|
…ГОГОЛЬ БЕССМЕРТЕН * * * Пришёл с товарищем на заседание в серьёзной организации. Вопрос повестки дня глубокомысленно обсуждался, каждый из выступающих о себе думал, или, точнее, мнил высоко. Каждый представлял из себя довольно серьёзный художественный тип. После заседания мы вышли, переглянулись и изрекли: «Да, Пушкин наше всё, но Гоголь бессмертен» . Велик, велик Николай Васильевич, не только прошлое, но проницательным взглядом пронизывает настоящее и, возможно, будущее. Архетип-то остался! Юмор и гумор Юмор и гумор — эти два слова стоят у меня в книжечке вместе, потому что одного смысла, но оттенки всё-таки есть. Юмор широк, разливист, может касаться всего. Иногда тоньше, иногда покрепче и «на грани». Гумор — хитроват, более кажется наивным, но столь же задирист и глубокомыслен, смешлив и поучителен. Юмор — это по-украински гумор, а гумор — это по-русски юмор. Два народа умели пошутить над собой, да и друг над другом, а уж если над ворогом, то пощады не давали. Чего только стоит одно письмо турецкому султану от запорожских казаков всех национальностей. Вот и получал я этот хохочущий и целебный нектар с цветков России и Украины, от хохлов и кацапов, чьи прозвища давно уже не царапались, а выражали больше задиристую насмешку. Украинцы и русские давно создали улыбчатый союз , а может даже всепобеждающий блок, что посильнее всякого НАТО. В этой книжечке собраны выражения, высказывания, забавные истории и ситуации, с которыми мне лично удалось столкнуться, услышать, которыми делились со мной знакомые и близкие в школе, в университете, на комсомольской работе, в издательском деле, на державных дорогах власти, в писательских буднях, да и просто на отдыхе или на прогулке. Тут и мудрые высказывания стариков на ферме и провинциальных патриотов, вождей и людей, не претендующих на руководство. Рассказы с хитрым прищуром и наивная смешная простота, в которых я никого не хочу осмеять, а улыбнуться вместе с ними. Да, и, вообще, в такого рода «блёстках» я не претендую на полную и законченную характеристику героя высказывания. Это дело других книг и материалов. Тут и ситуации жизни, на которые можно взглянуть с улыбкой, хотя кое о чём задуматься. Тут и «блёстки» жизни, которые промелькнули, да и исчезли, часто навсегда, хотя можно их и вспомнить. Или выражения моих собеседников, которые вполне могут стать поговорками. Всё вперемешку. Никакой дифференциации по значению и хронологии я не проводил. Что приходило в голову, вспоминалось, то и записывалось.
Обовъязково обманють… В юности я пытался быть лектором, да и был таковым в ЦК Комсомола Украины и в Николаевском обкоме комсомола. У меня в запасе было три лекции: отпечатанная одна об истории комсомола, вторая была о международном положении (это дело я любил) и третья, пользующаяся наибольшим успехом у девушек-доярок, когда приходилось выступать на фермах, «О любви, дружбе и товариществе». Девушки задавали вопросы, каверзные для лектора: «А якщо вона (то есть другая) приходит и хлопця заманюе? А це дружба называется?» Лектору приходилось выкручиваться, объяснять на классических примерах литературы. Но это не помогало. Дружба — дружбой, а любовь — любовью. Старики, скотники и механизаторы усаживались плотно на первых рядах и хотели до глубокой сути разобраться в международных делах. А были они часто люди «подкованные» и бывалые. Служили раньше в армии, слушали политинформации, а некоторые даже воевали — так что «политику» знали и шагами измерили. Помню, как-то приехав, объяснял очередную денежную реформу — хрущёвскую. Раньше, при Сталине, бывало всё ясно: цены понижают — хорошо, но мало. А тут реформа была связана с 10-кратным понижением цен и зарплаты. Вроде бы ясно: всем поровну и одинаково ниже. Я с комсомольским энтузиазмом объяснял это на очередной ферме. Сидевший на первом ряду, повернувший ко мне ухо дед, недоверчиво покачивал головой. Я начал кипятиться: ну, все объясняют нам в правительстве, что ясно, как десять к одному: если понизятся цены, то понизится и зарплата — всё станет дешевле в десять раз. Дед снял кепку, чтобы лучше слышать, но всё равно покачивал головой. Я начал сердиться, покраснел, размахивал руками, но дед, вздыхая, согласия на такую реформу не давал. Как будто кто-то его и спрашивал. Потом, видя, что я совсем удручён и расстроен, махнул рукой, встал и грустно, как бы наущая и жалея, сказал мне: «Ну, сынок, ладно, хай буде так, но не знаю де, не знаю як, но обмануть! Обовъязково обмануть!» Вот это «обовъязково» (обязательно) обманють!» научило меня на всю жизнь, показало всю необязательность и обманность многих реформ. Не знаю де, не знаю як, но обманють! Обовъязково обмануть!
Наши дети крупнее В 70-х годах во главе делегации молодых советских людей я поехал в США. В делегации были ребята из Грузии и Литвы, а также группа комсомольских активистов и журналистов из РСФСР. Советскими почему-то называли себя только русские ребята, а грузины гордо и громко произносили, что они грузины, а литовцы, правда, потише, что они литовцы. Русские, как и сегодня, затолканные в понятие «россияне», не стеснялись, что они советские. В делегации была девушка из Иркутской области, секретарь комсомольской организации, строитель, кажется, даже на кране работала. Ну, в общем, из Иркутска тогда не так часто в США ездили, и я представляю, как её наставляли перед отъездом в обкоме комсомола, возможно, и в обком партии вызывали. Надя была девушка красивая, смотрела на мир уверенно. Но везде, где мы побывали — на заводах, в комбинате питания, на стройке, в гостинице гордо говорила: «А у нас в Братске лучше, а у нас в Иркутске красивее». Журналисты наши, такой же ехидный народ, как и сегодня, над ней подтрунивали. Я решил как-то её подзащитить, утихомирить насмешников. Сказал ей: «Знаешь, Надя, тут, в Америке, тоже что-то хорошее есть, ты присмотрись — может полезное что-то или красивое». Она подумала, согласилась вроде бы. В Чикаго мы были в муниципальном детском садике, разукрашенном, с массой игрушек, сменной одеждой, невиданное количество фломастеров (у нас они тогда только появились). Выходим, журналисты жмутся к Наде. Что скажет? Она подходит ко мне, минуя их, и громко говорит: «Валерий Николаевич, неплохой детский садик, неплохой, опрятный! Но вот, что я вам скажу…» Все напряглись. «Наши дети крупнее!» Все задумались и хохотнули. Я же подошёл к ней и поцеловал.
В колгоспи должен быть порядок В 1990 году я в составе делегации Союза писателей России был на декаде русской литературы на Ставропольщине. В переполненном зале вышел и рассказал о книжке «Адмирал Ушаков», которая вышла в серии ЖЗЛ. Зал внимательно выслушал, но видно было, что аудиторию волновали происходящие перемены, разрушающая перестройка, и я вспомнил недавно рассказанную историю. Вся страна знала известного председателя колхоза с Одессщины Макара Посмитного, дважды Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета. Он неоднократно бывал за границей, человек был авторитетный, и вот недавно его взяли в составе делегации Верховного Совета в Англию. Пригласили в ЦК, рассказали о наших связях, о британских делах. С докладом в Англии Посмитный не выступал. Но англичане пригласили его на Би-Би-Си, и корреспондент с ехидной улыбочкой задал первый вопрос Посмитному: «Скажите, пожалуйста, господин Макар Посмитный, как у вас относятся к демократии?» Макар Иванович погладил усы и спокойно и рассудительно ответил: «Демократия — це дело хорошее. Демократию мы любим и уважаем, демократия – це добро, — потом подумал, что-то вспомнил, ударил кулаком по столу со всей силой и ответствовал, — но у себя в колгоспи я люблю порядок!» Когда я рассказал, аудитория в Ставрополе взорвалась аплодисментами, всем в области, недавно возглавляемой Михаилом Горбачёвым, хотелось порядка. Но таковой так и не наступил. А в союзном колгоспи (колхозе), конечно, рядом с уважаемой демократией должен быть порядок . Наши боги сильнийше… В издательстве «Молодая гвардия» было много интересных людей с разными жизненными историями и ситуациями. Вот пришла к нам известная до войны, да и после Мария Демченко. Она была известной свекловодкой, получившей 500 центнеров с гектара. За это Сталин лично вручил её орден Ленина. А случай она рассказала поучительный. Получив орден, она приехала в село и сказала родителям: снимайте иконы, повесим портрет Косиора (был такой первый секретарь ЦК компартии Украины). Портрет Косиора повесили. Через год его арестовали и расстреляли. Батька с вопросом посмотрел на дочь. Мария уже менее уверенно сказала: «Давай повесим туда портрет Постышева, который стал первым секретарём ЦК компартии Украины». Через год Постышева тоже арестовали и расстреляли. Отец вздохнул, пошёл в чулан, достал иконы, и, не злорадствуя, повесил вместо Постышева, негромко сказав: «Ни, дочка, наши богы сильнийши». Сценку эту Мария в книжку не вставила, но слова народные — «наши богы сильнийши» — были убедительны.
Каждый платит за себя… Моя первая поездка за рубеж была из Николаева в Австрию в 1959 году. Я с группой молодёжи был направлен в Вену по списку молодёжной туристической организации «Спутник». В Вене был первый фестиваль молодёжи и студентов за пределами социалистической системы, и нам предстояло почувствовать атмосферу в обществе и среди молодёжи. В Вене мы были на встречах с австрийскими комсомольцами, в знаменитом Шенбурге и Пратере. Многое понравилось, но кое-что было явно проявлением капитализма. Ну, например, денег нам почти не давали, а туалеты были почти всегда платные: приходилось терпеть до гостиницы. А утренний завтрак возмущал крепких ребят с Украины: булочка, кусочек масла, чашечка кофе и крохотная баночка джема. И всё! Так принято. А где же яичница, или кусочек сала? В завершение встречи нас пригласил в кафе переводчик, сказав: «Мама хочет посмотреть на советских». Посидели, выпили по чашечке кофе, мама на нас посмотрела, официант принёс счёт: четыре шиллинга. Положил один шиллинг переводчик, переглянувшись, мы положили вдвоём по последнему шиллингу, мама расстегнула сумочку и аккуратно положила шиллинг. У нас широко раскрылись глаза. Переводчик, по-видимому, предусматривая реакцию, сказал: «У нас каждый расплачивается за себя». «И мама тоже?» « И мама тоже », – глухо объяснил переводчик. Проклятый капитализм, об этом я написал в комсомольской областной газете. Правда, туалеты у них были чистые.
Маршал на коленях Из Николаева меня послали на конференцию Одесского военного округа. Командующим там был генерал армии танковых войск Бабаджанян. Он выступил перед комсомольцами и встретился с нами, представителями областей, входящих в округ. Так мы и познакомились. В Москве он уже был маршалом. Я предложил ему написать книгу о войне и воспитании танкистов. Маршал писал с энтузиазмом, приезжал в издательство. Это было событие: не каждый день в издательстве был маршал, хотя и бывали. Он зашёл ко мне в кабинет, рассказал, как пишется, и заметил, что я держусь за поясницу, участливо спросил: «Что, болит? А ты знаешь, как вылечить? Смотри!» Маршал встал на колени, сразу поднялся, потом ещё раз встал на колени. И тут открылась дверь, и вошёл наш боевой фотограф Михаил Харлампиев и, как всегда, с фотоаппаратом. Сразу же сделал щелчок и вот — потрясающее фото: маршал на коленях перед издателем. Бабаджанян не спеша встал и показал кулак. «Если фото появится — танки в издательство введу». Михаил был фронтовиком, твёрдость и непоколебимость танкистов знал, поэтому сказал: «Засвечиваю, товарищ маршал», — и щелкнул объективом. И уже выходя, сказал: «Я бы эту фотографию за миллион рублей продал». Маршал хохотнул: «Я бы и сам за миллион продал».
Муж принял это сообщение с пониманием В отделе пропаганды ЦК ВЛКСМ мы собирались после больших поездок и обсуждали итоги. Я гордился, что по моей записке, направленной даже в ЦК партии, город Комсомольск-на-Амуре был награждён орденом. Это было событие, особенно когда ему вручали этот орден. Но я не мог там быть. В эти дни была встреча молодых писателей в Вешенской у Шолохова, которую я организовал. В Комсомольск поехал наш инструктор Слава Гурьев, замечательный мыслитель и создатель целого ряда афоризмов. Он доложил, как прошёл праздник, какое было веселье и радость, какой яркий был фестиваль, но от выстрела ракеты, которая упала в толпу, погибла женщина. Повисла гнетущая тишина. Люся Милянчикова с ужасом воскликнула: «А как муж?» Слава помолчал и, подбирая слова, сказал: «Муж отнёсся к этому с пониманием» . Ну, в общем, и смех, и грех. А Слава прослыл женоненавистником, хотя и женщина, как выяснилось позднее, выжила.
Стриптиз на удочку Югославия. 1962 год. Приглашён в город Дубровник на совместный югославско-американо-русский семинар о международных делах. Сделал чёткий доклад о нашем миролюбии, предварительно показав его в КМО (Комитет молодёжных организаций). Сходил днём на пляж, надел, к некоторому удивлению американцев, плавки с завязывающимися сбоку тесёмками. А у американских коллег были какие-то космические одёжки. Ну, да ладно, и в наших плавках в глубину Адриатики нырять можно. Вечером югославский руководитель Союза студентов (а я шёл по разряду студентов МГУ) пригласил проехать по ночному Дубровнику. Я с осторожностью согласился. Отношения с Югославией налаживались, но не всё ещё было ясно. Известен был анекдот того времени о том, как едут Хрущёв, Кеннеди и Тито по дороге. Кеннеди включает правый поворот и поворачивает направо. Хрущёв включает левый поворот и поворачивает налево, а Тито включает левый поворот, а поворачивает направо. В общем, мы не знали тогда, куда поворачивает Югославия, хотя и сами неизвестно куда рулили. Студенческий лидер, однако, был довольно гостеприимным и дружелюбным, завёл в один бар, где играл оркестр, во второй, где выступала какая-то шоу-группа, а потом спросил: «Хотите посмотреть стриптиз?» Честно говоря, я не знал что это такое, а спрашивать не хотелось. Кивнул неуверенно. В полутёмном зале нам принесли джин с тоником. Заиграла музыка. Вышла девушка и неожиданно для нас стала раздеваться. Да и не так уж вульгарно, а подавая удочку, чтобы посетитель снял крючком ту или иную одёжку. Вот уже кофточка снята, вот юбочка, кто-то зацепил за бюстгальтер. И вот, грациозно приплясывая, она направляется к нашему столику. В голове пронеслось: завтра зловредная югославская «Борба» или ещё хуже «Политика» даст фотографию, как советский студент раздевает ночную диву в кабаке. Это было ужасно! А она действительно подходит к нашему столику и протягивает мне удочку — снимай. У меня оказалась блестящая реакция, я сказал: «Ну, хозяева это умеют делать лучше нас», — и протянул удочку студенческому лидеру, который спокойно и неторопливо снял удочкой трусики. Бокал с джином я поспешно выпил. Фотография советского студента в югославской «Борбе» не появилась, и на стриптиз я больше не ходил.
Не с той стороны Марина Журавлёва, секретарь комсомола, симпатичная женщина, одевающаяся со вкусом и по современным тогда меркам, приехала в студенческий Харьков, ибо она и отвечала в комсомоле за студентов. После походов в вузы и встреч обкомовцы вывезли Марину на берег Донца, где зажгли костёрчик, ожидая уху. Марина, которая сидела с ними в коротенькой юбочке, коленки её, естественно, обнажились, и на одну из них сел комарик. Простодушный и довольно услужливый секретарь по работе с сельской молодёжью закарпатец Вася Ярошовец развернулся и довольно увесисто хлопнул по коленке, пошутив при этом: «У нас кажуть: видкиля комар прилетив, то оттуда и жених буде». На коленке лежал прибитый комар, да виднелось красное пятно от Васиного шлепка. Марина, интеллигентная ленинградка, сначала опешила, а потом сказала: «Я очень рада, Василий, что комар не с вашей стороны прилетел». А Вася потом долго повторял: «Вот эти ленинградки, с ними и пошутить нельзя». Ясно, что после этого визита Марина к харьковчанам больше не ездила.
По газонам не ходить В санатории Красиво на Белгородчине всё сверкает и сияет, цветёт и пахнет. По отведённой территории гуляют яки, антилопы, пони, есть даже два медведя. В прудах плавают лебеди, гуси, утки. На ветках и в клетках сидят фазаны, павлины, куропатки, сверху, со своего роста, на них глядят страусы. Да, в общем, чего и кого тут только нет. Когда мне звонят из Москвы и спрашивают: какой курс лечения я принимаю, то, в зависимости от времени года, говорю: «Прохожу курс «тюльпанотерапии», «розовые воздушные ванны» или «рябиновые успокаивающие капельницы». Человек необычайной и во все проникающей энергии, генеральный директор этого райского хозяйства, где несколько лечебных корпусов, масса медицинских кабинетов и сверхвежливый, красивый и заботливый персонал Галина Дмитриевна Черкашина — заботница от Бога и губернатора Савченко, который только приговаривает ей: «Смотри, только не хуже, чем в Швейцарии, обойди по услугам Испанию, дай фору Сочи и Ялте». И каждый год в санатории что-то прибавляется: и зимний сад, и корпус для научных конференций, деревянные, лепные домики, банный комплекс на берегу речки Псёл, и блистательный аквапарк, и новые пруды, и водоёмы, виноградные поля и закрытые, и открытые клубничные плантации. В общем, чего тут только нет. Народ не успевает следить за новациями. Решили там в укромных местах выставить всякого рода фигуры. Так встала на клумбе в окружении приземистых кустов фигура Венеры Милосской. Ну, не оригинал, конечно, но довольно приличная копия. Дворничиха, которая убирала вдоль дорожек парка, ещё вчера фигуру не видела и настойчиво предложила ей покинуть клумбу. Та, естественно, продолжала стоять. Дворничиха решительно потребовала уйти с клумбы, а потом воскликнула: «Вы же знаете, женщина, что по газонам ходить нельзя!» Стоявший рядом народ захохотал, а тётушка, наконец, увидела, что это скульптура, махнула рукой и сказала: «Всё равно по газонам ходить нельзя». А у вас гирше… Приехав из Москвы, приветствую в Киеве моего друга Бориса Олейника в связи с 60-летием в актовом зале «Украина». Годы напряжённые, с одной стороны, резко выступают «свидоми незалежники», с другой — «отпетые патриоты», а плоды народного труда делят «новые русские» и «новi украiнцi », но в основном, «старые евреи». Я начинаю слово: «Приветствую Вас, Борис Ильич, от секретарей Союза писателей России — Бондарен ко , Дорошен ко , Барановой-Гончен ко ». В зале смех: вот на каких ресурсах человеческих живут москали. Я продолжаю: «А также от Юрия Бондарева, Михаила Алексеева. Валентина Распутина, Василия Белова, Владимира Карпова, Петра Проскурина …» В зале аплодисменты. * * * На фуршете Борис Олейник благодарит: «Я тоби бажаю счастя, Валера, повной хаты добрых людей и щоб сала було богато… — потом хитро прищурился и закончил, — но я же хохол и хай у мене буде теж все цэ, но трошки бильше». Хохочем. Я отомстил: «Вот ко мне недавно позвонил Миша Шевченко (секретарь письменников Украины) и спросил: «Ну, як там у вас в Москви?» — «Плохо, Миша, плохо». — «Ой, тай у нас погано». «А як влада?» — «Да, какая там власть, бандиты с большой дороги!» — «Ой, тай у нас теж саме! А як президент?» (Ельцин недавно расстрелял парламент, в стране олигархический разбой.) Я говорю: «Хуже некуда». — «Ой и у нас такий же!» Потом помолчал и сказал: « Нi, у вас ще гiрше» . Всё-таки патриот Миша. Посмеялись тоже.
ИСТОРИИ ПРО СТАЛИНА Засядько меру знает… Нашим автором в «Молодой гвардии» был светлый и весёлый поэт Феликс Чуев. Отец у него был лётчиком, погибшим во время войны, и Феликс был влюблён в авиацию. Но главная его и бесстрашная любовь в те времена была любовь к Сталину и как руководителю государства, и как человеку великих масштабов, и как рачительному и внимательному человеку, и как экономисту и философу, и как хозяину и человеку техники, науки, культуры. Он мог говорить о нём часами, подвергаясь осмеянию, оплевыванию и даже общественному порицанию. В этой любви и восхищении ничто не могло его остановить. Он знал все факты биографии, встречался с военными, изобретателями, государственными деятелями, бескомпромиссно выступал с опровержениями антисталинских высказываний, хотя зачастую у него не хватало, да и не могло быть исчерпывающих аргументов. Он записал тогда то, что никто не мог сделать: беседы с Молотовым, Кагановичем, Головановым, маршалом Рокоссовским и многими выдающимися людьми сталинской эпохи. Сейчас это бесценные документы. Но ещё он был неистощимым балагуром, знавшим много придуманных и истинных историй и анекдотов о Сталине. Мне запомнились, по крайней мере, три из этих историй. Феликс рассказывает. — Это было до войны. Одна из шахт в Донбассе постоянно давала план или даже превышала его. Сталин попросил вызвать директора этой шахты. Прибыл гигантского вида шахтёр, который и организовал эту работу. Это был Засядько. Сталин расспросил его обо всём, а потом задал вопрос: «Товарищ Засядько, а вы водку пьёте?» Тот ответил: «Конечно, пью». — «А стакан можете выпить?» — «Могу». — «Наливайте». Засядько налил и выпил. «А второй можете выпить?» — «Могу и второй». — «Наливайте и пейте». Засядько выпил. А третий можете выпить?» Засядько вытер губы и сказал: «Нет, Засядько норму знает» . Сталин отпустил его, а через несколько месяцев предложил назначить его наркомом угольной промышленности. На политбюро произошло обсуждение. Каганович сказал: «Засядько же крепко выпивает». Но Сталин возразил: «Нет, товарищи, Засядько норму знает».
Ну и шуточки… Вторую историю не знаешь, куда отнести: то ли к шуткам, то ли к издевательствам? Носенко в то время возглавлял один из оборонных комитетов. Однажды, находясь в Кремле в 1943 году, он увидел Сталина, который проходил мимо и сказал ему: «Носенко, а ты ещё не сидишь?» Носенко пришёл домой ничего не сказал жене, но попросил подсушить сухари, приготовить смену белья и положить всё в чемоданчик. Проходит месяц, два, полгода. Носенко снова в Кремле в 1944 году, получает задание и слышит снова реплику Сталина: «Носенко, а ты до сих пор не в тюрьме?» Бедный Носенко пришёл домой чёрный, перепроверил чемоданчик — там всё было готово, как и прежде. Месяц, два, пять. Победа. На заседании Политбюро Сталин всех поздравляет, благодарит за работу и, обращаясь к Носенко, говорит: «И мы ещё находили время для шуток, так, товарищ Носенко?» Ну и шуточки, после которых надо было сушить сухари. И Феликс заразительно смеялся.
А Варшава была В 1945 году в Москву из Лондона приехала делегация с эмигрантским польским премьером Миколайчиком. Надо было определить новую границу по так называемой линии Керзона, установленной после первой мировой войны. Миколайчик кипятился, требовал установить границу по линии 1939 года. Сталин был спокоен: советские войска не только почти освободили Польшу, но вели наступление на Берлин. Западные земли Украины и Белоруссии, конечно, отходили Советскому Союзу (о чём надо постоянно напоминать бандеровцам и западенцам, чьи войска участвовали в борьбе с нашей армией). Миколайчик воззвал: «Отдайте нам Львов! Он ведь никогда не был русским городом». (Он был в подчинении Австро-Венгрии) Сталин спокойно выслушал его и сказал, раскуривая свою трубку: «Львов не был, а Варшава была» . Возражать было бессмысленно. Вот эта державность и привлекала Феликса.
Загадочное и таинственное слово В 1929 году, как рассказал мне один застарелый украинофоб, секретарь ЦИК Украины Скрынник решил начинать украинизацию населения, которое, как и сейчас, в большинстве своём говорит по-русски. Он обратился к «всероссийскому старосте», Председателю ВЦИК СССР Михаилу Ивановичу Калинину с просьбой выделить средства на эту кампанию. Калинин спросил: «Сколько тебе надо, ведь у нас идёт усиленная индустриализация». Скрынник сказал, что надо один миллион золотом. Калинин всплеснул руками: «Да ты что? Скажи, как по-украински будет голова?» — «Голова». — «А рука?» — «Рука». — «А нога?» — «Нога». — «А спина?» — «Также спина». — «А жопа?» — «Так жопа будет срака». — «Так что, я тебе на сраку один миллион должен дать? Нет, давай будем проводить индустриализацию».
* * * Катастрофа, ещё не беда Мария Ивановна говорит: «Сегодня, дети, мы будем объяснять слова. Вот что такое катастрофа? Скажи, Наденька». «Мария Ивановна, катастрофа — это когда два козлика идут по брёвнышку, бьют друг друга рожками и падают в воду. Это катастрофа». — Нет, Наденька, это беда, а не катастрофа , а катастрофа, когда летит самолёт, там сидят богатые люди, олигархи, самолёт взрывается и падает, а богатые люди погибают. Это катастрофа. Скажи, Наденька, что такое катастрофа? — Ну, катастрофа — это когда богатые люди летят на самолёте, он взрывается, они падают и погибают. Это катастрофа. Но это не беда, а беда, когда два козлика идут по брёвнышку, бьют друг друга рожками и падают в воду. Вот такова детская логика…
Не примем… Очень умный… Приём в члены Союза писателей — процесс непростой. Нужна книга, или две, три рекомендации от членов Союза, решение общего собрания и утверждение Центральной приёмной комиссией. Однажды я находился в Туле на прекрасном Толстовском празднике. Очень содержательный доклад сделал завкафедрой университета, потом я узнал, что у него почти десять книг по литературоведению, по биографии и творчеству Л. Толстого. Я потихоньку спросил у ответственного секретаря писательской организации: «По-моему, интересный литератор, писучий, с мыслями, принимать в Союз надо». Пахомов, серьёзный и многоопытный секретарь Союза, помотал головой и твёрдо ответил: «Нет, не примут наши». — «Почему?» — «Очень умный». Такой вердикт не так редко встречается у наших коллег. Ум для многих опасен.
Пушкин — якутский писатель В Советском Союзе была блестящая школа переводчиков, которые русских писателей делали близкими, понятными и родными для народов страны. На одном из пленумов Союза писателей прекрасный народный писатель Якутии Николай Лугинов, лауреат многих общероссийских и республиканских премий, пишущий на якутском и русском языках, сказал: «Я жил в улусе и до третьего класса считал, что Пушкин — якут и якутский писатель». Вот как можно превосходно перевести и сделать Пушкина якутским народным писателем! Слава советским переводчикам! Где они сегодня?
«Всё потеряем…» На улице Грановского привилегированная больница. Там лечатся депутаты Верховного Совета, члены ЦК, Герои Советского Союза, министры и их заместители. Я попал туда с приступом желчнокаменной болезни, когда был главным редактором «Комсомольской правды». Лечат, как везде, но более внимательно. Родственников в определённое время пускают. Но вот к одному замминистру запустили жену во внеурочное время. Она зашла в палату, а там муженёк встречается с медсестрой. Та выскользнула, а жена, недолго думая, схватила тапочки и стала бить мужа и кричать: «Ну, гад, я тебе суп принесла, а ты тут амурничаешь». Потом выгнала его тапком в коридор, добавляла довольно громкую ругань. Муж бегал по коридору, уклонялся от тапок и уговаривал жену: «Тише, тише, Маша, всё потеряем . Всё потеряем, дорогая!» Не знаю, потерял ли он «всё», или крики жены не услышали, и он продолжал работать в том же качестве, но опасение «всё потеряем!» многих высокопоставленных особ заставляло усмирять свои вожделения.
« …А москаль спивае…» В Крыму в 1999 году отмечали 200-летие Пушкина. Приехала представительная украинская делегация писателей. Во главе Дмитро Павлычко, Иван Драч, секретари писательских организаций. С Павлычко знакомы. В новой Украине фигура заметная, представитель власти. Напоминаю: «А помнишь, тебя издали в «Библиотечке избранной лирики» «Молодой гвардии» 500-тысячным тиражом» - «О, то была казка!» Я напоминаю, что всё сейчас развалили. Он разводит руками. Возлагаем цветы в Ялте у памятников Пушкину, Лесе Украинке, Богдановичу (классик белорусской литературы). Делегация приехала и оттуда. И пошли ещё к не очень известному, но яркому украинскому писателю, поэту Степану Руданскому, написавшему изумительную, печальную и с надеждой песню «Повiй вiтре на Вкраїну » (хотелось бы напомнить выправителям украинской мовы, что Тарас Шевченко также писал на Украйне милой (як умру, то поховайте) и тоже не чурался местоимения «на»). Павлычко величественно сказал: «Ось цю пiсню i выконаем. Оксана (красавица из Винницы), заспiвай, всi разом». Все запели и я с ними, ибо у нас дома и в Николаеве, и в Киеве, и в Москве Светлана и все мы эту песню пели и любили, не отгораживаясь ею от людей. С первым куплетом было всё в порядке — все знали. Второй пропела одна Оксана, а третий — не помнила и она. Пел один я. В стороне стоял и корчился от смеха Владимир Казарин, зам. главы правительства Крыма, славянофил и утвердитель братства русских и украинцев. «Ты чего?» — спросили у него. «Так хохлы мовчать, а москаль спивае! ». Да, так бывает, но чаще второй куплет «большие патриоты» не знают и у нас.
С начальством не шути… При назначении на должность зав. лекторской группой меня сводили к завсектором печати обкома партии, кажется, Выборному. Тот поинтересовался прошлым, спросил, что читаю, какие песни пою. Я назвал «Подмосковные вечера», он разозлился. «Ну, как такую чепуху можно петь? «Почему?» — спросил я. «Вот ты ещё и не понимаешь. Ну, как можно петь: «Речка движется и не движется, песня слышится и не слышится». Я немного опешил, возразил, что весь мир поёт, а он хмуро сказал: «Иди». Когда я пришёл, секретарь обкома комсомола сказал: «Ну, ты шуток не понимаешь, он же с тобой пошутил». Я всё-таки был не уверен, шутит ли он, или одумался позднее. Однако, когда меня вызвали утверждать в Киев, то на вопрос: «Звидкиля ты?», я бойко ответил: «Вообще-то я космополит» Я хотел объяснить, что родился в Ленинградской области, жил в Сибири, школу окончил в Полтавской области, университет в Киеве, работаю по распределению в Николаеве. Но инструктор встревожено и внимательно посмотрел на меня и попросил выйти из кабинета. Через полчаса вышел и сказал: «Вы свободны». Я уезжал в мрачном настроении — чёрт дёрнул пошутить. Когда приехал, секретарь обкома Василий Немятый сказал: «Ну, ты знаешь, мне долго пришлось их убеждать, что ты парень хороший, умный, патриот, никаких космополитов не любишь, а они ведь настроены на борьбу с ними». «Это верно», — подумал я.
«Вы, братцы, всё ж таки домивки не цурайтесь» В последний год на Украине жил я в Яготинщине, возле Киева. И там невдалеке протекала речушка Оржица. Поскольку жил я там недолго, название её не запомнил. Мой однокурсник по Киевскому университету Скрынник Юра, в просторечии СЮН, знал много четверостиший и стихов о разных местах Украины. С некоторым вызовом спросил у меня: «А ты Оржицу знаешь?» Нет, я не знал. И он продекламировал, посрамив меня, строчки поэта Евгения Гребёнки: Хто знає Оржицю? Ануте, озивайтесь! Усі мовчать. Гай-гай, які шолопаї! Вона в Сулу тече у нашій стороні! (Ви, братця, все-таки домівки не цурайтесь!) На річці тій жили батьки мої... Не цураться (чураться) «домивки» — это был добрый и важный наказ из глубин прошлого.
Футбол — партийный вид спорта Под своё начало в обкоме комсомола я получил политпрос, художественную самодеятельность, комсомольские патрульные дружины, правонарушителей, хоровые коллективы, студентов и спорт. Надо было везде побывать, познакомиться с ребятами, поговорить, узнать о проблемах. Мои соседи по общежитию в заводе 61-го коммунара Вена и Витя подзуживали: «Ну, что так плохо играет «Судостроитель»?» Особенно их задевало, что он проигрывает одесскому «Черноморцу». Дошла очередь и до «Судостроителя». Пришёл в раздевалку, стал укорять ребят, стал говорить о патриотизме, напомнил, что Николаев возник на несколько лет раньше Одессы. Да и вообще, надо помнить о комсомольской ответственности перед городом. Футболисты молчали, с некоторым удивлением поглядывая на посланца комсомола и масс. Тренер куда-то вышел во время моих филиппик. Я попрощался с каждым за руку и приехал в обком комсомола. Там ждал нагоняй от Василия Немятого, первого секретаря: «Тебя кто туда посылал? Вот звонил уже секретарь обкома партии Момотенко, на тебя уже тренер пожаловался. Момотенко сам футбол контролирует. Запомни: футбол — партийный вид спорта» .
Чтобы лучше была… Моя дочь уже давно взрослая, всё умеет, но каждый раз повторяет: «вот, как мама». Она уже готовит лучше мамы, украшает дом не хуже, собирает все мои разбросанные записки, классифицирует их, как Света, но каждый раз повторяет: «Вот, как мама». Это хорошо, конечно, думаю, когда это в ней появилось? Да, всегда было. Помню, когда она вышла погулять после небольшой взбучки и встретила такую же восьмилетнюю, как она, Ленку Попцову, и та сразу предложила ей какую-то игру, Марина раздумывала. Тогда Ленка спросила: «Тебя когда-нибудь мама наказывает?» Маринка вздохнула и призналась: «Да, наказывает». Ленка победоносно на неё посмотрела и сказала: «А меня не наказывает». Марина подумала и, чтобы не оставлять впечатление о жестоких родителях, ответила: «А знаешь, почему они меня наказывают?» — «Почему?» — «Да, чтобы я лучше была…» Эту фразу наши семьи взяли на вооружение: «наказывают, чтобы лучше была».
Последний хохол империи После смерти Сергея Лыкошина самым верным и последовательным бойцом святой Руси в аппарате Союза писателей России остался Сергей Иванович Котькало. Он прошёл постижение литературы русской и мировой в Литературном институте, в журнале «Молодая гвардия» и «Дружба». Периодически за строптивый характер и служение правде изгонялся из разных мест, работал строителем, восстанавливал Андреевский монастырь и другие русские святыни. Обладает феноменальной памятью, знает наизусть многие духовные тексты и русскую классику. Спорить с ним нелегко — он оперирует точными знаниями и книгами. И ещё он яростный борец за святую Русь — Россию, Украину, Белоруссию. Тут не было пощады «высокоумным патриотам», «свидомым украинцам», латинизированным белорусам. В российских СМИ нередко провоцировалось великорусское чванство, пренебрежение — «куда они денутся», в ющенковских «самостийных кругах» стоял истошный вопль о европейском пути Украины, в худосочных последователях Беловежской пущи в Белоруссии усиленно вытаскивали польскую шляхту, выдавая её за белорусскую (вековечно измывавшуюся над белорусами). Это было горько и обидно. Надо было снова соединять восточных славян, давать им единое знамя. И оно было, о нём сказал в своих триумфальных поездках на Украину и Белоруссию Патриарх Кирилл — единая Святая Русь. Для Котькало это цель жизни, его дух. Он вместе с нами мотается по Украине, где создаются дружественные писательские организации, находит пишущих людей, которые впечатляюще укрепляют эту дружбу, принимает участие в создании единого русско-белорусского Союза писателей, резко обрывает хулителей этого объединения. В этом направлении работает созданное им общественное объединение «ИХТИОС», журнал «Новая книга России». Мало ли что становится при его участии фактом нашей дружбы, деятельности и мысли. Почти незлобливо, по-доброму он получил прозвище, а скорее звание — «Последний хохол империи» . Думаем, что не последний и не только хохол, а русский и белорус и не только империи, а всего Союза и объединения. Даст Бог нам всем следовать этому пути.
К чому це? Мать Сергея Котькало прошла всю советскую жизнь — воин Отечественной войны, колхозница, бригадир, председатель колхоза, в последние дни была на пенсии. Внимательно слушала радио из Москвы и Киева. Вслушивалась в путаницу и красноречие слов, в куцые мысли и противоречивые фразы. Потом вздыхала и говорила как бы себе: «К чому це? (К чему это?)» Да, действительно, всё больше было путаников, безответственных политиков, экономистов, философов, чьи речи были бездумны и запутанны. Действительно, «к чому це?» . Обилие болтовни, пошлости, вранья. Однако эфир и СМИ полнятся ими.
Диссертация по Блоку Будучи в гостях у композитора Георгия Свиридова, с которым мы очень дружили, мы прослушали его сочинение на стихи Блока, потом увлечённо стали рассуждать о стихах Блока, декламировать их, вспоминать, где и когда Блок их написал, под каким влиянием или впечатлением. Многое услышал впервые. Я с изумлением сказал: «Георгий Васильевич, дак вы запросто можете защитить диссертацию по Блоку и его творчеству . Такие знания!» Эльза Густавовна (его жена) всплеснула руками: «Да, разве по Блоку только? Послушайте, как он рассказывает о Есенине, о Фете. А по Пушкину он давно уже академик». Да, Георгий Васильевич был «литературный» композитор, знал творчество поэтов, их страсти, их мысли, наполнял их звуками. И, что радостно — он знал и любил современных поэтов и писателей, а мы (Распутин, Крупин, Костров, Куняев, Астафьев) бывали на его концертах и в гостях, а ученую степень по одной мелодии к пушкинской «Метели» ему можно было присудить. Он и сам любил приходить в Союз писателей России. «Мне здесь тепло и уютно», — говорил Георгий Васильевич.
В Доме писателей еврейские анекдоты В 1988 году я отдыхал с семьёй в Литовской Ниде, на Куршской косе. Союзом писателей там был построен Всесоюзный Дом творчества писателей. Ау, где ты, Дом писателей, где денежки? С нами были интересные люди: правнук адмирала Лазарева, писатель Олег Васильевич Волков, книгу которого «Погружение во тьму» я печатал в «Роман-газете». Олег Васильевич, несмотря на то, что 29 лет отсидел в ГУЛАГе или отбыл в ссылке, был человек незлобивый, жизнелюбивый и открытый. Помню, когда на утро принесли манную кашу (кормили нас литовцы средне), он с укором покачал головой и объяснил официантке: «Голубушка, я все 29 лет, будучи голодным, к манной каше не притрагивался: так она мне в детстве надоела». С нами вместе был и Евгений Аронович Долматовский, достаточно широко известный поэт — автор песен «Ой, Днипро, Днипро», «Всё стало вокруг голубым и зелёным», «Комсомольцы-добровольцы» и многих других вполне приличных и массовых песен. Он много рассказывал о довоенной, непростой писательской жизни и знал множество незлобливых анекдотов о евреях, возможно, сам их и придумывал. «Ты знаешь, сенсация, — говорил он, — снова ввели, чуть изменив название, и награждают медалью «За освобождение Одессы». «Кому же её выдают?» «А тем, кто покидает город и уезжает в Израиль». И заливисто хохотал. «А ещё, знаешь, сейчас в Одессе 600 тысяч человек и триста тысяч евреев». «А триста тысяч других?» «А триста тысяч других — еврейки». Да, такие анекдоты да из его уст по разряду антисемитизм не проходили.
Останний раз пишу… На Украине выходил чудесный юмористический журнал «Перец». Его главным редактором был известный по всей республике юморист и острослов Фёдор Макивчук. Но вот был у него один грех — он не сдерживал себя и ругался, нередко и на своих работников. Те осерчали и написали в ЦК партии (вот чем иногда приходилось заниматься высшему органу коммунистов). Там состоялся секретариат, Фёдору сделали выволочку и даже, говорят, вынесли догану (выговор). Он возвратился с секретариата чернее тучи. Сослуживцы смотрят и слушают, как себя поведёт Главный. Он молча потребовал все материалы в номер. Читает, хватает красный карандаш и на первой корреспонденции размашисто пишет «Гимно! Останний раз пишу, но гимно!» Не знаю, писал ли ещё «останний» (последний раз) Фёдор Макивчук, но сослуживцы больше в ЦК не жаловались.
Какая вы сегодня длинноногая! Василий Дмитриевич Захарченко, блистательный (и по внешности, и по обхождению) человек, поэт, главный редактор журнала «Техника-молодежи» поучал меня: «Валера, говори людям побольше хороших слов. Женщин засыпай комплиментами». Когда я говорил, что комплимент сразу не придумаешь, он ответствовал: «А ты не придумывай, а скажи ей сразу с утра: «Какая вы сегодня длинноногая!» — и она будет довольна и радостна».
Вместе со всем народом В начале встречи команданте Уго Чавеса с митрополитом Кириллом, тогда руководителем Отдела внешних отношений Патриархии в Каракасе (митрополит совершал поездку по приходам Русской Православной Церкви в Латинской Америке) произошел интересный диалог, как рассказал мне присутствовавший при этом человек. Команданте протянул руки, выходя из-за стола, и, приветствуя митрополита, громко сказал: «Приветствую вас. Мне только что звонил Фидель Кастро, который три часа беседовал с вами, он сказал мне: «Ты сейчас будешь беседовать с самым умным человеком планеты. Наши кардиналы, – сказал мне Фидель, – чего-то не понимают». И дальше полушутя-полусерьезно сказал: «Товарищ митрополит, примите меня в Православие!» Митрополит в том же духе ответил Уго Чавесу: «Да, но только вместе со всем народом ».
А зачем мне это нужно? В советские времена каждый год проводилась Неделя детской книги, которая открывалась в Колонном зале Дома Союзов. Торжественно, шумно, весело. Агнию Барто окружили первоклассники, к ней протягивали книжки, блокнотики, приглашения, чтобы она расписалась, дала свой автограф. Энергичная девочка, расталкивая других, прорвалась к Агнии Львовне, протянула бумажку, та расписалась, автограф был получен. Девочка отошла в сторонку, долго рассматривала надпись, потом так же энергично прорвалась к Барто и требовательно спросила: «Тетя, а зачем мне это нужно? » Агния Львовна пожала плечами, не знала, что и ответить. Да на такой вопрос ответить и нелегко.
Основной и постоянный закон социализма В Киевском университете у нас «философы», то есть студенты философского факультета, считались самыми мудрыми. Иван Жмыря к тому же был старше нас, историков, на один курс и говорил афоризмами. Ажиотаж вокруг сталинской работы «Экономические проблемы социализма» спадал. Но Ваня поучительно обращался к нам: «Ты знаешь основной постоянный закон социализма?» В ответ на наше неопределенное молчание вздыхал, удивляясь нашей отсталости, провозглашал: «Основной и постоянный закон социализма это закон о временных недостатках!» Ошарашив своим знанием, оставлял нас при размышлении, то ли он шутит, то ли смеется над нами, то ли знает политэкономию лучше.
Исторический и придуманный герой В 1995 году я попал на неделю в Анапу, там отдыхали в одном из домиков строительного треста. Я сидел в тени и писал своего «Ушакова», а вечером рядом веселились крепкие и здоровые мужики, наверное, казаки. Один из них подошел и дружелюбно спросил: «Ты что делаешь?» Ты кто?» Я ответил, что писатель. Он вытащил меня к столу, где находился весь «букет отдыхающего»: светлая, на травках, ну и все кавказские вина. «Ты что написал?» Объясняю: историческое повествование «Росс непобедимый». Про век XVIII , про южное морское окно России в Европу, Азию и Африку и о том, как Екатерина переселяла черноморских казаков на Кубань. Там вообще много исторических лиц: князь Потемкин, Суворов, Ушаков, писарь войска запорожского, который и привел казаков сюда, фамилия его Головатый. «Постой, постой, – вскричал один, – Я и есть праправнук того Головатого». – «А ну покажи паспорт», – потребовал я. Какая художественная радость обнаружить корни своего героя. Стакан «Кубанской», конечно, выпили. Но потом я добавил, что у меня там не только исторические реальные герои, но и художественно придуманные обобщенные мной образы. Вот, например, казак Щербань, что следует по всем страницам. «Постой, постой, – вскричал второй, – Какой я выдуманный. Моя фамилия Щербань, и я тоже из казаков». Не без недоверия я попросил и его показать паспорт. Да – Щербань! Конечно, закрепили это событие, а на следующий день реальные и художественно придуманные герои меня провожали, как будто я побрызгал их живой водой.
Хотели как лучше… чего? Виктор Степанович Черномырдин та политическая фигура, вокруг которой немало высказываний, причем самого разнообразного свойства. Мы же сегодня вспоминаем его качество подлинного словотворца, «неученого лингвиста», выдающего в свет неожиданные высказывания, порой ставшие пословицами. Чего стоит его знаменитое изречение: «Хотели, как лучше, а получилось как всегда» ; «Лучше водки хуже нет»; «У нас в стране какие партии ни создавай, все – КПСС»; «Здесь вам не тут»; «Вот тут за телеканалы борются два еврея, а какая в них разница?»… Особо он любил обозначить казачье начало в предмете. Ведь он был из рода оренбургских казаков. Поэтому, когда создавался Шолоховский комитет, В. Черномырдина пригласили вместе с М. Алексеевым, В. Ганичевым, Ф. Кузнецовым возглавить его. Он с какой-то юношеской энергией воспринял это, и выпустил (за свой счет) стотысячный «Тихий Дон», участвовал в выпуске первого и второго рукописных томов после многолетних и, возможно, умышленных потерь последних. Множество журналистов было у нас в Союзе писателей России, когда Шолоховский комитет представили публике. Виктор Степанович выступил, в общем, как шолоховед. Но речь все-таки не об этом. После избрания Предсовмином, он осторожно вел поиск тех людей, которые умели работать, а не только громить предыдущие времена. Одним из таких людей стал Виктор Поляничко, которого я знал и с которым дружил более тридцати лет. Виктор работал в Челябинске, потом в ЦК ВЛКСМ, секретарем Оренбургского обкома партии, в секторах отдела пропаганды ЦК партии. Вот оттуда его послали в Афганистан, где он стал консультантом у президента Наджибуллы. Здоровый, крепкий, размеренный, он и походил на этого лидера афганской революции, которого предало политическое руководство нашей страны того периода. Поляничко был в Афганистане до последнего. Был отозван, уехал, его избрали секретарем компартии Азербайджана, где уже начали греметь выстрелы Нагорного Карабаха, начались погромы, да и Советский Союз распался. Он возвратился в Москву, занимался наукой, пробовал себя в коммерции, но душа не лежала. Тут и последовало предложение Черномырдина: стать представителем Правительства в ранге заместителя председателя Правительства в зоне кровавых стычек между осетинами и ингушами. Черномырдин знал Поляничко, когда в советское время сам был директором строительства Орского металлургического комбината, а Поляничко был комсоргом на стройке. Его хватку, умение говорить с людьми, разрешать конфликты он видел тогда. И вот пришло время применить их там, где льется кровь. Виктор позвонил мне и сказал об этом. Я напустился, выговорил ему: «Ты уже под пулями был в Афгане, в Азербайджане, чего ты будешь кого-то обслуживать». Он тихо ответил: «Там же люди погибают, попытаюсь умирить их». В общем, разговор закончился, и я сказал: «Виктор, я тобой горжусь, но береги себя». Он пообещал приехать на мой юбилей (его день рождения был за два дня до моего). Возопил «Московский комсомолец»: «Опять «коммуняк» возвращают». Виктор же начал решительно, провел сбор стариков с той и другой стороны, встретился с общинами, закрыл два легальных рынка оружия. Работал неустанно. Террористы не могли простить такого вмешательства в их планы. В горном ущелье он был расстрелян в машине со своими спутниками. На поминках я оказался рядом с Виктором Черномырдиным. Мы помянули, Виктор Черномырдин, зная наше неодобрительное писательское мнение о многих действиях властей, спросил: «Что надо? Чем помочь?» Я ответил, что ничем. (Хотя проблем было много.) Через год, по каким-то неизъяснимым причинам того времени, Союз писателей оказался заложником ситуации. Банк «Изумрудный», который был арендатором третьего этажа нашего здания и оплачивал по договору предыдущих лет расходы на содержание здания, обанкротился, и громадную сумму денег обязали, опять по каким-то запутанным правилам, выплачивать Союз. Мы были никудышними финансистами и юристами и не могли отстоять свои права и отвергнуть притязания. Даже для тех лет сумма долга была громадной – 2 миллиарда(!) рублей. Государство нам ничего не давало и давно не финансировало, взносы (мизерные) оставались на местах. Крах? Здание Союза писателей отбиралось, все выдворялись на улицу. Крах? Обращались везде: помогите. Никто не откликнулся. Крах. И тут кто-то предложил обратиться к Правительству. Было почти бесполезно, но вспомнил вопрос Черномырдина на поминках. И написал письмо. Через несколько дней в квартире раздался звонок, подбежала внучка и сказала мне: «Там какой-то Черномырдин». Я подошел, он сразу спросил: «Что там?» Объяснил. Еще вопрос: «Сколько?» Откровенно говоря, горло пересохло, я нерешительно сказал: «Два миллиарда». И новый, совершенно неожиданный и, честно говоря, непонятный вопрос: «Чего?» Я объясняю: «Два миллиарда рублей». Пауза и быстрый ответ: «Завтра решение примем из резервного фонда Совмина. Куда перечислить? В министерство культуры?» – «Что Вы, там они и останутся. В минфин, там есть заместитель, которого мы знаем и тот нам поможет». – «В общем, послезавтра получайте, расплачивайтесь». Целый месяц мы расплачивались с коммуналкой, электричеством,… И когда не осталось ни рубля, вздохнули. Знающие люди говорили: «Эх ты, простофиля, сказал бы долларов, жили бы припеваючи».
Интриги, батюшка, интриги Встретил я однажды знакомого приятеля, который работал в высокопоставленном аппарате. Поздоровался, увидел, что он как-то осунулся, стал не таким уверенным, спросил: «Что-нибудь случилось?» Он сказал: «Давай я тебе другую историю расскажу. Знаешь, нередко к Мавзолею я поднимался по Красной площади, а там, помнишь, справа возле стен большой туалет находился, там чисто, светло, цветы в горшочках стоят. Познакомились с уборщицей Марией Ивановной. Проходил там часто и заглядывал, но однажды мою знакомую там не встретил. А через несколько месяцев оказался на окраине Москвы, захожу в туалет, стены тюремной синей краской покрашены, на окнах решетка, пол грязноватый, да и мухи летают. Ба! А там дежурит моя знакомая. Я к ней: «Марья Ивановна! Как Вы здесь оказались?» Она скорбно потупилась: «Интриги, батюшка, интриги» . Я понял, для чего мой знакомый сию историю поведал.
«Всё равно возьмём» В четвёртом классе в 1944 – 45-м году мне дали ответственное поручение: передвигать красную ленточку продвижения наших войск на большой фанерной карте, которая стояла в центре нашего села. Прослушав утром сводку Совинформбюро, я бежал и передвигал ленточку вперёд. Иногда приходилось дописывать на карте города, которых там не было. Но больше всего хотелось передвигать ленточку вперёд, когда об этом не сообщалось, особенно в 1945 году. В начале апреля я передвинул ленточку вперёд на сам Берлин. Подошедший безногий фронтовик покачал головой: «Берлин-то ещё не взяли». Я понимал, что этого не произошло и полез отодвигать ленту. Фронтовик остановил: «Не надо, всё равно возьмём» . Так я взял Берлин по твёрдому указанию фронтовика на десять дней раньше его капитуляции.
«…Жить без здоровья» Валентин Григорьевич Распутин человек серьезного, часто трагического, нравственного бытия. Но в отношениях с людьми он нередко тихо шутит. Одна из последних его мягких шуток, на вопрос: «Валентин Григорьевич, как здоровье?» — Валентин вздыхал и отвечал: «Да знаешь, я решил жить без здоровья».
Не перехмуриваться… Как буря, врывался в издательство Егор Исаев, полный размышлений, высказываний, стихов. Он него нелегко было уйти, не выслушав порцию высказываний. Запомнились его слова: «Не надо перехмуриваться…»; «Мы ребята с придурью, но не дураки…»
Не спаивайте Василий Белов – выдающийся русский писатель, был человек нестандартный, неожиданный в своих выводах и выступлениях. Губернатор области Позгалев рассказывал, что в первый день своего выхода на работу к нему в кабинет вошел Белов и сказал, что «мы будем Вас беспощадно критиковать за наплевательское отношение к нуждам людей». Я, сказал губернатор, согласился, но заметил, что работаю всего один день и попросил критику перенести на другие сроки. Василий Иванович задумался и произнес свои знаменитые слова: «Все впереди» , которые стали названием его романа. Как всегда, в эти годы он боролся за деревню, за крестьянина, за землю. В 80-е годы резко выступал против пьянства, чем нередко озадачивал своих собратьев. В Иркутске на ежегодном празднике «Сияние России», после выступления в аудитории писателей повели на ликероводочный завод, который один, из небольшого количества предприятий города, был рентабельный, работал даже с большой прибылью. Директор завода с энтузиазмом рассказывал, что чистая байкальская вода является выдающимся качеством иркутской водки, и она поэтому идет даже заграницу, дает прибыль в валюте. Василий Иванович слушал, слушал, а потом резко сказал: «Вот вы и спаиваете наших людей, делаете их дебилами и пьяницами . Разве Вам не стыдно?» Директор завода, ожидая похвалы за умелое ведение хозяйства, опешил, стал неуклюже оправдываться, что-то обещал… Василий Иванович встал и, не попрощавшись, стал уходить. За ним потянулись нехотя и другие. У входа остались и сумочки с двумя бутылками из чистой байкальской водки, которыми хотел одарить писателей директор. Кто-то с сожалением остановил на них свой взгляд, но взять не решился. Авторитет Белова был непререкаем.
Улыбка Шолохова Конечно, неисчерпаем в своей усмешке Михаил Александрович Шолохов. Его хрестоматийный дед Щукарь породил галерею хитрющих, простоватых, себе на уме героев. А его боец, неунывающий, боевой, находчивый Лопахин из «Они сражались за Родину» и явил тип солдата войны, своеобразного Теркина, терпевшего урон, поражение, но победившего. Его юмор, насмешки, подначки естественны. В моем личном арсенале немало выражений, ситуаций, веселых или, по крайней мере, забавных историй от Шолохова. Возможно, некоторые из них были мифом, некоторые рассказывал он сам. Вот, например:
«Больше кого, товарищ Сталин?» Весной 1942 года, приехав в Москву с Западного фронта, сдав журналистские материалы в «Правду» и «Красную звезду», Шолохов нехотя согласился встретиться с американским капиталистом, который привез нам помощь. Американец сидел, развалившись в кресле, и барственно протянул руку. Шолохов приветствовал его жестким словом: «Встать!» Тот встал, даже вскочил, с опаской вглядываясь в писателя. Там же Шолохов в застолье повздорил с Эренбургом, когда тот увидел в Калуге убитую еврейскую девочку, не заметив тысячи убитых калужан. С досады от такого невнимания ко всем жертвам, он «хлопнул» рюмку водки и вышел, хотя его просили задержаться. Вечером хотел уехать на фронт, но решил, что уедет утром. А утром в дверь постучали два крепких капитана: «Товарищ Шолохов?» – «Да» – «Проедемте с нами». Ехали из гостиницы «Москва». «Если прямо, то к Лаврентию, – рассказывал позднее Шолохов, – если направо, то в Кремль». Повернули направо, проехали в Спасскую башню, провели по коридорам. И оставили в комнате, где сидел хмурый Поскребышев (помощник Сталина). «Я сел, – рассказывал Шолохов, – положил руки на колени, а галифе замасленные, когда тушенку поешь, то руки вытрешь, они же жирные». Посидел полчаса. Звонок. Поскребышев зашел и вышел, открыв дверь, шепотом сказал: «На этот раз тебе, Михаил, не отвертеться». Шолохов пожал плечами и шагнул в кабинет. У окна, спиной к нему стоял Сталин и курил трубку. Минута, две, три… Он, не оборачиваясь, спросил со своим небольшим акцентом: «Таварищ Шолохов, гаварят вы стали больше пить?» Ну не объясняться же, Шолохов и спросил: «Больше кого, товарищ Сталин?» Трубка задымилась, заклубилась, Сталин усмешливо покачал головой, обернулся и предложил: «Садитесь, товарищ Шолохов». И вслед за этим неожиданный вопрос: «А вы не помните, когда Ремарк написал «На Западном фронте без перемен»?» – «В двадцать восьмом или двадцать девятом, кажется». – Сталин прохаживался вокруг стола и сказал: «Мы не можем столько ждать, товарищ Шолохов. Мы должны показать, как наш народ воюет». Беседовали долго, он расспрашивал, что говорят солдаты, как сражаются офицеры, где самые гибельные бои. Шолохов не говорил об этом прямо, но, возможно, тут и проявилась мысль о большой книге о войне. Впереди были еще Сталинград, Курск. Распрощавшись, Шолохов выходил мимо Поскребышева и ткнул тому под нос кукиш: «На!» А главы из «Они сражались за Родину» появились в «Правде» уже в 1943 году.
«И за отсутствующих здесь женщин!» После очередной беседы-разгона с творческой интеллигенцией в Кремле, Хрущев пригласил всех участников на прием. Проходя рядом с Шолоховым, он сказал: «Поведи стол, Михаил, ты же знаешь, как с интеллигенцией обращаться». Шолохов как всегда разгладил усы и стал во главе стола. Известно, что первый тост по кремлевскому ритуалу произносился за Генерального секретаря ЦК КПСС (тогда Первого секретаря). За этим внимательно следил Михаил Андреевич Суслов. Шолохов же предложил тост «За нашу Родину, Советский Союз!». Кто бы возражал, но Суслов напрягся. Ну ладно, второй. Хрущев сидел рядом, с одной стороны Нина Петровна, с другой Екатерина Фурцева. Шолохов взглянул на них, других женщин, и боевито предложил: «Давайте поднимем наши рюмки за присутствующих здесь женщин» . Все с удовлетворением выпили, Никита Сергеевич чокнулся со своими соседками. Михаил Суслов был обескуражен. Ну, наверное, следующий? Шолохов без особого перерыва провозгласил третий. Ну вот, слава Богу, наверное, скажет по ритуалу. Шолохов погладил усы и с усмешкой сказал: «А теперь давайте выпьем за отсутствующих здесь женщин». Было весело и даже задорно. Суслов держался за сердце. Спас Сергей Михалков, он вскочил и провозгласил: «Давайте выпьем за нашего руководителя, дорогого Никиту Сергеевича». Стулья задвигались, все встали. С тех пор тост «за отсутствующих здесь женщин» пользуется неизменным успехом.
«Вот тут-то ее и пить, Миша, развезет…» А вот уже из того, что видел и слышал сам. В 1967 году в Вешенской прошел выдающийся семинар-встреча с молодыми писателями страны. А молодыми тогда были Василий Белов, Владимир Фирсов, Лариса Васильева, Олжас Сулейменов, Феликс Чуев, да в общем 30 человек из Советского Союза и других стран. Шолохов сказал вступительное слово, об ответственности писателя, пригласил всех выступить на вечерней казачьей сходке. Особенно радостно было, что с нами был Юрий Гагарин. О розыгрышах и улыбках Юры я уже рассказывал. А он был весел, говорлив, расположен к шуткам. Шолохов глядел на него с любовью, как отец на сына. На берегу Дона, когда мы всей гурьбой расположились возле дуба, Юра затеял кутерьму, играл в волейбол, ходил на руках, кинулся в Дон. Шолохов, усмехаясь, попросил: «Ты, Юра, мне писателей не угробь, они же слабенькие». А Юра свои розыгрыши начал ещё в самолёте, когда летели из Москвы. Он сидел на первом ряду с Сергеем Павловым, первым секретарём ЦК ВЛКСМ. А через проход я и Юра Верченко, как организаторы семинара. Ну, на первый ряд принесли закусочки, и вдруг вижу: девушки-стюардессы вокруг меня тоже начали суетиться, привезли тележку, поставили рюмки коньяка, бутерброды с икрой. Вдруг вижу: Юра давится от смеха. С чего он это? Девушки за ним ухаживают, а он серьёзно говорит: «Да, я-то что, а вот тот длинный блондин первый полетит на луну». Так я и слетал на луну. А на следующий день после утреннего заседания у нас был обед в хуторе Каргинском. Жара была 35 градусов. Хотя закрыли ставни, но есть не хотелось. Сыр загнулся, водка была теплая. Мы застонали: «Жарко ведь, Михаил Александрович», – «А я сейчас ехал, – сказал он, – навстречу кум Петро, на одном плече и руке пиджак, во второй руке ополовиненная бутылка водки. Я ему говорю: «Что ж ты, Петро, пьешь-то, в такую жару…» Он переложил бутылку в другую руку и поднял палец вверх: «Вот тут-то ее и пить, Миша, развезет…» Мы захохотали. Немножко и нас развезло.
Ты все «сено пьешь», у каждого казака в глазах должна быть мутнинка Ну и, конечно, он был мастером короткого, точно, незабываемого слова, определяющего суть явления. Я встретил его в больнице на улице Грановского. Он расспрашивал, что вышло в издательстве «Молодая гвардия», интересовался, какие стихи, что написал Володя Фирсов, которого он любил. Восхищался строчкой: «А соловей свирепствовал». Я сказал, что все обсуждают «Судьбу» Петра Проскурина, но многие высказываются, что она чрезмерно рыхла и пухла. Попыхивая неизменной сигаретой в мундштуке, Шолохов сказал слово, которое указало на недостатки романа: «Недопек, Петро, недопек». Я призывал Шолохова пить обязательно травяные настои, которыми меня поила Светлана. Ухмыляясь, на следующий год он спросил: «Ну а что, Валера, ты все сено пьешь?», — принизив мой медицинский ранг. Можно вспомнить многое, но вот еще одно яркое неожиданное слово. Я просил принять очень упрашивавшего поговорить с Шолоховым моего коллегу из Болгарии, директора издательства «Народна младеж» Попова. Шолохов вздохнул и разрешил: «Нашим можно». Мы приехали, в группе был еще писатели Анатолий Иванов, Владимир Чивилихин, Владимир Фирсов. Весь вечер проговорили о «Тихом Доне», его прообразах, о гражданской войне, казачестве. Когда прощались, он попросил секретаря райкома Маяцкого: «Ганичева мы в казаки уже принимали, надо ведь и Попова принять». Для Маяцкого Шолохов не только литературный авторитет, он верховная власть. «Все будет сделано, Михаил Александрович». В гостинице, в комнате для гостей уже все было приготовлено. Секретарь сказал: «Главное, Попов, казак должен любить свою Родину». За это выпили стакан граненый, все 200 будет. Попов должен был выпить до конца. Председатель Исполкома сказал: «Казак должен любить землю, холить и лелеять ее». Опять граненый стакан. Женщина председатель колхоза сказала, что казак должен любить жену и вообще быть достойным мужем. Опять Попов должен был выпить граненый. Военком сказал, что казак должен уметь стрелять, быть зорким. Опять граненый. В общем, до десяти наставлений, наверное. Затем пара ударов нагайкой по заднему месту. Грамота. И Попов упал. Утром, рано, зашли попрощаться к Шолохову. Попова поддерживали слегка. Попрощались. Шолохов спросил: «Ну а Попова-то приняли в казаки?» Говорим: «Да, приняли». Он подошел поближе, вгляделся в нового казака и, улыбаясь, сказал: «Да, вижу, что приняли. У каждого казака в глазах должна быть мутнинка» .
«Что не проза, то поэзия…» Однажды поздно в издательство «Молодая гвардия» ко мне заглянул посетитель. Я устал, беседовать не хотелось, и я сказал ему: «У нас прозой занимается главный редактор…» Он не уходил: «Да я о поэзии». – «Ну и поэзией он тоже занимается…» Посетитель многозначительно посмотрел на меня и изрек: «Что не проза, то поэзия. Что не поэзия, то проза. Чем же Вы занимаетесь?» Я захохотал ехидному остроумию, пригласил его садиться. Мы разговорились, это был известный поэт, эпиграммист и, как оказалось, насмешник Николай Глазков. Многое ему сходило с рук. Фронтовик, воевал, насмехался над немцами, союзниками, да и над нашими порядками. Одну из последних его язвительных шуток в советское время запомнил. Если бы кто-нибудь мне сказал: И чтобы, как в русское небо, Подтрунивание над собой было частью его облика: С чудным именем Глазкова Любил Коля побывать в «Молодой гвардии», тем более что Николай Старшинов не пил — ему доставалось больше.
В России, опаздывая, успеваешь В конце 80-х годов делегация Союза писателей была послана в город Кологрив Костромской области для открытия мемориальной доски на доме, где родились и жили два замечательных русских писателя Сергей Максимов и Сергей Марков. Первый выпустил более десятка книг о русской народной жизни, быте, тюрьме, сельском хозяйстве. Его книга «Крылатые слова» в пословицах, поговорках и выражениях долго была у меня в библиотеке. А «Куль хлеба и его похождения» была любимой книгой дочери. Сергей Марков – эрудит, знаток истории и географии — писал о громадных российских просторах. Все мы гонялись за его книгой о Севере «Юконский ворон», — да и поэт он был знатный. И вот в этой глуши (а Кологрив был расположен в самой дальней части Костромской области и еще за километров тридцать от железной дороги) в делегации с нами был известный книголюб, писатель, рассказывающий о русских народных промыслах, знаток Хохломы и Мстеры, знаток русских древностей Евгений Иванович Осетров. Человек уважаемый, но все время нас подгоняющий и беспокоящийся, чтобы мы нигде не опаздывали. Доску открыли, сели на специальный автобус, который нас должен был отвезти на станцию. Автобус, конечно, ломался, шофер, чертыхаясь, чинил его, а дорога была разбита, шел дождь. Евгений Иванович, слегка грассируя, обращался ко мне и выговаривал: «Ну почему у нас, Вагерий Николаевич, такие плохие догоги?» Ну не объяснять же Евгению Ивановичу, почему… И я, чтобы не вступать в полемику, сказал: «Вот поэтому они (враги) нас и не завоевали!» Евгений Иванович опешил, ему как русскому патриоту это показалось убедительным, но он не сдавался: «Ну, хоть автобус можно починить?» Я соглашался, но чувствовал, что мы безнадежно опаздываем, и, чтобы успокоить Евгения Ивановича, сказал: «Ну, в России все может случиться». Но не случилось, когда мы бросились к железнодорожной кассе, то понимали, что опоздали, а гордая и неприступная кассирша с некоторым торжеством сказала: «А что вы думаете, поезд вас ждать будет? До следующего поезда целые сутки…» Кассирша, переждав наш шок и видя нашу растерянность, продолжила: «Ладно, поезд задерживается на два часа, давайте деньги». Восторгу нашему не было конца, а Евгений Иванович сказал мне, бросив грассировать: «Да, в России все может случиться. Даже опаздывая, ты все равно можешь успеть» .
Хлопцы, да куды ж мы йидем? Осенью 1955-го мы, 5-й курс Киевского университета, возвращаемся с месячной уборки кукурузы в Николаевской области. Студенческая компания была шумная, веселая, балагурила на каждой станции, где останавливались, плясали, пели, вовлекая в свою толпу зрителей. На станции Знаменка к нам присоединился какой-то дед, вместе с нами вытанцовывал и пел, вместе побежали садиться в общий вагон. Он там тоже продолжал петь. Едем, смотрим в окошко, он вдруг как закричит: «Хлопцы, та куды ж мы йидемо? Мне же в другую сторону!» Так и хочется иногда вскричать: «Хлопцы, та куды ж мы йидемо?!»
Мы так вас долго ждали… Летевшие на общем самолете из Ростова в 1967 году в Вешенскую молодые писатели говорили об одном, наверное, придуманном, но с большим вдохновением рассказанном Феликсом Чуевым случае. Лариса Васильева, Юрий Сбитнев, Олжас Сулейменов и другие выпустили из самолета выходить первым Василия Белова как молодого и самого авторитетного среди них. Василий Иванович, надо признать, здорово был похож на последнего императора России Николая Второго. На сельском травяном аэродроме нас встречали. Многие старики стояли в привычной одежде: в казачьих пиджаках, в галифе, естественно, без лампасов, в шерстяных домашних носках и в галошах. И они, по словам Феликса, увидев выходящего из самолета Белова, пали на колени, воскликнув: «Мы так долго ждали Вас, Ваше Величество!» Ну а как же им было встречать императора, которому они давали присягу? «Держите карманы и штаны» И еще одна весёлая история, о которой нам рассказал Юрий Мелентьев (тогда — работник ЦК КПСС, а затем — министр культуры России). Когда они летели в маленьком четырехместном чешском самолетике, впереди нас из Ростова в Вешенскую, Юра Гагарин в приказном порядке велел летчику передать ему штурвал. Тот слабо сопротивлялся, но кто же откажет Гагарину! Оглянувшись назад, Гагарин сказал: «Ну, теперь держите карманы и штаны» . А в самолете сидели Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов, представитель отдела культуры ЦК партии Юрий Мелентьев и главный редактор журнала «Знамя» Вадим Кожевников. Те не очень поняли, но когда он заложил вираж и «мертвую петлю», хвататься за карманы было поздно: откуда посыпалась всякая мелочь, правда, говорят, брюки остались сухими. Когда из Вешенской Гагарин улетал вместе с Павловым вручать орден Комсомольску-на-Амуре, мы махали ему руками, а самолетик снова совершил «мертвую петлю» и качнул нам крыльями, прощаясь. Шолохов покачал головой и сокрушенно с любовью сказал: «Ну, Юра, его не удержишь».
«…Ну, еще двести!» Особым успехом пользовались армейские истории, иногда, а чаще всего они касались выпивки или женщин. Наш друг полковник Олег Зинченко, кандидат в члены бюро ЦК ВЛКСМ, рассказывал, как громадный и высоченный маршал Якубовский распекал офицеров за то, что они много пьют. – Ну, взял свои пятьсот грамм, и хватит! – Двести, двести, – подсказывает адъютант удобоваримую дозу и норму. – Ну, еще двести , – закончил маршал под одобрение зала.
«А кто привык фужерами…» С представительной группой писателей мы оказались в тогда еще советском Севастополе. Выступили на кораблях, в Доме офицеров. Командующий Черноморским флотом давал прием на корабле. Мы зашли, в кают-компании стояли закуски, выстроены фужеры, лежали приборы. Адъютанты разливали коньяк по рюмкам. Командующий, с некоторым смущением оглядывая поэтов и прозаиков, постигая их сущность, и, присмотревшись, уже без особого смущения обратился к нам: «Товарищи писатели, а если кто привык фужерами, то, пожалуйста, — фужерами!» Да, удалую славу в глазах моряков завоевали писатели.
«Не будем мешать товарищу работать» Леонид Ильич Брежнев приехал в Новороссийск, направляясь в Крым на отдых. Его встречал секретарь крайкома, секретарь горкома, председатель горсовета и командующий флотом. Встреча была короткой по времени, проехали на «Малую землю», показали памятник малоземельцам и зашли в здание морского вокзала, где у причала стоял правительственный катер, который должен был отвезти высокого гостя в Ялту. В комнате гостей стояли разного рода кубанские угощения и наполненные рюмки ароматного коньяка. Секретарь крайкома гостеприимно приветствовал гостя и предложил тост за Генерального секретаря. Налили по второй и предложили за героев Малой земли. Выпили по третьей и, конечно, помянув город и край. Вдруг Леонид Ильич, что-то заметив, обратился к командующему флотом: «А Вы почему не пьете?» Тот смутился и, запинаясь, сказал: «Да я на работе, Леонид Ильич!» Брежнев, державший в руке наполненную рюмку, бросил ее об пол и сказал: «Всё, поехали, не будем мешать товарищу работать!» И пошел на катер. Командующий слёг, и только, говорят, вмешательство Устинова спасло его от большого гнева. А мы во многих случаях вспоминали эту полновесную фразу: «Не будем мешать товарищу работать» .
Три часа думать о народе Леонид Максимович Леонов — крупнейший русский писатель второй половины XX века. Чего стоит его многозначительный роман «Русский лес» с самым распространенным типом интеллектуального стяжателя Грацианского, обозначившим целое явление в нашем обществе. Я не говорю уже о его фундаментальной «Пирамиде», которую он писал больше сорока лет. Он обладал довольно язвительным юмором, а скорее ироническим вопросом. Так он вопрошал: «Ганичев (если Шолохов обращался ко мне «Валера», то Леонов — по фамилии), скажи, они там думают (он показывал пальцем вверх) о народе?» Я неопределенно хмыкнул: «Наверное, думают». – «Нет, если бы они хоть раз в месяц собирались и говорили: «Сегодня мы три часа думаем о народе», – было бы значительно лучше». Этот вопрос, подняв палец вверх, многие и сегодня задают: «А они там думают о народе, хотя бы три часа кряду?»
Слова народные… Иногда люди, да и ведущие концертов удивляют своими определениями и определением смысла, даже духа произведения, а иногда точный смысл выражают простые люди. В Смоленске вышла красивая, накрашенная ведущая и громко объявила: «Поэма «Василий Тёркин», слова народные». Как бы порадовался Александр Трифонович Твардовский, если бы при нём объявили автором его творения народ. В Вешенской в 90-летнюю годовщину Шолохова десятилетняя внучка подошла к двум восьмидесятилетним старушкам, сидящим у могилы писателя, и спросила их: «Бабушки, а вы-то сами «Тихий Дон» читали?» Те с удивлением на неё посмотрели и твёрдо ответили: «А как же внученька! Ведь для нас две самые великие книги Библия и «Тихий Дон». Для автора это была бы, наверное, великая награда.
«Доктор, я до вас!» Во время осенней уборки кукурузы в Николаевской области, куда вывезли весь университет, мы по вечерам пытались наладить самодеятельность в местном клубе села Сергеевка. Витя Мороз играл на аккордеоне, Мила, Валя и Римма пели песни. Мы с Юрой Скрынником изображали драматических артистов. Во-первых, я прочитал стихи Беранже, которым увлекался тогда. Конечно, это было актуально в далекой украинской деревне, особенно его стих «Мой старый фрак». Я выступал в черной вельветовой курточке и трагически обращался к залу: «Мой старый фрак, не покидай меня». Публика вряд ли знала, что такое «фрак», но с уважением отнеслась к моей куртке, а сидевший на первом ряду человек разрыдался: оказалось, что он учитель, из старых дворян. Мы решили повеселить слушателей и сыграли чеховскую «Хирургию». Народ развеселился, когда я играл зубного врача, орудуя громадными плоскогубцами, вырвал у пациента (Юры Скрыника) зуб. После этого роли переменились. Юра стал сельским врачом в белом халате, а я — посетителем. Занавес раздвинулся — его роль тут играла простыня — и на стуле сидел погрузившийся в медицинские документы доктор – Юра. Через некоторое время на сцене появился я, одетый в кожушок и шапку, и робко спросил: «Доктор, я до Вас». Юра, не поднимая глаз, буркнул: «Роздягайтесь». Посетитель, то есть я, снял кожушок и шапку и снова сказал: «Доктор, я до Вас». Юра снова, но уже с раздражением повторил: «Роздягайтесь». Посетитель снял пиджачок, рубашку, майку, в зале становилось все горячее. И когда на очередное «Роздягайтесь» я стал снимать брюки, девчата захихикали, парни захохотали, наступал момент стриптиза (правда, этого слова мы тогда не знали), доктор поднял, наконец, глаза, я взялся за трусы. А доктор спросил: «Ну что у вас болит?» Посетитель, он же я, возвестил: «Доктор, я до вас дрова привиз» . Зал хохотал, стриптиз не состоялся. «Зустринуться, чи не зустринуться знову» Председатель Белгородской думы Зеликов рассказывал, что в комсомольской юности он работал книгоношей. Была такая профессия. Ходил по полевым станам и фермам, разносил книги, агитировал читать, для этого кратко пересказывал содержание книги. Часто, когда рассказывал у доярок, они торопили его, потому что надо идти на дойку. Они спрашивали: «Ты скажи, як воны зустринуться, чи ни зустринуться знову». Приходилось успокаивать: «Да встретятся, встретятся». – «Ну, тоди все добре, а зараз мы на дойку».
«Будете в гробу вместе с… Франко» Отец Сергий, который иногда сослужил в нашем Филипповском храме, уехал в далёкую деревню Ярославской губернии. К нему туда нередко приезжал писатель Александр Сегень. Он рассказывал, как иногда он приучал к церковным обрядам прихожанок. Те спрашивали: «Батюшка, а можно не поститься?» Батюшка доходчиво объяснял: «Ну, не поститесь, не поститесь, заболеете, умрёте и будете там вместе с Гитлером, Муссолини и Франко ». Бабушки не знали, конечно, кто такой Франко, но страх испытывали. И продолжал: «А вот если хотите с Александром Васильевичем Суворовым… тогда поститесь!»
«Всё ж таки Бог е!» После «схождения Благодатного огня» в Иерусалимском храме верующие, просветлённые и радостные выходили из храма. Вышел оттуда и мужик с Полтавщины, постоял, подумал, перекрестился и изрёк: «Всё ж таки Бог е!» Ясно, что он до этого и в церковь ходил, молился, но поистине: «Хохол не поверит, поки не побачыть». И тут, хотя Бога он не побачил, но к Вере склонился.
«Утром не похмеляемся…» Когда я был в Антарктиде вместе с экспедицией Героя Советского Союза, полярника Артура Чилингарова по эвакуации команды с затёртого арктическим льдом научно-исследовательского корабля «Михаил Сомов», то с нами была южноафриканская команда журналистов. Было минут сорок, дул ветер, на котором можно было лежать, нагнувшись — такой он был упругий. Держась за канат от полярных домиков, вместе с ними пришёл в столовую. Там было светло и радостно. Стены были оклеены обоями и белыми берёзками. Тепло, уютно, хорошо! Журналисты смеялись, шумно говорили, потом увидели у раздаточной кухни какой-то шикарно разрисованный текст. «Что это?» — «А это «указы» о том, как надо вести себя в столовой». — «А как же?» Кто-то стал переводить на английский язык написанный под церковно-славянский язык шутливый текст: «А ещё, кто соль рассыпал — отрубить ему десницу, а ещё кто перстами залезет в бачок с компотом — отрубить тому персты, а потом отсечь голову». Журналисты замолчали, притихли, соль поставили на место, а от компота отказались. Вот что значит перевод! А шутка это или нет — не поняли. Кто их знает, этих русских?.. В пять часов, когда мы просыпались, инженер-метеоролог, выходя из домика, обернулся к нам: «А вы утром не похмеляетесь?» Отвечаем: «Нет». Он от дверей бросил нам утвердительно: «Мы тоже нет». И уже выходя, обернулся и огорчительно закончил: «Потому что нечем» .
«И то…» Владимир Алексеевич Солоухин — фигура фундаментальная в нашей литературе. От «Владимирских просёлков» все его вещи встречались у цензоров с подозрением. В 1967 году в связи с 50-летием советской власти цензура запросила вёрстку номера «Молодой гвардии», чтобы не напечатали ничего лишнего. Вроде всё было нормально — о войне, о тружениках пейзажные и даже юбилейные в начале стихи. Но в журнале «Товарищ» был помещён небольшой очерочек о грибах, об их собирании, хранении, засолке. Очерк был написан Солоухиным. Цензор не поверил, что в очерке не таится подвох, прочитал два раза, вызвал меня и два раза расспрашивал: «Ну, ясно, что белые — это белогвардейцы, рыжики — допустим, анархисты, свинушки — зелёные, а мухоморы — это что или кто? Это красные?» Я сначала не понял, что он это всерьёз. Но он довольно упорно расспрашивал о творчестве Солоухина, о его последних работах и остался, кажется, с сомнением: не придумала ли «Молодая гвардия» и Солоухин показать очередную фигу? А Владимир Алексеевич добродушно посмеивался и с напором на «о» говорил: «Да, ладно, пусть поищут шиш-то, а мы лисички будем жарить». Он был мой сосед по Переделкино, и мы часто прогуливались по улице Серафимовича. На одной из последних встреч он мне рассказал довольно поучительную историю. Он любил приезжать в Дом творчества в Пицунде в октябре, когда большинство писателей покидало санаторий. Он приезжал, его радушно там встречали, ибо он знал всех. Звал обслуживающую этаж Марию Егоровну и царственно говорил: «Мария, купи, пожалуйста, две банки «Изабеллы» хорошей». Та обычно соглашалась, но тут сказала: «Да, сейчас всё, ведь, Владимир Алексеевич, разбавляют водой вино-то». Солоухин подумал и сурово сказал: «Да ты мне своё принеси! Ты же не разбавляешь?» Мария подумала и сказала после паузы: «Нет, я — нет!.. Да и то…». Было в этом «да и то» и желание заработать, и робкая попытка признаться в грехе. Мы посмеялись. И то… |
|
