердите молитвы. Шепчите желанья.// Ах, только бы сердцу хватило отваги// Принять красоту, что на грани страданья».
 И все же стихотворение, которое меня у Белоусовой буквально поразило, несколько иного плана. «Поэт должен быть психологом, но тайным», – писал Иван Сергеевич Тургенев. И тайный, и явный психологизм – одна из главных мет стиля Валентины Белоусовой. Она ни на минуту не забывает о читателе и о психологии его восприятия, и не только лирическими, но и драматургическими средствами воздействует на его психику, вызывая ответную реакцию, сильный эмоциональный отклик. Эмоциональная сила воздействия стихотворения «Саломея» – необычайна. Разлетаются покрывала, звенят браслеты – Саломея на пиру пляшет перед Иродом:

Воздух стал густым и вязким с наступленьем ночи.
Отложили музыканты звонкие тимпаны.
– Требуй, милая, что хочешь, – заблестели очи.
Опустилась на колени:
– Дай мне Иоанна!

Не главу его на блюде с почерневшей кровью,
Пусть избитого, больного – я хочу любого!
Я ему омою раны, исцелю любовью!

– Саломея, Саломея, дай мне вставить слово…
……………………………………………………
– Я сниму свои браслеты, я рабыней стану, 
Побреду за ним в лохмотьях на потеху людям.
Что ж ты медлишь, повелитель, дай мне Иоанна!

– Саломея, Саломея, он тебя не любит…

Хорошо известный евангельский сюжет Валентина Белоусова поняла по-своему и создала маленькую захватывающую сценическую постановку, где поэт – и драматург, и режиссер, и актер, и художник, и осветитель:

Танцевала Саломея в комнатах дворцовых,
Танцевала, хохотала, обнажала груди.
Гулко брякали браслетов яркие оковы
Перед мертвой головою на тяжелом блюде.

Танцевала, изнывала, падала в диваны,
В исступлении кричала:
– Что со мною будет!!!
Целовала неживые очи Иоанна…

Сумасшедшая плясунья, он тебя не любит!

Валентина Белоусова сама стала Саломеей, отплясала вместе с ней дикую пляску страсти, сгорела в ее любви, ибо настоящий поэт никогда не останавливается на полумерах, а всегда пишет «До полной гибели всерьез». И вместе с тем она сумела остаться отстраненно холодной и ни на минуту не забыла о читателе и воздействии на его душу. Справилась и с огнем вдохновения, и с жаром страсти и мастерски направила бурлящий поток стихотворения в нужное русло.

Прекрасных стихов у Валентины Белоусовой много – обо всех в небольшом предисловии не скажешь. Думаю, что серьезный разговор о ее творчестве и о ее отважном сердце, вмещающем в себя «красоту, что на грани страданья», еще впереди.

Тамара Лосева – тоже жительница смоленской деревни и тоже уникальное явление, но по-другому. В противовес Валентине Белоусовой по натуре своей она откровенно оптимистична. Ее любование окружающим миром захватывающее и по-моцартовски радостное. Стихи Лосевой яркие, образные, многоцветные, они щедро полыхают радужным цветением летнего луга: «Я иду совсем босая,// Несу воду в светлых ведрах…// А ты модно разодетый// И французскими духами// Сладко пахнешь так,// Что пчелы удивились,// Что бывает запах слаще,// Чем с цветка июльской липы,// И кружились восхищенно// Над твоею головой». Ее строки по-народному напевны, фольклорная традиция для нее – такая же обыденная часть жизни, как окружающая природа, она рождена и живет в ней. Тамара сама может сочинить песню и петь ее, как сочиняли и пели бабки и прабабки, причем заниматься стилизацией и оглядываться на богатое фольклорное наследие ей и в голову не приходит, она поет, как живет. Драгоценнейшие и редчайшие нерастраченные черты наивного крестьянского искусства (при хорошем владении формой и знании, что такое поэзия) сливаются в ее стихах с глубокой народной и житейской мудростью. Этот настоящий высокий и чистый крестьянский наив – Божье свойство незамутненной простоты и ясности, чудом сохранившееся в человеке – и в изобразительном искусстве редок, а в профессиональной поэзии его почти не найти, и потому он – на вес золота. В таких случаях обычно вспоминается Ксения Некрасова, поэтому сразу хочу сказать, что Тамара Лосева – совсем другой поэт. Когда-то Тамара полюбилась смоленским читателям ярким стихотворением о несчастной любви «Красное платье»: «Я все спешила, спешила, спешила,// Ситец искала самый хороший,// И почему-то зимой себе шила// Красное платье в белый горошек». Высокое свойство обезоруживающей открытости и умение говорить самое главное о чувствах и событиях присущи и этому стихотворению, и многим другим ее стихам: «Может, нечаянно, может, нарочно// Все примеряла, у окон стояла,// Думала, если приехать захочешь,// В этом бы платье дверь отворяла». Простая повесть о несчастной любви. Таких историй – много. Таких стихов – ярких, цельных, ясных, мгновенно западающих в душу – мало. В чем секрет? «И собирала бы спешно, по крохам,// Даже по вздохам семейное счастье…// Только посыпались спелым горохом// Слезы – горошины красного платья…» Наверное, в христианском прощении, в умении любить и преодолевать любовью беду.

 Ее мировосприятие – мировосприятие русской крестьянки, открытой для любви и веры и без страха и ропота несущей свой крест. «Если б родилась сто лет назад,// Я была бы русская крестьянка». В современном мире Тамара Лосева живет свою трудную трудовую жизнь и пишет о своей судьбе – судьбе современной жительницы сегодняшней русской деревни. «Ты помнишь, как жили мы в этой деревне?// Мы были тогда молодые деревья…». Простая мирная человеческая жизнь оказывается неисчерпаемой в своей глубине:

Ты помнишь, как ветры призывно трубили
Про то, как мы сильно друг друга любили.
Скрипела калитка, шуршала солома,
Картошку ссыпали у самого дома…

А в доме смеялись и плакали дети,
И хлопьями снег выпадал на рассвете,
И всё засыпал: и крылечко, и крышу,
И сына могилу на кладбище ближнем.
 
Тема родного, связи тысячелетиями живших на земле поколений и русской природы сливаются в ее стихах в одно. Это поиск корней в современном, позабывшем родные хаты, несущемся непонятно куда в сумасшедшей гонке мире: «И кто измерит, много или мало// У нас в душе любви к местам, где детство// Всегда калиной буйно расцветало,// И от восторгов замирало сердце». Тамара Лосева упорна в своем поиске родного, она всегда идет к истоку, к колыбели:

Пойду, как ходят в храм по воскресеньям,
Пойду, как ходят нищие за хлебом,      
Туда, где для душевного спасенья
Достаточно родительского неба…

Там вдалеке лесок полоской длинной,
А впереди – калиновая роща,
И над водой опять цветет калина,
Как будто мать в реке белье полощет…

 Ностальгический поиск родных корней естественно перерастает в ее строках в редкую в нашей поэзии тему материнства. Материнство в поэзии Тамары Лосевой по-крестьянски праздничное, радостное, яркое – это корневое восприятие материнства русской многодетной крестьянкой, много рожавшей и много любившей. «Выношу я на белый свет// Теплый сверток с родным дыханьем,// Свой живой голубой конверт// Завернула с большим стараньем.// Я держу его на руках// И пою ему «Жаворонка»,// Лентой синею в облаках// Небо плавает над ребенком». Мать, родившая в мир дитя, дарит мир своему ребенку. Этот простой разговор матери с младенцем вечен, он длится тысячелетия – столько же, сколько существует человеческий род, пошедший от Адама и Евы:

Посмотри, как весь мир велик,
Как планета Земля красива…
Слышишь? Это птица – кулик.
Видишь? Это дерево – слива…

Вот последний наш гармонист…
Вот старушка, что жить устала…
Вот зеленое сердце-лист
От березы белой упало…

«Я за тех, кто для Отчизны// Будет мальчиков рожать,// Я за тех, кто ради счастья// Будет девочек растить», – декларирует она свою единственно возможную позицию в мире распада и беззакония.
 Все, написанное Тамарой Лосевой, пишется материнским сердцем, с безграничной любовью, земной заботой и крестьянской бабьей жалостью. Именно поэтому то сугубо личное, о чем она – лирик по натуре – пишет, неизменно вырастает до общезначимого, до уровня всенародной судьбы и беды. А судьба ее – судьба простой русской женщины, выносящей на плечах все трагедии и беды народа. В страшные девяностые она одна в запредельной нищете растила трех детей. И ее строки «Господи, спаси мой русский дом!// Ухвачусь за каждую травинку.// Держится еще за мой подол// Маленькая девочка Аринка»; «И выжить. И зиму еще пережить.// И в мыслях весенних ночами кружить://«Есть спички еще и полсвечки, И маленькие человечки…»; «Хлеб последний поделила детям,// А сама молитвами сыта». – лишь о малой части того, что ей пришлось вынести. Я не знаю, есть ли еще в современной русской поэзии настолько трагичные документальные свидетельства того, что творилось в те страшные годы – ведь устами Лосевой заговорили миллионы голодных нищих матерей России:

Может быть такой системе йогов
Научить детей уже пора,
Чтоб они не дёргали из стога
Сено со слезами до утра…

Чтоб могли они учить уроки
Без лопаты на своем хребте.
Чтоб не обивала я пороги,
Занимая в долг по нищете…

Властно и неизбежно в поэзию Тамары Лосевой входит тема работы, вечного крестьянского и материнского труда – в поте лица. «Я сегодня все утро стирала –// Белы руки до дыр протирала.// А потом отдохнула немного:// Прополола цветы у дороги.// А потом приготовила завтрак, // Написала планы на завтра.// Подоила потом корову,// Подстригала волосы ровно// У Володьки и маленькой Даши,// Написала письмо Наташе…» Не знаю, как для вас, а для меня этот список бесконечных непрекращающихся крестьянских и житейских дел обычной русской женщины почти так же эпичен, как список кораблей у Гомера. Этот бесконечный непрекращающийся крестьянский и материнский труд настолько заполняет всю ее жизнь, что не уходит даже из любовной лирики: «Я – Тамара. Ты ж – хуже Демона.// Хватит, хватит всего. Довольно.// Я не знаю, что надо делать.// Отпусти мою душу. Больно… // Я носила вёдрами воду,// Дотемна потом поливала.//Ну, а ты где шляешься, гордый,// Бестолковый и гениальный?» Ответ на ситуацию в этой одновременно сугубо личной и актуальной для всей России драме дается не только по-бабьи выстраданный, но и по-крестьянски народный и мудрый:

И – слеза по белому столику,
И губами к руке моей тянется
Самый лучший из алкоголиков,
Самый сладкий на свете пьяница…

Не случайно во время выступлений к Тамаре Лосевой часто подходят простые русские женщины и говорят: «Вы написали обо мне!» Писать как можно ближе к жизни, ничего не выдумывая – сознательная и главная творческая установка Тамары. Пишет она и о жизни современной деревни, и о заброшенных умирающих деревнях, и о бесконечно родной и любимой русской природе, и о войне, пережитой материнским сердцем через судьбу сына, воевавшего в Чечне. Одна из самых важных для нее тем – школа. Тамара Лосева всю жизнь проработала в сельской школе учительницей начальных классов, и отношение ее к ученикам – такое же теплое и материнское, как и ко всему окружающему миру: «…в классе главный озорник,// Мой мальчик, белобрысый ученик.// Когда вдруг солнце покатилось к лету,// На стенах зайчик солнечный плясал.// «Мне кажется, что я – планета», –// В своем он сочиненье написал.// А я его считать привыкла ветром.// А он – планета, яркая звезда.// Планета – мальчик мой, вот это да…» Лосева изобретательна в поэтической форме – казалось бы, как можно в стихах написать о педсовете, о царящем в школе и во всей атмосфере сегодняшней жизни засилье пустых отчетов и чиновничьем волокитстве? А вот она может… Но как при такой загруженности она находит силы для творчества, где берет время? Об этой проблеме ее стихотворение «Муза»: «Ко мне приходила Муза, Когда я была на уроке, – // Учила малых детей.// Считать и читать учила, // Писать, рисовать учила, // Учила, учила, учила,// Учила, учила, учила… // А Муза меня ждала.// Но тут приходила завуч,// Она меня тоже учила…» – список приходящих и поучающих оказывается бесконечным, а Муза ждет в уголке:

Потом приехал инспектор,
Из школы другой директор,
Районный наш архитектор,
Один проходимец-лектор,
Чтоб научить меня жить.
Учили, учили, учили,
Законы бездушные чтили.
Чуть Муза не умерла!
Потом прилетела стая
Комиссий бумажных, важных.
И сто человек продажных
Учили страну любить.
Казнили меня, корили…

И все же Тамара Лосева вопреки всему пишет свои прекрасные поэтические свидетельства о прожитой жизни, исполненные не то красоты на грани страданья, не то счастья, вопреки страданию живущего в ее душе даже в самые тяжелые дни.

Вера Суханова – представительница современной городской интеллигенции. Окончила факультет иностранных языков, владеет немецким, английским, французским и испанским. Хорошо знает классику, не только русскую, но и европейскую. Пространство судьбы и творчества Веры Сухановой лежит между Сциллой и Харибдой русской и европейской культур. К счастью, из-за склада характера и по роду занятий в этом споре с ощутимым перевесом перетягивает Россия – раболепной любви к Западу Суханова не подвержена. Вера Суханова хорошо знает историю, долгие годы она заведовала историческим отделом Смоленского музея-заповедника, занимается краеведением и этнографией. Очень любит и хорошо знает философию. Суханова принадлежит, скорее, к философским, интеллектуальным поэтам, но никакого отношения к зауми постмодернистов, почему-то выдающейся у нас за мысль, ее творчество не имеет, да и книжным поэтом ее не назовешь – это живое восприятие мира нашим современником, образованным городским жителем. И все же ее путь постижения мира – это прежде всего мысль. Она – нить, проходящая через вселенную и нижущая на себя мир: «Я – нить, и на себя мне надо// Низать, собою всё прошить.// Сложить из крошева узор,// Из тьмы невнятицы – орнамент,// Из снов – сознания фундамент,// Соткать гармонии ковёр…» Для Сухановой именно мысль – объединяющее творческое начало мира. Это не Божий Промысел, не София Премудрость Божья, это именно человеческая мысль, не чуждая любви, но все же довлеющая над нею, пытающаяся противостоять энтропии и своими человеческими силами вознестись к Богу:

Чтоб не распасться, не пропасть
В воронке хаоса и пепла,
И чтоб голубка-мысль окрепла
И в терем к Богу вознеслась.

Лучшие философские стихи Сухановой кратки, лаконичны и классически емки:

Всё соразмерно, достойно, красиво
В нашей равнине, реке и закате.
Нет в них отчаянья, крика, надрыва.
Молча страдают. И молча отплатят…

Если назойливо знание смерти
И неизбежности вечного хода -
Этому знанию просто не верьте,
Так, как не верует в это природа.

Вдумчивы и неторопливы ее стихи о России, они наполнены теплотой и глубиной знания. О чем бы ни шла речь – о русском Севере, о русском Париже или о простой, позабытой Богом деревеньке – в их созерцании всегда подспудный поиск духовности, высшего смысла, Китежа, затонувшего в глубинах русской жизни: «И не дано другой святыни…// При стародавнем слове «рай»// Я буду вспоминать отныне// Вот этот трудный русский край». Зорким взглядом горожанина она способна увидеть и понять скудную жизнь деревни: «А деревни Старой достоянье –// Три старухи да облезлый кот.// За труды и беды воздаянье –// Похоронки спрятаны в киот». Ее восприятие России, да и всего на свете, сквозит глухой печалью обещанного в конце пути расставания и надеждой на воскресение:

Будет праздник и в глухой сторонке:
Нынче солнце от своих щедрот
Над землей румяных жаворОнков
По обряду древнему печет.

Ключиком позвякивай, синица,
Золотые двери отпирай!
Может быть, проговорятся птицы,
Где он – вырий, где он – русский рай?..

Многие строки Веры Сухановой посвящены трагичной смоленской истории – за минувшее тысячелетие город, защищавший Москву от Запада, не раз был разорен и сожжен: «Все защитники пали и некому встать на сторожу,// Оберечь этот град, если снова приблизится враг». Надолго запоминается ее стихотворение о войне 1812 года, которому предпослан поражающий своей запредельной циничностью эпиграф из дневника Наполеона: «В чудную августовскую ночь Смоленск представлял французам зрелище, подобное тому, которое представлялось глазам жителей Неаполя во время извержения Везувия». Суханова пытается максимально приблизиться к реальности тех дней, воссоздать картину огненного разорения: «По-над пожарищем стелется приторный дух// Яблок обугленных, спёкшихся на искорёженных ветках.// Сморщилась кожица, будто на личиках дряхлых старух,// Древние стены – в кровавых потёках, ожогах и метках». В конце стихотворения она задает самый главный и горький вопрос русской истории, в наши дни звучащий особенно актуально:

Долго ль платить нам столь горькой и страшной ценой
За неуёмную спесь иноземных безумий,
Чтоб честолюбец заезжий опять любовался собой,
Гордый за маленький, свой, рукотворный Везувий!..

Живое прошлое не ушло, оно до сих пор реально – каждый, кто жил в древнем городе, знает постоянное ощущение текущей рядом невидимой жизни. Именно эта волна не прошедшего прошлого, отголоски вечно длящейся древней битвы наваливаются на героев ее стихотворения в одной из старых башен крепостной стены: «Скрипели доски ветхой кровли// И сковывал животный страх,// Гнетущий, застарелый, вязкий,// Застрявший здесь с тех самых пор,// Когда в кровавой свистопляске// Сёк ляхов боевой топор». Как и все наши современники, живущие в сгущенном историческом пространстве тысячелетия, Суханова устремляется к живой жизни и дает на первый взгляд неожиданный, но единственно верный и возможный в этой ситуации ответ:

Пространство начало сужаться.
И чтоб не сгинуть, не пропасть,                                      
Нам оставалось – целоваться,
Впервые в жизни пылко, всласть.
С испугу – не по зову плоти –
В тот вечер испытали мы
Мощнейшее оружье против
И страха смерти, и зимы.

 Поэзия Веры Сухановой элегична. В не явном, глубинном своем мировосприятии она глубоко традиционна и религиозна. Зачастую ее сознание откровенно мифологично: «Это не город, а водоём,// И, у дождей в плену,// Люди, как рыбы, плавают в нём.// Или идут ко дну…// Кровью холодной из синих жил// Северных стылых рек// Город накрыло, и всех, кто жил// В нём. И строил Ковчег». Видение затонувшего города-Ноева ковчега фантасмагорично лишь отчасти – в глубинах души оно отзывается вечной тоской старых преданий об иной жизни и настоящих законах бытия. Город, затонувший в пучинах греха – противоположность Китежа, это город отпавших об Бога людей, не видящих исхода в бесконечных одиночестве и унынии, а ковчег, который они строили, в данном контексте похож скорее не на корабль спасения, а на воздвигнутую в гордыне Вавилонскую башню. Этот город русалок таится внутри каждого современного города с его отчуждением, безверием и бессмысленным движением в никуда. Жители этого города оказались по другую сторону бытия и уже не способны услышать обращенный словно бы именно к ним горький пророческий вопрос Юрия Кузнецова: «И приглушённые рыданья// Дошли, как кровь, из-под земли:// – Зачем вам старые преданья,// Когда вы бездну перешли?!»

 Стихам Веры Сухановой присуще ощущение предопределенности, невозможности вырваться из круга родового греха – об этом стихотворение «Рысь». Молодая рысь идет по следам своей матери, «По траве, перепачканной кровью», желая вырваться из зла, в котором рождена:

О, простите безумную мать!
Ведь она не умеет иначе.
Я готова за всё вам воздать,
Я сама оплачУ и оплАчу.

Я была рождена – видит Бог -
Для великой и щедрой любови.
Но растет у меня коготок,
И привыкла я к запаху крови.

Это стихотворение в главной своей сути смыкается с «Городом русалок» – оно о глубине человеческого грехопадения, о замкнутости в круге земной судьбы, о том, что человеку невозможно спастись самому. Здесь нет Благой евангельской вести: «Невозможное человекам возможно Богу» (От Луки 18:27), но есть осознание невозможности такой жизни и воля к поиску выхода.

Многие стихи Веры Сухановой – лирический дневник нашего современника, в котором фиксируются жизненные мгновения и собственные размышления и переживания. И если русская православная культура заставляет Суханову отрешаться от себя и идти по пути сострадания и самопожертвования, то европейская культура индивидуализма подталкивает спрятаться, уйти в себя, в свои переживания и свое одиночество: «А мне – на Север, где терпеть –// Наука и «судьба такая»,// Где мне уже не отогреть// Как лёд, бесчувственного Кая». И вместе с тем этот поэтический дневник исповедален, это – своеобразный поиск общения, желание разомкнуть круг леденящего одиночества: «В этом мире холода и праха// Нас с тобою может уберечь// От распада, мелочного страха –// Как полёт стрелы, прямая речь». Это – главное. Не зря Вере Сухановой всю жизнь сопутствует ощущение бескрайности бытия, Божественной Мудрости, управляющей нашей жизнью, и удивительной гармонии огромного многоцветного мира:

Всё – музыка: движенье грузных туч,
Дождей прилежное стаккато,
Мир многозвучен, слажен и певуч.
Возьми басовый и скрипичный ключ
И двери открывай в сады-сонаты!
………………………………………
Фонтанных струй затейливый мотив,
Ручьёв и рек бурливые пассажи,
Здесь каждый звук, как вензель, прихотлив
И каждый голос, как дыханье, важен.

Именно эта поющая гармония мира и заставляет Веру Суханову простить всех и «Принять красоту, что на грани страданья».
 

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: