Вера Анатольевна Суханова

Суханова Вера Анатольевна – родилась в Вязьме, окончила Смоленский педагогический институт, факультет иностранных языков, работала в Смоленском музее-заповеднике, издательстве «Русич», переводчик  художественной литературы в издательстве АСТ. Печаталась в журналах «Молодая гвардия», «Русская провинция», «Наш современник», «Роман-журнал 21 век», «Нева» и др., в альманахах и коллективных сборниках России, Белоруссии, Украины, Германии. Лауреат международных литературных конкурсов и фестивалей. Поэт, член СП России, автор пяти поэтических сборников. Лауреат премии имени М. В. Исаковского. Живет в Смоленске.

СТАРАЯ БАШНЯ

НИТЬ
Сложить созвучия в слова,
Слова – в соцветия значений,
Сплести венки стихотворений,
В архипелаги острова
Соединить; спаять, скрепить
Пути земные - в анфиладу.
Я – нить, и на себя мне надо
Низать, собою всё прошить.
Сложить из крошева узор,
Из тьмы невнятицы – орнамент,
Из снов - сознания фундамент,
Соткать гармонии ковёр,
Чтоб не распасться, не пропасть
В воронке хаоса и пепла,
И чтоб голубка-мысль окрепла
И в терем к Богу вознеслась.

* * *
Февраль растушевал зимы узор графичный,
растёкшийся пейзаж,
в озябнувшей руке, безвольной, анемичной,
графитный карандаш.
Снег вымарал давно рисунок изначальный,
ещё до Покрова,
и то, что о любви нет повести печальней, -
избитые слова.
Ах, если бы всё то, что кажется банальным
по сути и на вид,
не саднило, не жгло и не было фатальным.
Но саднит и болит.
Февраль - погонщик туч. Нелётная погода,
увязший коготок.
Я знаю, у любви срок годности три года,
и он уже истёк.
Все письма удалю, все вирусные фото,
чтоб больше не болеть.
Февраль стирает всё, как ластик, как зевота,
как маленькая смерть.

СТАРАЯ БАШНЯ
Река забвенья сносит сети,
Лишает воли и ума.
Там, где тепло, всё тонет в Лете,
Ну, а у нас стоит Зима.
Она засыплет створ у башни,
В которую когда-то мы
Искать ходили день вчерашний,
Пугаясь призраков и тьмы.
Под сводами металось эхо,
Там пятый век шёл смертный бой,
И сверху сыпались в прореху
Потоки крупки ледяной,
Колючие, как струйки крови,
Давно замёрзшей в облаках.
Скрипели доски ветхой кровли
И сковывал животный страх,
Гнетущий, застарелый, вязкий,
Застрявший здесь с тех самых пор,
Когда в кровавой свистопляске
Сёк ляхов боевой топор.
Пространство начало сужаться.
И чтоб не сгинуть, не пропасть,
Нам оставалось – целоваться,
Впервые в жизни пылко, всласть.
С испугу - не по зову плоти –
В тот вечер испытали мы
Мощнейшее оружье против
И страха смерти, и зимы.

*  *  *
Это ночь раскрывает секреты твои, древний город.
Обветшали валы крепостные и высохли рвы.
И сквозь кровлю худую стекает водица за ворот
Старых башен твоих, стерегущих, как прежде, холмы.

Все защитники пали и некому встать на сторожу,
Оберечь этот град, если снова приблизится враг.
Только шопот, и шорох, и шелест травы у подножья,
Только синие тени неслышно сползают в овраг.

Ночь закинула сети и тащит, цепляя за крыши,
Груду спящих кварталов, попавшихся в черную сеть.
Нет спасения здесь. Но спасенья не будет и выше,
И даны в утешенье два мифа - бессмертье и смерть.

РУКОТВОРНЫЙ ВЕЗУВИЙ
«В чудную августовскую ночь Смоленск представлял французам зрелище, подобное тому, которое представлялось глазам жителей Неаполя во время извержения Везувия».
Из дневника Наполеона, август 1812 г.

Август-зарничник в тот год накануне беды
Мёд золотой разливал в крутобокие тёплые крынки,
И в три погибели гнулись под тяжестью яблок сады,
А на припёке блестели уже паутинки.
Только повадились чёрные птицы в сады залетать,
Хлопали крылья, от гомона, клёкота, грая не стало покою,
Слышно, выходит на берег днепровский опять
Белый, как смерть, огнедышащий конь к водопою.
Яблочный Спас по садам не успеет отведать плодов,
Градом железным побьёт и деревья, и Божии храмы.
О, терпеливая вечная родина вдов,
Не возводи городов под чужие казармы!
По-над пожарищем стелется приторный дух
Яблок обугленных, спёкшихся на искорёженных ветках.
Сморщилась кожица, будто на личиках дряхлых старух,
Древние стены — в кровавых потёках, ожогах и метках.
Долго ль платить нам столь горькой и страшной ценой
За неуёмную спесь иноземных безумий,
Чтоб честолюбец заезжий опять любовался собой,
Гордый за маленький, свой, рукотворный Везувий!..

ГОРОД РУСАЛОК
Это не город, а водоём,
И, у дождей в плену,
Люди, как рыбы, плавают в нём.
Или идут ко дну.
Кровью холодной из синих жил
Северных стылых рек
Город накрыло, и всех, кто жил
В нём. И строил Ковчег.
Серое небо над головой
Сеет унылый свет.
Твари по паре спасает Ной,
Ну, а непарных – нет.
Город русалок щерит зубцы
Старых дворцов, домов.
Всяк одинок – и в воду концы,
Сгинул – и был таков.
Люк Ковчега задраен давно.
Дождик снаружи сник.
Слышно только: скребётся о дно
Острый рыбий плавник.

* * *
Пахнут флоксы тленом, увяданьем,
Скоро осень, зарядят дожди,
И не обещает расставанье
Новой встречи где-то впереди.
Там, за горизонтом лета, пусто,
Отцветает огненный кипрей,
Остывает голубое русло
Ослепительных погожих дней.
Ворошим усталыми ногами
Палую листву в конце пути,
Что бы ни случилось между нами,
В наше лето дважды не войти.
В этом мире холода и праха
Нас с тобою может уберечь
От распада, мелочного страха –
Как полёт стрелы, прямая речь.
Сядем у огня, где тени резче,
Разговора пёстрый шарф вязать,
Языки у пламени трепещут,
Словно что-то силятся сказать.
А придёт зима, повалит крупка,
Под ногами хрустко заскрипит,
И судьбу, и мир, как льдинка, хрупкий,
Перемелет, перевоплотит…

РЫСЬ
В синей чаще деревья срослись.
Шумен купол языческой церкви.
Мать моя - желтоглазая рысь -
Метит там свои новые жертвы.

Я иду по родимым следам -
По траве, перепачканной кровью,
Поклялась я измятым цветам
Отплатить добротой и любовью.

О, простите безумную мать!
Ведь она не умеет иначе.
Я готова за всё вам воздать,
Я сама оплачУ и оплАчу.

Я была рождена - видит Бог -
Для великой и щедрой любови.
Но растет у меня коготок,
И привыкла я к запаху крови.

* * *
Всё соразмерно, достойно, красиво
В нашей равнине, реке и закате.
Нет в них отчаянья, крика, надрыва.
Молча страдают. И молча отплатят...

Если назойливо знание смерти
И неизбежности вечного хода -
Этому знанию просто не верьте,
Так, как не верует в это природа.

УЗЕЛКИ
В кладовой на полках мешочков полкИ
С белым рисом, крупой, мукой.
Завязала мама на них узелки
И ушла от нас - на покой.
Ни вселенской скорби, ни чувства вины,
Ни желанья прильнуть к плечу…
Просто вынули душу. Пеку блины
И над ними криком молчу.
Распадается память на островки,
Никому не вымостить гать,
И тесёмочки, мамины узелки,
Не смогу уже развязать.

* * *
Пряный запах осенней прели,
Обмелели дни в одночасье,
Гуси-лебеди улетели
На восток, за отблеском счастья.

Первый снег, как пепел остывший,
Тихо падает на герани,
На беседки, дачные крыши,
В сад давно отцветших желаний.

Истончается подоплека
И не нужно искать участья
В этой жизни, линялой, блеклой,
Распадающейся на части.

Выпьем с холода чая с мятой,
Он разгонит грустные мысли,
Нет ни правых, ни виноватых
В том, что снова тучи нависли.

ВРЕМЕНА ГОДА
1. (Весна)
Бурля и пенясь, землю бороздят
Ручьи. А легкокрылые пролески,
Как бабочки, на сквозняке дрожат
В прозрачном невесомом перелеске.

Пьют облака из голубых криниц.
В могучей кроне Древа Мирового
Снующие уткИ проворных птиц
Латают полотно земного крова.

И вновь над миром трубит звонкий рог.
Самцы сойдутся на поляне брани,
И солнце ярое свершит пролог
К извечной многоскорбной драме.


2. (Лето)
Отцвела лесная земляника.
Наступает срок:
Короставник, василек, гвоздика
Сплетены в венок.

Над душистым донником в овраге
Пчёлок хоровод.
Слаще сна, хмельнее терпкой браги
Заповедный мёд.

Зреет в зное летней круговерти,
Где дурман густой,
Горше горечи, сильнее смерти
Колдовской настой.

Над ручьем березы тянут лики
Безмятежно ввысь.
Два куста колючей ежевики
Намертво сплелись.

3. (Осень)
Над речным над обрывом
У песчаной косы
Растрепались у ивы
Золотые власы.

Ошалевший от грусти
Ветер мечет и рвет:
Белый парус опустит,
Черный парус взовьет.

Скоро осень взлохматит,
Оголит окоём.
У реки перехватит
Горло первым ледком.

Проплывая над бором,
Над щепотками сёл,
Кто-то горестным взором
Эту землю обвёл.

Кто ты, в лодке плывущий
Над землей наугад?
Белый парус опущен,
Черный парус подъят...

4. (Зима)
Как будто живопись с холста
Вдруг соскоблили. Так округа
Поблекла. Видно, ночью вьюга
О землю билась неспроста.

Сгорает в пламени зимы
Заиндевевший в стужу ясень.
День так прозрачен, жгуче-ясен,
Что звезды нА небе видны.

Земли коснулся горний свет.
И небосвод не двинет бровью,
Пока слезами, пеплом, кровью
Опять не обновят сюжет.

Пока не оживет вода
В студеном мертвом водоеме.
Пока в хрустальном дальнем доме
Слагают Вечность изо льда...

БЕЛОМОРЬЕ
Когда на горизонте дальнем
Мелькнет заката конь гнедой,
Покажется еще печальней
Тяжелый сумрак над водой.

И море буйное в припадке
Слизнет студеным языком
Следы моей прогулки краткой -
Все вмятины и отпечатки
На диком берегу морском.

И не дано другой святыни…
При стародавнем слове «рай»
Я буду вспоминать отныне
Вот этот трудный русский край.

Осталось в северной глубинке
Воды живой на самом дне.
Еще справляют здесь поминки
По невозвратной старине.

Но кончена святая повесть.
Истерся древний переплет,
И беспокойное, как совесть,
Седое море в берег бьет…

ПАРИЖ
Как горшочек с дивным варевом,
Выше ставен, выше крыш
В сизом обморочном мареве
Над землею ты паришь.

И под неба серой кепочкой
Тянутся ряды стропил
Там, где мост узорной скрепочкой
Берега твои скрепил.

Все – от Рильке и до Верфеля –
Брали здесь под козырек,
Но давно у башни Эйфеля
Прикрутили фитилек.

Бродят призраки величия
Среди каменных пустынь
И теряешь ты обличие,
Наше кладбище святынь.

В пелене седого марева
Вижу всех наперечет –
Вот Бальмонт, а вот Цветаева
Гордо голову несет.

Вот могила безымянная,
В ней покоишься ты, Русь,
И тоскою окаянною
От тебя не откуплюсь.

Город русского изгнания -
Ни свои, ни чужаки -
За столетия скитания
Мы стоптали башмаки.

* * *
Всё – музыка: движенье грузных туч,
Дождей прилежное стаккато,
Мир многозвучен, слажен и певуч.
Возьми басовый и скрипичный ключ
И двери открывай в сады-сонаты!
За ними – столько сочных дивных нот
Рассыпавшейся зрелой земляники,
Что устремляется душа в полёт
В порыве жить и страстном, и великом.
Фонтанных струй затейливый мотив,
Ручьёв и рек бурливые пассажи,
Здесь каждый звук, как вензель, прихотлив
И каждый голос, как дыханье, важен.

* * *
Ветер треплет вихрастый лес,
Вертит лопасти ветряка,
И пока запал не исчез,
Нужно трогаться в облака.
Хватит вышивок по канве,
Дуй – попутного в паруса!
На салфетках в мятой траве
Телефоны и адреса.
Моет рыхлый песок волна,
Отошёл последний паром.
На душе такая война -
Что ни в сказке и ни пером.
Подхвати меня и умчи,
Там под куполом высоко
Голубь вьётся и не горчит
Материнское молоко.

ДОЖДЬ                    
Разверзлись хляби, дождь накрыл
Промокшим одеялом площадь,
Весь город в реку превратил
И тучи в ней теперь полощет.
Мы замерли на самом дне,
Среди затопленных растений,
Нас видит Бог в глубоком сне:
Двух странников, двух привидений.
Пока дожди стоят стеной
И громыхает гром натужно,
Мы в коконе судьбы одной,
Но скоро вырвемся наружу.
Ты полетишь к себе на юг,
Где обдаёт пустыня жаром
И вьются тучами вокруг
Пожаров мотыльки-Икары.
А мне – на Север, где терпеть –
Наука и «судьба такая»,
Где мне уже не отогреть
Как лёд, бесчувственного Кая.

ДЕРЕВНЯ СТАРАЯ
Над лесами, над деревней Старой,
На припеке солнечного дня,
Поднималось облако опарой,
Теплым духом полнилась квашня.

А деревни Старой достоянье –
Три старухи да облезлый кот.
За труды и беды воздаянье –
Похоронки спрятаны в киот.

Посреди безлюдной деревушки
Треплет ветер рыжую сосну,
Да в бору печальница-кукушка
Закликает раннюю весну.

Будет праздник и в глухой сторонке:
Нынче солнце от своих щедрот
Над землей румяных жаворОнков
По обряду древнему печет.

Ключиком позвякивай, синица,
Золотые двери отпирай!
Может быть, проговорятся птицы,
Где он – вырий, где он – русский рай?.. 

ТАЛАШКИНО
Ангел летел над рощей
И обронил перо.
Кто мудрей, тот и проще –
Это, как мир, старо.
Светится, словно свечка,
Нерукотворный Спас,
О золотом крылечке
Тихо струится сказ.
В храм, как в жилую вежу,
Спас сторожит порог:
Взглядом кроток и нежен,
Ликом скорбен и строг.
И хранят берегини
Сказочный Теремок,
Так когда-то княгиня
Скрыню хранила
впрок.
Эта мудрость, как стебель,
Выросла в Теремке:
Лучше жар-птица в небе,
Чем воробей в руке.

* * *
                  «И пустая клетка позади»
                          Осип Мандельштам
Катись, мой клубочек серебряных нитей,
Сквозь ушко игольное, землю, мытарства,
По жгучим пескам, облакам, по наитью
В неведомый край, в тридевятое царство.
Пусть там обнулятся все коды и тропы,
Все дихотомии с их мелким лукавством,
Поднимется ветер, натянутся стропы,
И я полечу налегке в беспространстве.
И яблочком райским водила по блюдцу
И, путь отмечая, бросала монетки,
Мне было бы просто на Землю вернуться,
Но я не вернусь в опустевшую клетку.

* * *
Дождь дрожащими ногами
по асфальту пробежал,
в цветовой осенней гамме
утопая, спит квартал.

Мы с тобой одни на свете,
безутешные в ночи,
как испуганные дети,
потерявшие ключи.

Ночь глазастая опасна
во Вселенной братьев Гримм.
Мы с тобою не напрасно
«да» и «нет» не говорим,

чёрно-белое не носим,
но часов всё громче бой.
Крысолов усталый, Осень,
нас уводит за собой.

Чтобы скрыться от конвоя,
есть один простой развод:
мы с тобой глаза закроем
и никто нас не найдёт.

* * *
Дни, словно слепки с облаков,
Бесформенны и невесомы,
Потоком воздуха несомы,
Подсвечены сияньем снов.
Остались в прошлом феврали,
Весенний дождь ладони лижет,
Отныне ничего нет ближе,
Чем очертания земли.
От замысла – великий путь
До Промысла, совсем не близкий,
Я доберусь до церкви Свирской,
Чтоб снова крыльями взмахнуть.
Блеснуть в предутренней дали
Бесшумным, светлым опереньем
И медленно вершить паренье
Над испареньями земли.

*  *  *
Я слово скажу о таинственной тяге
К холмам и деревьям, бегущим по склону,
Не горы и долы - мне снятся овраги
И древние русла в их глуби зеленой.

Чтоб малая тропка - все круче и круче -
Взбиралась туда, где лишь облака остров,
Да битый кирпич, да шиповник колючий,
Да старого храма зияющий остов.

Я слово скажу о любви потаенной
К охапкам цветов золотых палисадов.
Их списывал август с рублевской иконы:
По злату шаров  - георгины нарядов.

Я слово скажу о глубокой приязни
К напуганным временем черным колодцам.
В них слово уронишь, и слово увязнет,
И долго, и гулко, и глухо забьется.

Меня приучили к себе эти стены,
Надменный собор, что глядит исподлобья.
Я, может быть, слепок, непрочный и тленный,
По образу, духу его и подобью.

ДОМ
Ещё стоит мой дом
среди высотных зданий,
затёртый, словно том
поверий и преданий.
Ржавеет дней засов,
скрипят – рассохлись – доски
некрашеных полов
в застывших каплях воска.
Года наперечёт,
их стайка в небе тает,
жизнь медленно течёт,
да быстро протекает.
Из амфоры – вино,
вода из старой крынки, -
всё вытекло давно,
быль съежилась в былинку.
Не остывай, дыши
на зеркальце ручное,
мой островок души,
прибежище земное!

* * *
Жизнь моя – сплошная аномалия,
Ну, а проще – недоразумение,
Но цветёт в ней белая азалия,
Мне на радость, всем на удивление.
Я не вижу грустные реалии
И проблем бесчисленное множество,
Потому что белая азалия
Затмевает пошлость и убожество.
И полна святого благодушия,
В пору её долгого цветения
Бранных слов не слышу и не слушаю,
Слышу только ангельское пение.
Так вот и живём с ней в беспечалии,
Любованьем счастлива на деле я.

А как только отцветёт азалия,
Зацветёт сестра ее, камелия.

ОЗЕРО
Выйдет солнце, разбросает спицы
Над бурливым с ночи до утра
Озером, похожим на копытце,
Из которого ты пил вчера.

А над ним бесшумно коптер кружит,
Берег в травостое, леса клок.
Там, как леший, не живет, а тужит
Серый хищник, сумеречный волк.

Он, как ты, ни в чем не видит толка,
Смысла ни на грош, хоть волком вой,
И когда тоска накроет волка,
К озеру спешит на водопой.

К ночи наползает тень угрюмо,
Воля и неволя – всё одно.
И, закрыв глаза, задраив трюмы,
Небо погружается на дно.

Публикацию подготовила Наталья Егорова

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную