Начало         Окончание

ВОЖДИ УЛЫБАЮТСЯ И ШУТЯТ

Фидель: «С таким тиражом я бы революцию во всём мире совершил»

Будучи в 1978 году на Кубинском фестивале, встретился с Фиделем Кастро. Он организовал приём в большом парке, где стояли бочки с ромом, на вертелах крутились бараны, хотя, если честно говорить, кубинцы жили без излишнего достатка, но принимали нас в своих бедных кварталах радушно и гостеприимно.

На приёме у Фиделя все к нему подходили, подошёл и я. «Комсомольская правда» (я тогда работал Главным). — «Знаю. Ну, что, комсомольцы на БАМ так же едут? А на целину? А песни поют так же (он запел немного фальшиво «Подмосковные вечера»)? А какой у тебя (такое обращение было принято) тираж?» — «Одиннадцать с половиной миллионов». — «Ну, — засмеялся Фидель, — я бы с таким тиражом революцию во всём мире совершил» . Встреча длилась до утра.

Кваме Нкрума. Медведь заурчал

В 1964 году после того, как я организовал в Колонном Зале суд над расизмом, суд над Фервурдом (главой ЮАР), это понравилось.

В 1965 году я был послан комсомолом продолжать эту работу в Гану, где проходил молодёжный конгресс на эту тему. Руководителем страны, президентом в Гане был друг Советского Союза, один из лидеров мирового Движение неприсоединившихся стран Кваме Нкрума (наряду с Д. Неру из Индии, Х.М. Сухарто из Индонезии, Г. А. Насером из Египта, И.Б. Тито из Югославии, Ф. Кастро с Кубы).

Кваме принимал нас в беломраморном президентском дворце на берегу Гвинейского залива. Мы пришли с сувенирами и подарками: механический мишка с внутренним урчанием для президента и янтарное колье для его жены. Всё прекрасно. Но, когда стали проходить во дворец, то начальник охраны воспротивился: все подарки оставить! Министр по делам молодёжи стал доказывать, что мы советская делегация, мы друзья Ганы, и нас с подарками надо пропустить. Начальник охраны почти согласился, но в этот момент кто-то из нас наклонил Мишку, и он заурчал. Что тут было! Начальник охраны бросился на медведя и, придавив своей мощной грудью, считал, что спас президента. И тут уж никакие уговоры не помогли. Возможно, русские пронесли взрывное устройство!.. Мы вошли в зал, величественный Кваме Нкрума обнял меня в ответ на оправданья, что подарки в холле задержаны, махнул рукой. Главное, мы осудили расизм . А когда вышли, увидели распотрошённого мишку, из чрева которого торчала пружина. Мы тоже махнули рукой: хотели, как лучше…

Тут же произошёл поучительный случай: к нам была приставлена для обслуживания длиннющая машина «Линкольн». Мы таких и не видели! Водитель, высокий красивый негр в белом мундире приветствовал нас и открыл дверцу. Я сел и, как положено в нашей «Волге» того времени, с силой хлопнул дверцу автомобиля, чтобы она наверняка закрылась. «Линкольн» заходил ходуном от удара дверцы, а я умостился впереди. Водитель взглянул с удивлением и насторожённостью на меня. Когда я вышел, второй раз хлопнув дверью, он уже со страхом глядел на меня, а в третий раз, опережая мои активные действия, вскричал: «Сэр, сэр», — и, взяв за ручку дверцу, осторожно её отпустил, она медленно и бесшумно закрылась. Чёрт их знает, что за замки придумали американцы.

«Дорогой товарищ Клика Тито»

В 1956 году мы, студенты, в Киеве впервые встречали иностранного руководителя, который проезжал в открытой машине по улицам города.

Это был президент Югославии, маршал Иосиф Броз Тито. Он был в белом маршальском костюме с орденским планками, махал удовлетворённо рукой. С ним рядом была красавица-актриса Иованка Броз Тито (говорят, потом он её арестовал). Мы размахивали флажками СССР и Югославии — великое примирении Югославии и Советского Союза состоялось (вернее, руководителей страны, народы-то наших стран давно испытывали дружеские и даже братские чувства). После проезда маршала состоялся, конечно, митинг. Он проходил на заводе «Арсенал». Рабочий-передовик, которому было поручено открыть митинг, имел, безусловно, заранее написанную и проверенную в парткоме речь. Но как человек передовой, он решил в бумажку не глядеть и начал самостоятельно, надеясь на собственную память и политическое образование, и обратился к гостям: «Дорогой товарищ Клика Тито…» С 1949 года в наших газетах это имя произносилось только в сочетании «клика Тито — Ранковича (начальник государственной безопасности) и изображался Тито с кровавым топором в руках. Не знаю, где после этого был секретарь парткома, но передовика на трибуну ясно, что больше не выпускали.

Цеденбал: «Верблюд — самое лучшее животное»

В 1979 году в Улан-Баторе беру для «Комсомольской правды» интервью у руководителя Народно-революционной партии Монголии Ю. Цеденбала.

Я у него в кабинете. Он застыл, как древний Будда, слегка прикрыв глаза. Видно, что устал от руководства. Я задаю вопросы для проформы, секретари мне уже отдали ответы (да он, по-видимому, сами всё и написали). Подрёмывая, Юмжагийн как бы и не слушал, но как только я что-то сказал про верблюда, он встрепенулся, оживился и чётко сказал по-русски (его жена русская, говорят, официантка из партшколы, откуда он её привёз): «А ты не иронизируй, верблюд — самое лучшее и умное животное» . Я почти засмеялся — столь мгновенным было его преображение, стал оправдываться, что я и не сомневаюсь, но он вызвал секретаря и сказал уже по-монгольски, как я позднее понял, чтобы меня повезли в город Далан-Дзагдад на самой границе пустыни Гоби. В город мы прилетели. Действительно, там стоял, как мне сказали, единственный в мире памятник верблюду. Потом мы съездили на стоянку верблюдовода, который нам рассказал столь много хорошего про верблюдов, что мы подивились: почему мы этого не знали раньше? Тут и фантастическая польза для организма от верблюжьего молока, и тягловые достоинства, и неприхотливость верблюда, и его ум. «Это первое животное, которое тысячи лет назад приручил человек, от Саудовской Аравии до Монголии, от Африки до Азии», — с гордостью сказал нам секретарь аймачного комитета партии, как будто он его и приручал. Верблюды же вставали и покорно ложились перед нами, даже позволили посидеть сверху, поплакала верблюдица, когда хозяин проиграл жалобную мелодию на одной струне. Мы поняли, что верблюд ещё и музыкальное животное. Возвращаясь в Далан-Дзагдад, мы уже с почтением сфотографировались у того единственного в мире памятника верблюду. Да, прав был вождь монгольского народа: верблюд — необыкновенное и ценное животное, которое в древности соединило миры.

Брежнев: «Я больше всего люблю журнал «Охота»

В 1968 году, когда только что пришёл Первым секретарём ЦК Комсомола Евгений Тяжельников, состоялась встреча членов бюро ЦК Комсомола с Леонидом Ильичем Брежневым, что было явлением неординарным. Проводилась она то ли для того, чтобы укрепить авторитет комсомола, то ли поддержать нового секретаря. Нас провели (по паспортам) в кабинет, мы уселись за длинным столом, середина которого была покрыта зелёным сукном. Там уже сидели секретари ЦК Демичев и Капитонов. Зашёл Леонид Ильич, дружелюбно поздоровался и спросил: «Ну, как дела, молодёжь?» Евгений Тяжельников стал рассказывать про поход по местам боевой славы, про «ленинский зачёт», про комсомольцев-бамовцев. Да, о комсомоле немало можно было рассказать. Брежнев послушал, доброжелательно покивал, потом встал, ходил, вспомнил свою молодость и внезапно переключился на прессу, сказал, что очень любит читать наш журнал «Вокруг света» и «Технику — молодёжи». А это уже была поддержка нашим друзьям Анатолию Никонову, снятому с журнала «Молодая гвардия» и назначенному в журнал «Вокруг света». Значит, не снят был тогда Толя за прорусские настроения, а, судя по реплике Генерального, повышен. А Генсек, успокаивая напрягшихся секретарей, сказал: «А больше всего я люблю журнал «Охота» . Встреча закончилась, кое-кто на журнал «Охота» подписался.

Янаев: «Спускаться с Мавзолея ещё труднее, чем подниматься»

В 1968 году комсомол проводил на Красной площади финальную часть похода по местам боевой и революционной славы нашего народа. Молодые люди хором зачитали клятву, которая торжественно начиналась: «Здесь, у седых стен Кремля, от которых наши солдаты уходили в 1941 году в бой…» и дальше было клятвенное заверение в верности Родине. Наверху, на трибуне Мавзолея, стоял Леонид Ильич Брежнев, председатель СЕПГ Вальтер Ульбрихт и начальник штаба маршал Баграмян, а на нижней трибуне стоял диктор Левитан и группа комсомольских организаторов манифестации. Она закончилась, и все мы стали спускаться вниз. Почему-то запомнились, хотя вроде это к нам не относилось, слова Геннадия Янаева, тогдашнего председателя КМО (Комитета молодёжных организаций), будущего неудачника в организации ГКЧП. Он сказал: «А с Мавзолея труднее спускаться, чем подниматься» . Мы не знали: к чему это он? Неужели прозревал сквозь годы?

Чаушеску: «Если бы даже мы выпили с Брежневым рюмку цуйки, это было бы историческим событием»

Был в Румынии. Руководитель страны Николае Чаушеску, позднее расстрелянный во время вхождения Румынии в цивилизованный мир, спустился в те годы на вертолёте на курортный пляж. Находящиеся рядом чехи ехидно сказали: «Святой Николай спустился с небес». Он прилетел из Крыма. Журналисты задали ехидный вопрос Чаушеску: «О чём Вы договорились с товарищем Брежневым?» Ежегодно все руководители соцстран прилетали в Крым, в Ялту, чтобы встретиться с Брежневым. То ли совещание, то ли смотр, то ли отдых. Чаушеску не дал журналистам повода поехидничать и твёрдо и внушительно сказал им: «Если бы мы даже выпили с товарищем Брежневым рюмку цуйки, то это было бы историческим событием» .

С тех пор мы, поднимая рюмку водки, или сливовицы, или цуйки провозглашаем это историческим событием.

Бен Али: «Пушкин — араб»

Президенту Туниса Бен Али, теперь уже бывшему, мы должны были вручить книгу его речей, выпущенную издательством «Держава», стихи Игоря Ляпина, посвящённые Тунису, где он бывал, и медаль А.С. Пушкина, выпущенную Союзом писателей. Секретариат президента, ознакомившись с подарками, выразил желание, чтобы вручение было через десять дней на Всетунисском собрании интеллигенции. Нас это не устраивало: в России были срочные дела, да и средств на повторный приезд не было. Секретариат сказал, что всё оплатит и президент хочет, чтобы медаль Пушкина вручил Союз писателей. Это облегчало дело, и мы дали согласие прилететь через десять дней.

Тунис тогда был процветающим туристическим государством, политику которого заложил хитроумный предыдущий первый президент Хабиб Бургиба. Этого, пожалуй, никому до него не удавалось. Он назвал свою партию народно-социалистической, даже бывал на съездах КПСС в Советском Союзе, провозгласил Тунис социалистической державой, при этом полностью пользовался доверием, порядками и капиталистическим строем Франции, Тунис был единственным арабским государством, установившим дипломатические отношения с Израилем, а у себя в стране он приютил Центральный штаб Палестинского фронта сопротивления во главе с Ясиром Арафатом. Тунис, несмотря на то, что в стране не было ни грамма полезных ископаемых, процветал. Тучи туристов из Англии, Франции, Германии, а также из Советского Союза, позднее — России, Украины ехали в эту красивейшую страну. Через десять дней мы приехали из России через Рим. Книгу, которая очень понравилась президенту, и медаль нас попросили вручить публично. С утра во дворец президента стекались солидные мужи культуры и науки Туниса. И вот торжественные момент: подарок вручают представители парижского Лувра, затем мы. Свою книгу президент принял с почтением, а медаль Пушкина, для которой арабы сделали более красивую, обитую бархатом, коробочку, поправил на своей шее и поцеловал. Затем, отвечая на вопросы, поблагодарил писателей России и торжественно сказал: «Нам дорога эта награда, потому что великий Пушкин — араб , он из нашей Нубийской пустыни, потом его предки оказались в России». Поправлять президента мы не стали. В конце концов, Пушкин — русский поэт, мировой поэт, многие считают его своим. Я же два дня до отъезда был узнаваем во всём Тунисе, мне предлагали на базаре бесплатно продукты. С чувством родства с Африкой мы отправились домой.

Хрущёв: «Мы им покажем кузькину мать!»

С Никитой Сергеевичем Хрущёвым встречаться приходилось несколько раз, иногда близко, иногда на расстоянии. Близко — на XIV съезде Комсомола. Мы стояли возле Дворца съездов в Кремле, он появился внезапно: то ли из кабинета, то ли из машины. Делегаты бросились к нему, один приколол значок из Бурятии, другие тоже потянулись, но Никита Сергеевич развёл руками, снял шляпу и сказал: «Валите туда все!» В шляпу посыпались значки, ленточки, даже мандаты. Он зашёл во Дворец, где начинался съезд, сказал пламенное слово, оттягивая подтяжки и отпуская их с лёгким шлепком. Потом выступали многие. Запомнилось выступление Кузьмы Северинова, шахтёра с Донбасса, уже бывшего тогда Героем Социалистического Труда. Кузьма знал предпочтения Хрущёва: обрушился на американский империализм, а для примирения предложил построить подводный тоннель с Аляски на Чукотку. «Давайте на это деньги, — под аплодисменты зала и хохот Хрущёва восклицал он, — а не то мы Вам покажем кузькину мать!» — употреблял непереводимый и часто встречающийся у Никиты образ.

* * *

Здесь же, во Дворце съездов я был на многочисленной дружелюбной встрече с Джавахарлалом Неру, легендарным индийским лидером. Зал буквально кипел выкриками: «Хинди, руси — бхай, бхай». Этот лозунг о братстве и дружбе пронизал общество ещё с тех пор, как фильм «Бродяга» с легендарным Раджем Капуром триумфально прошествовал по всем сельским и городским клубам страны. Везде звучала песня: «Никто нигде не ждёт меня… бродяга-а-а я, бродяга я».

Да, в это время Хрущёв и Булганин съездили с визитом в Индию, где их приняли как лучших друзей. Одним словом, с Индией была дружба, и Никита Сергеевич вёл вечер. Он был бодр, весел, энергичен и обратился к москвичам: «Дорогие друзья! К нам приехал наш большой друг и товарищ Джахаварал, — потом поправился, — Джавахалал, — опять поправился, — Джахарлал, — и, почувствовав, что точно не выговорит имя, махнул рукой и облегчённо закончил, — к нам приехал наш друг Неру!»

Да, имя друга не всегда удаётся выговорить.

Скаба: «Якi такi проблеми?»

Секретарь ЦК партии Украины по идеологии А. Скаба был человек серьёзный, решительный. Он пришёл на пленум Комсомола Украины и терпеливо выслушивал выступления молодых энтузиастов. А в то время (конец 60-х годов) было какое-то поветрие, даже мода, проводить всякого рода социологические исследования, ставить для изучения различные проблемы, иногда и в ущерб делам практическим. Скаба слушал, слушал, а потом решительно пошёл к трибуне. Зал замолчал. Скаба выдержал паузу и сказал много раз повторяющиеся потом слова: «Проблемы! Проблемы! Проблемы! Як i так i проблеми? У нас одна проблема — побудувати комун i зм» . То есть построить. Побудувати комун i зм оказалось неисполнимой задачей. Но и количество социологических исследований, и постановка зыбких проблем значительно уменьшились.

Жуков: «Ваш писатель придумывает!»

На 70-летие великого маршала мы (секретарь ЦК Комсомола С. Арутюнян, инструктор военного отдела В. Байбиков и я) пришли поздравить Георгия Константиновича с юбилеем. Большое начальство его ещё боялось, а издатель «Молодой гвардии» вполне сгодился. Маршал сходил переодеться, надел орденский мундир, с удовлетворением кивал, когда в юбилейном адресе говорилось обо всех битвах, где он участвовал. Выпили по рюмке коньяка, я подарил ему новый «Тихий Дон» в одной книге. Маршал погладил его и сказал: «Любимый писатель», — поблагодарил за антологию стихов о России «О Русская земля» и оценил: «Мы на фронте любили патриотическую поэзию». Потом был большой разговор о победе, о Сталинграде, о молодом солдате, спросили о «Блокаде» Чаковского. Он отозвался плохо. Особо его возмутило место, где он прилетает в блокадный Ленинград: «Я у него, как Архангел с неба, непререкаемый авторитет, этакий громина-командир, всем об этом только заявляющий». А ведь летел даже без приказа о назначении, не имел его с собой: «Собьют, дак только генерала. А Клима чуть ли не пинком выгонял с этого места? Чушь! Командующий-то, Ворошилов для меня — первый маршал, я его уважал».

Позднее, когда я рассказывал об этом Чаковскому, тот свёл критику к сапогам. Жуков — скорняк, а я написал, что у него сапоги скрипели, он и обиделся! Да, тут приходят на ум строки Пушкина: «Суди, дружок, не свыше сапога! ».

Дети: Ульяна выбирает счастливую пуговку

На вечере вручения премии Ушакова ведущий председатель жюри народный артист Михаил Ножкин, вручая мне диплом лауреата, заявил: «А ещё я хочу поздравить нашего лауреата: только что пришло сообщение, что у него родилась вторая правнучка!» Зал доброжелательно зааплодировал, а мне-то было каково! В перерыве подошла женщина и сказала: «Вы знаете, что тому, у кого рождается правнук, отпускается половина грехов». Я воскликнул: «А у меня же вторая!». Она серьёзно ответила: «А у кого две, тому все сто процентов». Да, больше грешить не стоило. Старшая правнучка Ульяна, которой пять лет, уже не раз ставила меня в тупик своими вопросами, размышлениями и планами. Вот, например, она часто просит рассказать историю из моего детства, когда мы (я, брат и мама с отцом) ехали на санях по тайге из Омска в райцентр Большеречье на Иртыше. Мне было столько, сколько ей сейчас (около пяти лет). Мы сидели, запрятанные в тулупы, высовывались, чтобы посмотреть на заснеженные ели. Мама снова запихивала нас туда, чтобы не замёрзли. В очередной раз мы высунулись и увидели, как из леса выскочил заяц и, петляя, кинулся нам навстречу. За ним выбежала рыжая, почти красная лиса, и заяц, заверещав, прыгнул к нам в сани. Вот оно, спасенье! Куда он девался? Нас снова затолкали в тулупы. Потом мы приехали на постоялый двор (тогда были такие на дороге, ну, вроде нынешних гостиниц только деревянные из брёвен). Лошадям навязали на морду мешки с овсом, нас загнали на полати, откуда мы с братом Стаськой, который на полтора (ну, на два) года старше меня, и поэтому был задавакой и умником, выглядывали вниз на суетящихся хозяев, которые занесли с улицы два белых круга. Да это же было молоко — тоже замороженное. В Сибири холодильников не было. На столе пыхтел двухведёрный самовар. Хозяйка с мамой готовили пельмени, вырезая стаканом из раскатанного тонкого круга теста кружочки и закладывая туда мясо. Потом хозяйка громко сказала: «А сейчас сделаем три «счастливых» пельменя». «А как?» — спросили мы. «А вот в первый мы закладываем копеечку — значит тот, кто его съест, будет богатым. Во второй, — пуговку, кто его съест, будет умный. А в третий — ниточку, у того будет невеста!» Мы успешно ели со всеми пельмени и ожидали: кому же они попадутся, «счастливые»? Вдруг хозяин закричал: «Вот у меня копеечка!» «Значит, будешь богатым» , — с удовлетворением сказала хозяйка. Пуговичку, конечно, почти съел старший брат Стаська — он же умный. За него тоже порадовались. А ниточка оказалась в моём пельмене. Все закричали: «Невеста». А я заплакал: «Не хочу невесту, хочу к маме». Мама подошла, обняла: «Ладно, ладно, побудешь со мной!» Ульяна несколько раз просила на ночь рассказать эту историю и потом глубокомысленно заметила: «А вот мне бы хорошо пуговка попалась». Молодое поколение выбирает не денежку, не невесту, а ум.

Футбол — моя отрада

Послевоенная школа в Камышине Полтавской области. «Сельская Камышня» — небольшой районный центр, школа в ней сожжена фашистами, учимся в три смены в каком-то бывшем купеческом доме. Наша третья смена начинается вечером в семь часов. Из школы идём с самодельными фонарями со стеклянными стенками и свечкой внутри. Она часто тухнет, и мы идём в потёмках по грязи. Асфальтированных дорог в селе, конечно, нет, лишь в одном месте гранитная «каменка», т.е. утрамбованные камни. Мы, четырех-пятиклассные пацаны, были заядлые «книгочеи». Обошли все дома, собрали все книги. Немного. Всего сто книг было в районной библиотеке. Всё уничтожили и сожгли немцы. Вот как заботились цивилизованные европейцы о внедрении варварства среди населения.

В сельпо вместе с хлебом и селёдкой стали неожиданно поступать книги для продажи. Там мы и приспособились в уголке читать по разрешению продавщицы, матери Пашки Баженова, читать, передавая друг дружке, книги. Чтение это продолжалось года три-четыре. Помню, как в 1949-м или 1950-м году прочитал толстенную книгу Джеймса Олдриджа «Дипломат». Потом уже через тридцать лет я принимал Олдриджа в издательстве и удивился, как он смог так тщательно описать послевоенную Москву. Оказалось, бывал, и в 1944 – 1945-м, и в 1952-м… Он был простой парень, а я-то представлял англичанина толстым под Черчилля и с сигарой.

Вторым нашим послевоенным увлечением после блестящих побед московского «Динамо» над англичанами с общим счётом 19:9 стал футбол. Поля для игры не было, мяча футбольного — тоже, старенькие сапоги разлетались от ударов. И тут нашим спасителем стал сапожник дед Жебет, у которого жил Толя Цыб (будущий академик и медицинское светило). Мы ускользали с занятий и бежали на пустырь гонять зашитый-перезашитый волейбольный мяч. Витька Лыско, щеголявший толстыми американскими ботинками, выданными ему, как сыну фронтовика, даже сочинил наш гимн.

Футбол — моя отрада.

Люблю играть в футбол,

Люблю удрать с урока

И вбить в ворота гол!

Вот этот «удёр» с урока и привёл в результате к двойке, что, вообще-то, для меня было редкостью. Мама не знала, что такое ювенальная юстиция, отвесила мне пару «горяченьких» кушаком от вышитой рубашки, в которой я играл сценку в сказке «12 месяцев», гордо провозглашая стихи: «Я апрель, младой и гордый, февралю и марту брат». Она ещё и довольно внятно приговаривала при наказании: «Вот тебе, молодой и гордый». И в наказание я вместо футбола должен был переписать за две недели всю «Капитанскую дочку». Пушкинскую книгу я переписал и даже полюбил её с тех пор.

Если исключить первые два удара кушаком, то в ювенальную юстицию вполне можно ввести переписывание классики — не больно, но полезно .

Общее дело…

Военное и послевоенное поколение удивляло своей чёткостью, организованностью, обязательным служением общему делу.

Два случая.

В Николаеве, в здании Центрального райкома партии выделили на 3-м этаже комнатку для ветеранов. Ну, раз в месяц соберутся. Ну, два. А руководитель организации Иван Васильевич, фронтовик, с иконостасом орденов и медалей (правда, носил он орденские колодки) приходил каждый день (!), да ещё к общему рабочему времени, к 9 часам. Помню, он обгоняет по лестнице на втором этаже Светлану, которая говорит ему: «Ну, куда Вы так торопитесь и бежите, Иван Васильевич?» Он отмахивается и бормочет: «Опаздываю, опаздываю…». Время было без пяти девять, встреч он никаких не назначал. Да и работа у него была добровольной.

Второй случай — в Санкт-Петербурге. Замечательная Санкт-Петербургская академическая хоровая капелла под руководством выдающегося хормейстера и дирижёра Владислава Чернушенко пригласила в город Валентина Распутина отметить его 70-летие. Хор, как всегда, чудесно пел, мы поприветствовали Валентина, и вдруг я вижу в зале 102-летнего академика, великого хирурга-пульмонолога Фёдора Григорьевича Углова. Я знал, что он до 95 лет делал операции, но что он делал тут в 102 года? Я спустился в партер, пожал ему руку и спросил: «А Вы-то как тут?» Фёдор Григорьевич ответил: «Общее дело, общее дело» .

Япония. Три раза изменила…

Как понимают шутки в Японии, я не знал. Но вот попал в эту далёкую страну в 1968 году, да ещё и во главе молодёжной делегации. В те времена японские коммунисты (а они были сильной партией) поддерживали маодзедуновскую политику, а нас считали ревизионистами. Но с Японией надо было дружить, и Комитет молодёжных организаций послал мощную делегацию в Саппоро (в этой столице будущих олимпийских игр и проходил наш советско-японский фестиваль). В делегации был народ надёжный, красивый и разный. Блистала и всех влюбила в себя (правда, на расстоянии) красавица, кинорежиссёр Лариса Шепитько, успокаивая твёрдых патриотов: «Да я Юхымовна, а не Ефимовна». Вызывала восторг Лариса Голубкина (известная всем по фильму «Гусарская баллада»). Мягко втолковывала истины кино Наталья Величко. А Женя Райков, заслуженный артист Большого театра, никому ничего не втолковывал, а пел и пел, щедро одаривая японцев, да и нас тоже. Играл вдохновенно на скрипке будущий дирижёр Владимир Спиваков. Да, много и других достойных ребят.

В Саппоро был митинг, потом — шествие по улицам, поиграли в волейбол, потом был приём с хорошим японским пивом. Я сидел за столом с крепкими профсоюзными лидерами, договорились о политике не говорить. Болтали обо всём, но хозяев не расшевелили, рассказали пару анекдотов, японцы вежливо покивали, но не смеялись: наш юмор не принимают. Я решил под конец беседы рассказать солдатский, казарменный анекдот.

«Маша, — спросил в конце жизни муж, — скажи мне честно: ты мне изменяла? Я тебе три раза». Маша ответила: «Ну, ничего, я тебе тоже только три раза. Один раз с Мишей, второй раз с футбольной командой, а третий — с симфоническим оркестром».

Японцы вежливо поулыбались, а я себя покорил за анекдот такого пошиба и пошёл танцевать вальс (который танцевать, в общем, не умел). В середине танца за столом у профсоюзников раздался громкий хохот, восклицания, зовут: «Валерий, Валерий!» Подхожу. Все поднимают вверх большой палец. «В чём дело?» Японский переводчик объясняет: «В футбольной-то команде одиннадцать человек, а в симфоническом оркестре тридцать (!)». До японцев анекдот теперь «дошёл» . В Японии нужно шутить чётче, доходчивее, и патронов не жалеть.

«Чилдренята»

В 1967 году я попал в составе группы молодых туристов организации «Спутник» на потрясающую всемирную выставку «Экспо-67» в Монреале. Ходим, разинув рот, по павильонам Японии, Германии, Англии и другим. Да-а, компьютерная тема становилась в мире центральной. Были и «удивлялки». Это электронный хоккеист на входе в павильон Канады, или занимающая целый этаж экспозиции выставка личных вещей Мэрлин Монро, где были десятки кроватей и всяких штучек в павильоне США. Там же шляпы разных времён. Ошеломлял многометровый портрет Альберта Эйнштейна с высунутым языком у израильской экспозиции. У павильона СССР грандиозная очередь. Гордимся, стоим, там же познакомились с земляками с Волыни, родители которых уехали в Америку ещё до Второй мировой войны. Они говорят на смеси английского, русского и украинского. Мы поехали к ним в гости в Виннипег и по дороге наслаждались и потешались этой смесью слов. Раздобревшая канадка (бывшая украинка) в дороге кричала: «Джонку, зачини викно, а то чилдренята заклякнуть» . Это, по-видимому, должно было означать: «Иванку, закрой окно, а то детки помёрзнут». С тех пор я звал своих ребят по делегации «чилдренятами».

«Хлопци, та я тут индийцем працюю…»

В той же Канаде нас, как туристов, возили во франкоязычный Торонто и к Ниагарскому водопаду. Все пели культовую эмигрантскую песню «Над Канадой небо синее, меж берёз дожди косые. Хоть похоже на Россию, только всё же не Россия». А потом нам очень захотелось в индийскую резервацию к угнетённым индейцам, первожителям Америки и Канады. С большими предосторожностями нас привезли к резервации, которая была огорожена высоким деревянным частоколом, а у входа, молча, встречала разукрашенная и разодетая в перья индейская семья с молчаливым, краснокожим вождём. Мы тихо прошло вдоль пустых вигвамов, зашли в лавку сувениров, где торговала бойкая канадка. Купили сувениры: кто маску, кто перья, а я даже небольшое копьё (хотя меня и отговаривали, что на границе отберут — отобрали). На выходе ещё один раз остановились, сфотографировали индейскую семью. Боря Машталярчук, главный редактор из Львовской молодёжной газеты сделав снимок, громко сказал: «Ну, до побачинья, громодяне индийцы!» Дальше была гоголевская немая сцена из «Ревизора». Все замерли. «До побачинья, хлопци, — изрёк вождь и добавил, — та я з Волыни, тут индийцем працюю». Даже хохота не было — все восхитились вроде бы подстроенной сценой. Но оказалось, что она и не подстроена. Васыль, так звали вождя, здесь действительно работал много лет, подкрашивая себя и семью красным цветом, одевал сшитый индейский костюм, брал в руки копьё и стоял. Главное дело не заговорить. А тут душа не выдержала. На «ридний мови» попрощались — как тут не заговорить индейцу.

«Техника молодёжи», многие наши молодёжные газеты написали об этом. Ну, как тут не написать, когда индейцы говорят на «украинской мови».

В общем, наши люди даже индейцами працюют (работают).

«К топору зовите Русь!»

После того как я закончил историческое повествование "Росс непобедимый", я принялся за "Флотовождя" (Ушаков). Старался пошире узнать и охватить XVIII век с его бытом, хозяйствованием, культурой, литературой, русским словом, русским смехом и русской печалью. Тут неоценимым подспорьем явились "Записки Андрея Тимофеевича Болотова, написанные им самим для своих потомков". Да какое подспорье — это просто клад для тех, кто изучал Россию XVIII века! В ответ на вопрос Екатерины II : "Кто в России лучший экономист?" — Нартов, глава Вольного экономического общества, сказал: "Тульский помещик Болотов". Да, действительно, Болотов был фигурой выдающейся: первейший в то время агроном, селекционер, садовод ( вывел 300 сортов новых ягод, фруктовых деревьев, овощей), создатель в России науки помологии (яблоневедения), учредитель двух первых экономических газет в России и т.д. Нам он ещё дорог тем, что написал 350 (!) томов записных книжек о тех временах, с описанием приёмов и примеров ведения хозяйства в России, да и всей её истории того времени. Недаром Екатерина II немедленно утвердила его управляющим своим имением для графа Бобринского (её внебрачного сына от графа Орлова).

Богородицк (имение графа Бобринского) в Тульской губернии и стал эта лонным хозяйственным, экономическим и эстетическим центром русской провинции. А Болотов — образцовым хозяином-созидателем. Болотов вдохновил меня на написание книги "Тульский энциклопедист" и издание его двух двухтомника. Болотовым, как и Ушаковым, я был полон.

И когда в конце 90-х Россия бурлила, искала ответы на многие вопросы, когда, казалось, вот-вот появится русский Дэн Сяопин, я думал, что луч шего созидательного примера в нашей истории нет. И на расширенном пленуме Союза писателей выступил со странным, но для меня закономерным лозунгом, навеянным Болотовым. От микрофона я буквально возопил: "К топору зовите Русь!" Зал замолчал, с левой стороны раздались аплодисменты, большая часть зала раздумывала, осмысливая сказанное. Я продолжил: "Но не к топору разбойника и ушкуйника, а к топору плотника, строителя, созидателя!»

К сожалению, общество и власть были настроены на митинг и быстрое обогащение, а труд, созидание были не главными в жизни...

«И умер гол, как гол родился..."

В 2012 году во время ушаковских дней на Ионических островах мы, делегация Всемирного Русского Народного Собора, были на островах Кефалония и 3акинф, которые Ушаков первыми освободил в 1798 году. На этих острова решили в будущем так же, как и на Корфу, поставить памятник Ушакову. На Ке фалонии же провели конференцию, посвящённую творчеству братьев Лихудов, которые в восемнадцатом веке приехали в Россию и приняли участие в создании знаменитой Славяно-греко-латинской академии. Памятник братьям Лихудам как давним друзьям России, просветителям стоит на почётном месте возле Красной площади.

На конференции в Кефалонии выступил ректор Московской духовной академии в Троице-Сергиевой лавре архиепископ Евгений. Это стало событием. Но не менее важными были и доклады греческих ученых о русско-греческих связях, о русских консулах в Греции и на греческих землях в Турции, о том, как они защищали православных греков. Странно было слышать сообщение о русском консуле Хемницере из Смирны. Пришлось лезть в учебники, хрестоматии, где Хемницер упоминается больше как писатель. Особенно известны его басни о взяточничестве, преклонении перед немцами и французами, перед вельможным бахвальством и заносчивостью. Особенно на слуху была басня "Метафизика", в которой сынок-оболтус учился за границей, "но сын глупее возвратился", хотя рассуждал обо всех предметах пространно, и даже попав в яму, продолжал, несмотря на попытки отца вызволить его оттуда, рассуждать и "пустомолоть" о времени и болтать об отвлечённых понятиях. "Сиди, — сказал отец, — пока приду опять".

Время пустомель, болтунов, напыщенных учёных, шарлатанов не прошло , и можно было бы воспользоваться советом баснописца: "Что если бы вралей и остальных собрать и в яму к этому товарищу послать?.. Да яма надобна большая!". На басню ссылался А.С. Пушкин, и даже через столетие её цитировал Ленин.

Да, может быть, на этих греческих островах и сохраняется русский дух, почитается наша литература, благодаря давним связям с Россией.

А Хемницер привёз из Смирны себе эпитафию: "Жил честно, целый век трудился и умер гол, как гол родился" .

Вперёд, славяне!

После ХХ съезда партии чуть ли не главным грехом сталинской пропаганды стали считать лозунг времён Отечественной войны: "За Родину! За Сталина!" Одни говорили, что лозунг "За Родину, за Сталина!" кричали, когда шли в атаку, другие считали, что это выдумка. Несколько раз я обращался к фронтовикам, чтобы они высказались по этому поводу. Ответы были разные. Приведу три из них.

Один подполковник, преподаватель военной кафедры в университете, израненный в военные годы, сказал: "Знаешь, я ведь Ванька-взводный был, выскакивал в атаку из окопа, пистолет вверх, потом автомат, и кричал: "Вперёд, славяне!" А у меня во взводе русские, мордвин, хохол, два узбека, грузин, а сам я татарин!"

Известный писатель Михаил Годенко, чудом выживший при переходе на­шего флота из Таллина в Кронштадт, воевал под Ленинградом, серьёзно мне ответил: "Знаешь, мы, моряки, когда в атаку шли, не кричали "За Родину, за Сталина!", все больше крепко ругались. Но скажи нам тогда кто-нибудь пло­хое слово про Сталина, либо что мы терпим поражение из-за Сталина, мы бы того застрелили на месте, как геббельсовского агента".

Генерал армии Махмут Гареев, доктор исторических наук, директор Ин­ститута военной истории, на парламентской встрече в Костроме в 2011 году сказал: "Вот поднимается вопрос, чтобы не было в Москве нескольких порт­ретов Сталина в день 9 Мая и что мы выиграли войну вопреки Сталину. Тако­го ещё в истории не было, - продолжал видный историк, боевой генерал, ­- чтобы войну выиграли армия и страна вопреки своему главнокомандующему. Если такое возможно и страна может обходиться без руководства, тогда за­чем сегодня у нас два руководителя?"

Зал засмеялся и поаплодировал генеральской иронии...

•   

Пространства и чистые души

В 1995 году мы проводили пленум Союза писателей в Якутии. Это было важное событие. Обсуждали впервые после распада Советского Союза вопрос о национальных литературах. Время было сложное, только что был совершён страшный захват больницы в Буденновске, горела Чечня, происходили схват­ки между осетинами и ингушами, да и вообще казалось, что уже новая Россия находится на грани распада. "Берите суверенитета столько, сколько возьмё­те!.. " Но были люди, которые думали по-другому. Так, президент Якутии Ми­хаил Ефимович Николаев видел, что надо снова соединять народы, их культу­ры, литературы, если мы хотим сохранить великое государство. После разгово­ра со мной он прислал в Москву громадный самолёт для 150 писателей страны, чтобы они прилетели и познакомились с Якутией, обсудили вопросы нашей ли­тературы и дружбы между нашими народами. Встреча состоялась острая, но живительная. После Орла и Якутска стало ясно, что литература наша, Союз пи­сателей восстанавливаются, что страна, великая страна живёт.

Провели пленум, познакомились с работой Академии наук, университе­та, школ, побывали в храмах, во многих районах (улусах).

Потом проплыли на пароходе по Лене. Зрелище было незабываемым и осталось в памяти на всю жизнь. Пароход шёл три дня. На третий день утром рано я вышел на палубу, все спят, а там стоял Борис Леонов, известный кри­тик, писатель, преподаватель Литинститута. Была у него одна шуточная страсть: он чрезвычайно точно копировал голос Леонида Ильича Брежнева. В застолье рассказывал о нём незлобливые смешные истории, возможно, сам и придумывал многие из них. Говорил, что об этом "органы" доложили Брежневу. Тот якобы спросил: "Но он не кощунствует?" — "Нет, не кощунству­ет". — "Ну, и ладно, пусть себе продолжает, только аккуратно". Тут в Якутии народ над добрыми шутками и пародиями Бори посмеялся, все ещё хорошо помнили Брежнева.

Утром Боря молчал, с восторгом смотрел по сторонам. А слева и справа берегов до горизонта почти не видно. Как говорится, ширь необъятная. Боря засунул руки в карманы и, слегка покачиваясь, сказал язвительно:

— Вот за это они нас и ненавидят!

Было почти ясно, кто именно нас ненавидит.

В конце пленума небольшой группой участников мы полетели в южный для Якутии, молодой, недавно возведённый шахтёрский город Нерюнгри.

Город был красивый, ухоженный, современный — ещё недавно, во время строительства он был объявлен Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Зашли в новый храм. Думали, конечно, что народу там нет, — ведь молодёжная стройка! А в храме полно народу. Удивляемся, спрашиваем у батюшки: "Отку­да народ-то?" Батюшка улыбнулся: "Народ-то чистый приезжал , по путёвкам комсомольским, лучшие, с верой в лучшее будущее, с чистой душой . С ней и в храм пришли . Молимся. Многие из них сегодня очень усердные верующие христиане".

Союз спасателей

В МГУ я был членом экзаменационной комиссии, но как-то забыл взять пропуск и показываю свой писательский билет охраннику, который имеет указание никого постороннего не пускать в здание. Охранник вертит билет, передает его начальнику смены и говорит: «Какой-то Союз спасателей». Тот оказался понятливей, хотя, честно говоря, Союз спасателей мне тоже понравилось.

УМИРАЮЩИЙ, НО НЕ ДО ТАКОЙ ЖЕ СТЕПЕНИ

Известный композитор Вано Мурадели, за оперу «Великая дружба» его покритиковали и даже приняли постановление ЦК КПСС, указывая, как писать музыку.

Ограничения, вторжение в духовную сферу, - да, конечно. Но вот в это время в стране творили и создавали шедевры композиторы Прокофьев, Шебалин, Шостакович, Мокроусов, Блантер, Новиков. Их любили и знали. Постепенно оправился от руководящей критики и Вано.

Довольно часто он сыпал остротами и шутками.

В 70-е годы в Большом театре давал гастроли французский балет. Московская публика, видевшая Уланову, Лепешинскую, Плисецкую и других мировых звезд, к гастролям французов отнеслась скептически, хмыкала от акробатики вместо плавных танцев. Вано Мурадели, сидевший за мной в Большом, когда был объявлен Сен-Санс «Умирающий лебедь», и вышла костлявая, неуклюжая солистка, изображая умирающего лебедя, не выдержал и в конце на весь зал громко сказал: «Умирающий, но не до такой же степени!» Зал, пожалуй, аплодировал ему больше, чем незадачливой балерине…

И это все писатели?

Когда проходил I съезд Союза писателей СССР в 1934 году, то Колонный зал Дома Союзов был полностью заполнен. Здесь были и истинные писатели М. Горький, М. Шолохов, Л. Леонов, Н. Тихонов, А. Фадеев, Сейфулина, Б. Пастернак, П. Тычина, М. Ауэзов и другие. А рядом с ними шли так называемые рапповцы, воапповцы, руководители литературных объединений, «пишущие от станка и земли». Для кого-то литература была смыслом жизни, для кого-то средством для заработка, для кого-то местом удовлетворения собственных амбиций, для кого-то местом идеологической борьбы или способом отсидеться в спокойной жизни, для кого-то местом споров, схваток, говорильни.

I съезд СП СССР имел однако и свое место в истории литературы. Но вот одна реплика французского писателя, который с изумлением все увеличивающейся аудитории, а потом с большим удивлением спросил у одного из советских коллег:

- И это все писатели?

Конечно, была в этом и некая элитарность, предубежденность к составу этой аудитории, но вопрос содержал свою истину, которая сказывалась потом не раз. Думаю, и сегодня к нам обращен этот вопрос тоже, потому что, скажем откровенно, не все члены Союза писателей, действительно, могут считаться подлинными писателями. Тут и нетребовательность местных организаций СП, и снисходительность центральной приемной комиссии, а, главное, - это самонадеянность и нетребовательность к себе авторов. Думаю, что и сегодня можно задать вопрос: «И это все писатели?»

Народные артисты на два часа

В Софии во время заседания советско-болгарского клуба творческой мо­лодёжи нас принимали на горе Витоша, господствующей над столицей. В гос­ти пришёл руководитель Болгарии Тодор Живков, который пел с нами советские песни, особенно песни времен Великой Отечественной войны. Через па­ру лет мы с Володей Токманём проходили вечером мимо резиденции глав го­сударств соцстран, приехавших в Кремль на совещание, и то ли от бесша­башности, то ли от хороших взаимоотношений с болгарами решили зайти к болгарам и поблагодарить Тодора Живкова за хорошее отношение к советско­-болгарскому клубу. Естественно, охранник нас туда не пустил, но находив­шийся во дворе в тот момент помощник Живкова Д. Методиев, закончивший наш Литературный институт, закричал: "Валерий, Володя, заходите!" — а ох­раннику для убедительности сказал: "Это народные артисты" .

Хотя и с недоверием, но нас пропустили. Нас приветствовал сам Живков: "Слава народным артистам!" Пришлось подтверждать звание, тем более что Живков узнал нас и снова стал петь песни военных лет. И хотя голоса наши на артистические не походили, но слова песен мы знали и пели громко. Из ре­зиденции нас отвезли на представительской машине, благо, мы жили рядом, возле Дворца пионеров.

Не знаю, проверяла ли охрана потом списки народных артистов СССР, но мы с Володей два часа в этом звании пробыли.

Хинкальная спасёт

Заседания советско-болгарского клуба в 1971 году проходили широко и раздольно в Тбилиси, Боржоми, Батуми, Ростове.

В Тбилиси первый секретарь ЦК партии, типичный форсистый кавказец Мжаванадзе тепло встретил представителей болгарской и советской сторо­ны, принимал с размахом, рассказал о безграничном гостеприимстве гру­зин, отправил всех в Боржоми и Батуми, от красного вина, казалось, никто из нашей делегации и не очухается. Но богатый опыт болгар, а в первую очередь — грузин, показал нам верный путь. В шесть часов утра в комнату ре­шительно постучал Резо Амашукели — грузинский писатель, но, главное, ­князь, что для нас в ту пору было не только необычно, но и служило устра­шающим фактором или, в лучшем случае, юмористическим символом. Он сказал: "Срочно поднимайся, а то все места займут!" — "Что, куда, какие места?" — "Эх ты, — с превосходством цивилизованного грузина возвестил Резо, — в хинкальную".

Мы куда-то спускались, потом свернули в переулок и зашли в большое помещение, где было, по крайней мере, столов тридцать. И почти все они были заняты. Но князя ждали, нас провели за центральный стол, и через три минуты появилось дымящееся варево. Это было знаменитое блюдо из потро­хов! С недоверием мы взялись за ложки. И через две-три минуты гудение в голове прекратилось, муть отступила, появилась ясность сознания и трезвость мысли. Это начал работать суп из потрохов, который обладал непознан­ным для нас тогда свойством — отрезвлял, облагораживал, даже возвышал организм. Слава супу из потрохов! Все сто сидящих за столом участников клуба стали, благодаря хинкальной, свежими огурчиками... Действительно, грузины - гостеприимные люди!

В библиотеке

Князь продолжал шефствовать над нами. Он рассказал заливистую гру­зинскую историю, которая, если честно говорить, могла произойти и в любом другом месте:

"Мишо и Георгий поспорили. Мишо твёрдо сказал Георгию: "Ты меня в родном селе не найдёшь!" Георгий засмеялся: это он-то, который знает все дома и закоулки! И предложил поспорить на ящик коньяка. Мишо таинствен­но улыбнулся и сказал: "Через десять минут ищи меня". Прошло десять ми­нут, и Георгий стал прочёсывать всё село. Минут пятнадцать прошло, трид­цать, сорок, час. Мишо не был обнаружен. Георгий ещё немного поискал и закричал: "Мишо, выходи! Я проиграл". Когда Мишо появился, Георгий ещё раз подтвердил, что ящик коньяка за ним. "Но скажи, где ты прятался?" Ми­шо победоносно ответил: "В библиотеке!!! "Да уж, тут Георгий никак не ожи­дал увидеть Мишо". Да и мы кое-кого не ожидаем увидеть в библиотеке.

•   

Сознание "От глыбыны кишени"

Союз писателей России и Шолоховский комитет в 2012 году решили под­держать перевод "Тихого Дона" на украинский язык, ибо он давно не издавал­ся на "мове". Способствовало этому и то, что мать Шолохова была из семьи выходцев с Черниговщины. Естественно, украинцы этим гордились. В 2013 году перевод Владимира Середина был закончен, а Шолоховский ко­митет (Андрей Черномырдин) за свой счёт издал в Киеве выдающееся произ­ведение. На презентации перевода собралось в парламентской библиотеке множество людей, выступали известные писатели Борис Олейник, Иван Драч и другие, доктора наук, директора институтов Кононенко, Солдатенко, быв­ший президент Кучма и многие другие. Выступления были и на книжной вы­ставке, где мне запомнилось выражение драматурга и писателя, что у неко­торых украинских богатеев такие проявления сознания идут "не от глыбыны души, а от глыбыны кишени" (кошелька) .

Ждём освобождения с неба

Бывший первый секретарь Полтавского обкома партии Фёдор Трофимович Моргун приглашал меня в область не раз, чтобы показать "битву за урожай". Делал он это с размахом, собрав буквально отряды комбайнёров и бросив их на уборку. За несколько дней весь урожай зерновых был убран, а Моргун знал всех комбайнёров по имени-отчеству и награждал их.

Времена наступили новые, Моргун стал министром экологии Советского Союза, строил обширные планы, приглашал часто писателей для собеседо­ваний и советов. Но внезапно все изменилось: СССР распался, и Моргун ос­тался не у дел. Но была у него неистребимая страсть: он на всех уровнях пропагандировал безотвальный метод вспашки, "безотвалку". И тут его при­гласил консультантом в область самый мобильный и пытливый губернатор в России Евгений Степанович Савченко из Белгорода. Фёдор Трофимович там и консультировал, наезжая на Полтавщину оттуда. Он настойчиво приглашал и меня в Полтавскую область на знаменитую, воспетую Гоголем Сорочинскую ярмарку.

Вот в 2009 году мы и выбрались с академиком Анатолием Цыбом, дирек­тором Обнинского международного радиологического медицинского центра, моим одноклассником по Комышнянской сельской школе на Полтавщине (вот каких людей давала советская сельская школа!).

Мы приехали и вместе с Моргуном обошли всю Сорочинскую ярмарку. Отовсюду неслись ему приглашения заходить. То один, то второй — да мно­гие вспоминали: "А помните, Фёдор Трофимович, как вы прилетали к нам на вертолёте и сняли у нас голову (председателя) колгоспу {колхоза}".

Фёдор Трофимович таинственно улыбался и ничего не говорил. Лишь после сказал мне: "Валерий, я ни разу не летал над областью на вертолёте. А голову колгоспу только одного снял, и то на бюро ... "

Всё-таки как сильна в народе вера, что высшая справедливость и власть нисходит сверху, почти с небес, и карает нерадивых . Хорошо бы...

Голосуем: "Кто народный поэт России?"

Артист, поэт, "певец во стане русских воинов", как мы его называем, всеобщий народный любимец Михаил Ножкин начинал по внешним признакам как диссидент или в таковые его хотели зачислить.

Кончается 1964 год. Московскую молодёжь впервые пригласили в Кремль, в недавно открытый КДС (Кремлёвский дворец съездов) на новогод­ний бал. Событие это было невиданное. В вихре вальса закружились моло­дые люди по залам.

Звонок, заходим в зал на концерт, выступают заслуженные и народные.

Публика щедро аплодирует. Объявляют: "Артист Московской эстрады Михаил Ножкин!" «Кто такой?» - спрашиваю у соседей справа и слева. Один ответ: «Да это какой-то бард (слово это только входило в моду)». Он запел, зал замер: неви­данный мотив, слова и голос для откалиброванного Дворца Кремля: "А на кладбище все спокойненко, удивительная благодать!" Публика задвигалась, начали подпевать, хотя слов не знали. Но это было необычно, с вызовом и какими-то намеками на наши порядки, которые омертвляли жизнь. И-и-и, что тут началось! Зал вскочил, зааплодировал, зашумел, выкрикивал: "Ещё, ещё... " Минута, две, три, пять... Объявить следующий номер не дают... На­конец, как рассказывал позднее Михаил, его выпустили: "Спой ещё одну, ну, и хватит! " Михаил вышел и для успокоения аудитории спел песню "Нам ново­го начальника назначили". А это было как раз после недавнего освобождения Хрущева и отправки его на пенсию. Тут уж был хохот, снова аплодисменты и даже свист. Махмуд Эсамбаев, чеченские пляски которого встречали неиз­менные восторги публики, только после долгих уговоров, в том числе и Нож­кина, вышел на сцену. Но зал ещё бурно переживал Мишино выступление.

Михаила Ножкина, конечно, с тех пор в КДС не пускали, да и вообще пы­тались отлучить от эстрады. Но он, как человек неунывающий, стал знаме­нитым киноартистом, вместе с Соловьёвым-Седым написал музыкальную ко­медию, стал писать сценарии. Да вот и в тяжёлые ельцинские времена стал необходим на концертах десантников, собровцев, грушников, моряков и уже к своему юбилею был допущен во Дворец съездов.

А я в 2012 году написал предисловие к его двухтомнику и приветствовал его в Колонном зале Дома Союзов, бывшего ранее Дворянским собранием.

В переполненном зале я выступал первым, высоко оценил его творчест­во и обратился к аудитории с одной просьбой. Дело в том, что на все прось­бы Союза писателей России, на его обращение по поводу введения звания Народный поэт (или писатель) России власть отвечала резким и быстрым от­ветом: "Нет!" Внятных аргументов против, конечно, не было. Народный ар­тист есть, народный художник есть, а писателя, да ещё русского, признать народным власть боится. А между тем, народные поэты и писатели есть в Дагестане, Чеченской Республике, Татарии, Башкирии, Бурятии, Якутии и в других бывших автономиях, только в России народных писателей и по­этов нет.

Поэтому я и обратился к публике, объяснив всё это залу, с предложени­ем объявлять звание "Народный поэт России" голосованием, и начать это с Колонного зала, где демократически решали свои вопросы до революции дворяне, а после неё - профсоюзы. Здесь же проходил I съезд писателей СССР. Зал, аудитория, на наш взгляд, как сегодня любят говорить, репрезен­тативна, а потому: "Кто за то, чтобы объявить Михаила Ножкина народным поэтом России?" Зал бурно зааплодировал, но я продолжил: "Давайте, дру­зья, демократическим путём будем голосовать: кто за присуждение звания "Народного поэта России" Михаилу Ножкину, прошу голосовать!" Лес рук. Но я не завершил процедуру: "Кто против?" Громкий смех, кто-то предложил: "Вывести из зала!" Таковых не оказалось, так же никто не воздержался. Я подвёл черту: "Прошу следующие номера вечера объявлять так: "Выступа­ет народный поэт России Михаил Ножкин!" Снова буря аплодисментов. А если честно говорить, Михаил давно народный поэт России, каковым был и Василий Белов, которого я объявил Народным писателем в Зале Церковных соборов храма Христа Спасителя. Правда, тогда я не проголосовал, а сейчас все сделал по процедуре, демократически, попробуй, не признай…

А вы - романтики

Писатель Виталий Закруткин входил в знаменитую «Донскую роту» писателей, объединившихся на Дону вокруг Шолохова. «Молодая гвардия» несколькими тиражами выпустила его знаменитую «Матерь человеческую». Когда мы ехали из Ростова в Вешенскую к Шолохову на автомобиле, то решили заехать по пути и к нему. По дороге увидели торчащий из песка якорь. Вытащили его, привязали к машине, а подъехав к его дому, который стоял на горе, втащили якорь к воротам и поставили. Виталий вышел навстречу и, увидев якорь у ворот, всплеснул руками и вскричал: «Ребята, я думал, что вы реалисты, а вы романтики!»

Да, втащить якорь на гору была нелегкая и непривычная работа для Анатолия Иванова, Владимира Чивилихина, Владимира Фирсова, да и для меня… Романтики…

А не лучше ли начать с Нарыма?

Народный артист Сергей Столяров, принимавший с нами участие в рабо­те Советско-болгарского клуба творческой молодёжи, красавец, довоенный и послевоенный любимец зрителей, да и самого Сталина, любил рассказывать нам артистические истории. Так, артист Геловани, который играл роль само­го Сталина, попросился через Кагановича побывать у Сталина дома, в семье. "Для чего?" — спросил Иосиф Виссарионович. Каганович отвечает: "Ну, на­верное, чтобы лучше вжиться в образ, лучше сыграть вас... " Сталин попых­тел трубкой и сказал: "А не лучше ли ему начать с Нарыма?" (мес­то ссылки Сталина).

Больше Геловани уже не стремился "вжиться в образ"...

Товарищи из Москвы

В издательстве «Молодая гвардия» мы, вместе с авторами книг, совершали поездки для ознакомления читателей с книгами, для их пропаганды, поездки были почти во все области и республики страны. Счастье улыбнулось, и я с такой командой прилетел в Магадан. Провели несколько вечеров, были на золотых приисках, слетали на пункт заготовки кетовой икры, где перед нами поставили тазик только что выпотрошенной икры и предложили есть ложками. При всей ее изумительной, свежей вкусноте, больше двух ложек я не съел. По дороге видели с вертолета, как мишки тоже занимались ловлей, хватая рыбины и выбрасывая их за спину. В общем, летняя Магаданская область впечатляла. Попросился дальше, на Чукотку. «Давай, лети, тут рядом, но если вдруг непогода, то на неделю, а то и на две застрянешь». Где наша не пропадала! Тем более что рядом, хотя и оказалось несколько сотен километров.

Прилетели в Анадырь, там был аэродром и дощатая гостиница. Ну тут-то, конечно, никого из знакомых не встретишь. Куда там! В гостинице нашли умывающегося и весело напевающего Василия Дмитриевича Захарченко, главного редактора журнала «Техника – молодежи». Он, облетев все южные границы, заканчивал перелет по северным полярным заставам, завершая писать книгу о пограничниках «Наш цвет зеленый» (фуражки-то у них зеленые). Договорились, что и нам в издательство принесет книгу.

Я попросился лететь еще дальше, на крайнюю восточную точку мыс Уэлен, с которого при хорошей погоде была видна Аляска. Прилетели, с интересом обошел небольшой поселок, подивился искусству юных косторезов, которые из моржовой кости вырезали фигурки. Особенно подивился изображению оленя в прыжке. Наверное, только они и могли запечатлеть движения прыгающего оленя. С некоторым страхом посетили полуразрушенную военную базу, на которой, как говорили, находилась в 1951 году целая советская дивизия на случай перерастания корейской войны в советско-американскую схватку. Дивизия готовилась высадиться на Аляске. Все окончилось благополучно, дивизия покинула базу, и помещения казарм начали постепенно разрушаться, только любопытные полярные мыши взирали на нас со всех концов базы.

Затем в поселке я увидел магазин на железных столбах, чтобы продувало снег зимой, попросил зайти. Магазин оказался неплохой, всякие товары, разные отделы, и с книгами, и с оружием (только по документам). В книжном отделе с гордостью обнаружил и наши книги. Зашел приземистый старичок, местный охотник-эскимос, как шепнул мне секретарь окружкома. Тот приветливо на нас посмотрел: «Откуда товариси?» - «Из Москвы» - «Таня, - сказал он, обращаясь к продавщице, - дай мне бутылоську тройного». – «Вы же уже брали, дядя Семен». – «Нисего, дай, дай, товариси из Москвы!» Таня достала с полки бутылку одеколона. Дядя Семен поболтал ее и, раскрутив, полил на меня. Я, было, отшатнулся, но секретарь окружкома тихо шепнул: «Стойте, это знак уважения». Я покорно ждал, что выльет всю бутылку, но другую половину дядя Семен быстро выпил сам: «Товариси из Москвы, хоросо!» Потом мы вышли из магазина, невдалеке на берегу лежал еще вчера загарпунированный дядей Семеном китенок, метра этак с 3-4. Дядя Семен подошел к нему, вытащил из-за голенища острый нож и отрезал длинный ломтик сала, закусил, предложил нам, но мы, конечно, не решились. Тепло с ним попрощались, и улетели в Магадан.

Через пару лет я был с делегацией в Америке. В одной из гостиниц разговорились с американцем. Он своими чертами лица показался мне знакомым. По-английски сказал нам, что он с Аляски, эскимос. «А вы из Москвы?» Он обрадовался, начал повторять по-английски: «Товарищи из Москвы! Товарищи из Москвы!» Потом продолжил: «Наши братья живут в Советском Союзе, раньше мы ездили друг к другу, даже родственники с той и другой стороны были. Сейчас не разрешают. Да, хорошо живут в Советском Союзе», - неожиданно для нас закончил он… «Почему вы так думаете?», осторожно спросили мы, опасаясь, что за этим скрывается ехидная «поддевка». «Я слушаю радио на эскимосском языке из Советского Союза, с Чукотки. Во всех передачах рассказывают, сколько рыбы отловили мои родственники. Особенно важно, когда сообщают фамилию того, кто убил моржа, рассказывают про этого человека. Я всегда горд за нашего эскимоса»

Прощаясь, пожали друг другу руки. «До свидания, товарищи из Москвы!» Да, иногда настоящей ценностью может быть услышанная знакомая фамилия и похвала за достойный труд. Не знаю, гордится ли этот человек сегодня своими родственниками…

«Вставить два юмора»

В отделе пропаганды ЦК комсомола в качестве инструкторов у нас работали ребята из разных областей Советского Союза. До этого они работали обычно главными редакторами молодёжных газет. И, как водится, писали для разных начальников доклады по разным вопросам. Одним из инструкторов был и Саша Гаврилов, приехавший из Луганска. Там первым секретарём обкома партии работал колоритный мощный бородатый мужик Михаил Шевченко. Я запомнил его, когда мы с космонавтом Волыновым приняли участие в открытии музея молодёжной подпольной организации «Молодая гвардия» в Краснодоне. Но для Саши Гаврилова он был известен как автор знаменитой фразы: «Гаврилов, начинай писать доклад и обязательно вставь два юмора ». Какие факты надо было вставить, Шевченко не говорил. Пишущий доклады Саша сам искал, догадывался и находил. Фраза «вставить два юмора» стала для нас не только юмористической, но и знаковой.

Мордовия – морская республика

В 2001 году в Мордовии в Санаксарском монастыре прошла церемония прославления в лике святого адмирала Фёдора Фёдоровича Ушакова, великого флотоводца, выдающегося стратега и дипломата, прожившего свою жизнь праведно и достойно, и закончившего её милостивцем и молитвенником в монастыре.

В Мордовии, где находятся мощи святого (хотя она является центром российского сухопутья), настоящий бум моря. Молодёжь рвётся на флот, справедливо считая себя наследниками Ушакова. На церемонии прославления присутствовало 40 адмиралов. Где ещё столько бывает?

В те годы руководителем администрации республики был Николай Иванович Меркушкин, много сделавший для утверждения памяти о Ф.Ф. Ушакове (достаточно назвать величественный Свято-Феодоровский Собор в центре Саранска и памятник адмиралу рядом с ним). Так вот, Н.И. Меркушкин обнимал меня тогда и горделиво говорил: «Так вот, Валерий Николаевич, мы с Вами сделали Мордовию морской республикой» . Я действительно 30 лет работал над материалами об Ушакове, хотя всё решалось на небе, в молитве, и священноначалием.

В тайгу приезжай, а то совсем одичаш!

Георгий Макеевич Марков, много лет бывший Председателем Союза писателей СССР, долго писал свой известный роман «Сибирь». Его проходной герой дед Фишка был вполне реальный человек и наезжал к нему из тайги в Москву. Георгий Макеевич любил, хитро прищурившись, рассказывать, как приехавший дед спрашивал его: «А ты, Макеич, на речку-то ходишь?» «Да когда, дедушка, под душ, или в лучшем случае в ванну». «А ходишь, Макеич, в баньку?» «Да что ты, дедушка, тут как напарят в ЦК, что никакого веничка и банщика не надо». «Ну, а на рыбалке-то бывашь?» «Да, нет, дедушка, тут самого на крючок ловят!» Дедушка вздыхал и говорил доверительно, обращаясь к писателю: «А ты вырывайся к нам, Макеич, в Сибирь, в тайгу, а то совсем одичаш» .

В электричке. Одна законная, другая лигитимная

В 1986 году мне дали общественную, временную писательскую дачу в Переделкино, в домике, где в свое время жил поэт Степан Щипачев, известный по культовому тогда стихотворению «Любовь не вздохи на скамейке», которое он недурно заканчивал: «Любовь с хорошей песней схожа, а песню нелегко сложить». Все это стихотворение знали.

Из Переделкино мы ездили на работу на электричке, машин, конечно, у нас не было. Но электричка была вполне удобным транспортом, в котором можно было и почитать, и услышать массу интересных разговоров.

Однажды, когда я зашел в вагон, два мужика переспросили: «Это что? Какая станция?» - «Переделкино». Второй спрашивает у первого: «Ты бывал в Переделкино?» Тот говорит: «Нет!» - «Какой поселок! Какой поселок! А люди, какие люди!» Казалось, после таких слов он скажет что-то замечательное об этих людях, а он закончил: «Подлец на подлеце!» Да, крепко надо было насолить мужику, чтобы он так отозвался о людях.

В начале перестройки пришли новые нравы, новые слова в общество. Захожу в вагон, сидит парень, с двух сторон от него сидят молодые женщины, а его руки уверенно покоятся на их округлых плечах. Расположившаяся напротив бабка говорит ему: «Что ты двух-то обнимаешь сразу? Они что, твои?» Парень, не смущаясь, похлопывая по-хозяйски обеих, говорит: «Бабка, у меня одна законная, а другая лигитимная».

Бабка этих новых терминов не понимала, плюнула и пересела на другую скамейку.

«Это же Слуцкий!» (Исполнять указания ЦК было нелегко)

Когда я был назначен директором книжного издательства «Молодая гвардия», то куча указаний из ЦК партии и Комитета по печати обрушилось на мою голову. Одно из вполне понятных указаний было: больше одной книги автора в план года не ставить. Действительно, шустрые авторы обходили издательства и, пользуясь знакомством или связями или даже родством, получали разрешение на выпуск 3 – 4 книг в году. Это, как говорят поляки, «занадто»(слишком), а «что занадто, то не здраво». Я «почистил» планы, снял излишества. Одним из таких излишеств было три поэтических книги поэта Бориса Слуцкого. Кое-кто из работников издательства предостерёг: «Но это же Слуцкий!» Ну и что, указание ЦК для нас важнее, а из трёх книг выберем лучшую. Но не тут-то было. Раздался звонок из Союза писателей. Звонил Юра Верченко: «Валерий, ты там не свирепствуй — это же Слуцкий». — «Да я не свирепствую, а исполняю указание ЦК». Юра немного поуговаривал, но понял, что против ЦК нет сил. Успокаиваюсь. Вдруг звонок из ЦК от замзавотделом культуры. Начал официально (хотя мы до этого дружили, да и были соседями по дому): «Валерий Николаевич, не с того начинаете. Это же поэзия, это же Слуцкий!» Я начинаю заводиться, хотя звонок довольно серьёзный: «Юрий Серафимович, выполняю указание ЦК партии». В трубке была небольшая пауза: «Внимательно отнеситесь к автору». Начинаю наглеть и говорю елейным голосом: «Ну а что, указание ЦК не выполнять?» Ещё пауза и уже явно не для меня, а для того, кто сидит рядом: «Валерий Николаевич, будьте внимательны к творческой интеллигенции». Приступ и атака закончились. И лишь через несколько лет, после 1991 года прочитал в «Независимой газете», что Борис Слуцкий — родной брат шефа израильской разведки. Ничего себе, но вполне возможно. Кто же посылал тогда ко мне свои сигналы? «Бнай брит», КГБ, Союз писателей, ЦК партии? В общем, книгу Слуцкого мы выпустили (ничего книга), но одну.

Любите себе втихомолку

С нами вместе часто жили дочки нашего друга Володи Токманя Вита и Катя. Сегодня они взрослые и не только самодостаточные, но, невероятно талантливые девочки. У каждой из них своя возвышенная судьба. А тогда, в детстве, они поражали нас своими детскими интересами, умениями и высказываниями, смешными и нравоучительными, особенно ими отличалась Катя, ныне заслуженная и известная всему русскому миру актриса, телеведущая Екатерина Стриженова. Из её высказываний приведем две её реплики, ставшие семейными поучениями.

* * *

Катя была у нас и что-то усердно рисовала. Жена Светлана в это время собирается куда-то. Катя, не поднимая головы, спрашивает:

— Тётя Света, а вы куда собираетесь?

— Да в парикмахерскую, причёску делать.

— А зачем?

— Чтобы красивой быть. Кто-нибудь заметит.

— Да у вас же есть дядя Валера.

— Ну, может и меня кто-нибудь еще полюбит, - смеясь и подначивая отвечает Светлана.

Катя взяла карандаш в зубы, задумалась и поучительно сказала: «Ну и любите себе втихомолку» . Эта фраза нередко с улыбкой повторялась нами.

Открывается дверь и входит…

В 60-е годы у меня был холецистит, т.е. воспалён желчный пузырь, и доктор категорически посоветовал: не есть солёного, жирного, острого.

В субботу мы поехали в дом отдыха «Берёзка». Светлана наказала девочкам Марине, Вите и Кате следить за мной, чтобы не съел чего-нибудь лишнего. Утром мы пошли завтракать и, о радость, нам приносят на закуску красную рыбу, что было, честно говоря, не часто. Я, зная, что мне вроде бы её нельзя, спрашиваю у девочек: «Может, попробую?» Марина строго и решительно сказала: «Папа, ты же знаешь, что тебе это вредно». Я обратился к Вите. Она, потупившись, сказала: «Дядя Валера, вам же нельзя». С последней надеждой я обратится к шестилетней Кате, которая всегда была доброжелательна ко мне. Она явно, не желая меня обидеть, но исполнить наказ, убедительно сказала: «Дядя Валера, представьте себе, что вы накалываете на вилку рыбу, подносите ко рту, и тут открывается дверь и входит тётя Света!!!» Да, это было убедительно и каждый раз что-нибудь нарушая или предполагая нарушить, говорим: «Вдруг открывается дверь и входит…»

Тираж больше, чем народ

Уникальное всё-таки это было издание «Роман-газета» и не только у нас в стране, но и во всём мире. Регулярное издание романа или повести имело разовый тираж до полутора — двух миллионов. А произведения большей частью были высокой художественности и истинной нравственности. Там были напечатаны М. Шолохов, Л. Леонов, В. Распутин, В. Астафьев, К. Симонов, П. Проскурин, Р. Гамзатов, В. Белов, Ч. Айтматов, Ю. Бондарев, В. Пикуль и другие сегодняшние и вчерашние классики.

В разгар перестройки я нашёл выход против партийно-либеральной цензуры. Мы напечатали список авторов и их произведений по предложению читателей и из них определили план. Тираж вырос до четырёх миллионов. Небывалый эффект — художественное, не гламурное, нравственное произведение получало невиданный тираж. В связи с этим вспоминаю случай, который произошёл в 1989 году. Выпустили роман каракалпакского писателя Каипбергенова об исчезающем Аральском море. Он заходит ко мне со слезами, я встревожено спрашиваю: «Что с тобой? Что случилось? Почему плачешь?» Он вытер слёзы и со смущением сказал: «Ты знаешь, мой народ насчитывает едва ли миллион человек, а вы выпустили мой роман тиражом четыре миллиона! »

Да, тиражи были фантастические» Достигнем ли мы снова когда-нибудь такого уважения к художественному слову?

В Китае Пушкина любят больше, чем в России

В 2008 году большая делегация писателей России была в Китае. Это была одна из самых представительных делегаций наших писателей в послесоветский период из России.

Мы побывали в Пекине, Шанхае, Нанкине, Тянцзине и других городах страны. Некоей русской Атлантидой предстал перед нами Харбин. Аккуратные губернские дореволюционные домики, улицы Гоголя, Пушкина, Толстого, храмы (правда, не действующие). И русское кладбище, мемориальная книга первой трети XX века, где покоятся князья и купцы, писатели и священники, герои Порт-Артура и моряки крейсера «Варяг».

Многие, особенно старшее поколение, хорошо знали нашу страну, даже русский язык (сейчас впереди английский).

Нашим материальным покровителем стал «Внешэкономбанк», потому что Министерство культуры и Министерство средств массовой информации представителей Союза писателей России в заграничные поездки не отправляло, запустив удобный для себя миф: «У нас в стране много Союзов писателей». Хотя ясно, что такой Союз, имеющий свое историческую преемственность был один, это Союз писателей России. Ну да ладно, сейчас не об этом речь. А в том, что Китай в то время знал великую русскую литературу и связывал ее традиции с нашим Союзом. В Китае только что была определена лучшая иностранная книга года. Ей оказалась повесть Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». Согласитесь, что быть автором лучшей книги в полутора миллиардном Китае, это дорогого стоит. И Валентина Распутина, который был в нашей делегации, встречали во многих аудиториях как подлинного всемирного и русского классика. В Шанхайском университете на русском и китайском языках разыгрывали сцены из его произведений. Аудитория восторгалась словом и мыслью писателя. Мы сделали медаль Максима Горького за лучшую работу по переводу российских авторов. Переводчики очень гордились этой наградой, говорили: «Ваша страна нас не забыла!» Действительно, там была большая и хорошо подготовленная армия переводчиков, которая еще могла сыграть, помимо экономических связей, немалую культурологическую роль.

Многие из них шутили: «У нас Пушкина любят больше, чем у вас!» - «???» - «Почему?» - « Скажите, сколько человек у вас читает Пушкина?». Отвечаем с некоторым вызовом: «Ну все сто сорок один миллион нашего народа». Китайцы, хитро прищурившись (впрочем, они всегда прищурены), отвечают: «А у нас по подсчётам 500 миллионов!»

Да, тут спорить было тяжело. Количество читающих было впечатляющим, а коллеги лукаво улыбались, ибо они хитро заменили слово «читают» на слово «любят»…

Все прогрессы реакционны, если рушится человек…

Судьба свела меня с поэтом Андреем Вознесенским в далёком 1964 году. Он принёс к нам в журнал «Молодая гвардия» свою поэму «Оза». Главный редактор Анатолий Никонов почитал её и испытующе поглядел на меня: «Ну что, ставим?» Я не очень уверенный в своих литературных предпочтениях нерешительно сказал: «Наверное». — «Вот я уезжаю в отпуск — доведёшь дело до конца». Мы с Сергеем Высоцким, ставшим ответственным секретарём журнала после ленинградской «Смены», ещё раз прочитали «Озу», взрывоопасных мыслей не нашли, а выражение из поэмы: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек» нам очень понравилось. Ну, а некоторая разорванность поэмы, её конструктивистские схемы, рифмованные лесенки нас не испугали — поэт модерновый, да и его профессиональное образование (он — архитектор), как нам казалось, сказывается на поэтическом строе автора. Позднее мы узнали, что Оза — это его шифровка имени Зоя, жены Зои, ушедшей от своей семьи, двух детей к Андрею. Он от неё тоже уходил, но вернулся — магнетизм притяжения! Вот и для нас поэма имела свой магнетизм, да ещё и преклонение перед созданным прессой авторитетом. Номер с «Озой» вышел. И вдруг вызывают на секретариат в ЦК комсомола. Сажусь перед длинным столом, где «заседают» небожители. Павлов (первый из них), нахмурив брови, говорит о поэме «Оза», напечатанной в «Молодой гвардии». «Поэма слабая, с модернистскими выкрутасами, проще говоря, выпендриванием. Объявляем выговор Валерию Ганичеву, Никонов был в отпуске». Когда я попытался встать, чтобы высказать свою точку зрения, он рукой показал, чтобы я сидел, и сказал: «Всё. Можешь быть свободен». С возмущением и с невысказанным гневом я вышел. Как можно, не получив никаких замечаний, вдруг получить выговор. Иду домой. Страстно говорю Светлане: «Всё, я ухожу с работы — возвращаемся в Николаев (откуда я приехал три года назад)». Она, поддерживая меня, с сочувствием сказала: «Делай, как считаешь нужным». Я утром написал заявление, пошёл к Криворученко (зав. общим отделом) и торжественно вручил ему заявление. Он взял заявление и сказал: «Смотри и слушай!» Достал бумагу и зачитал: «За публикацию слабой в художественном и идейном смысле поэмы «Оза» зам. главного редактора журнала «Молодая гвардия» В.Н. Ганичеву объявить выговор. Видишь?» «Да, вижу», — с вызовом отвечаю я. «Больше не увидишь», — и при мне на четыре части разорвал решение. «А заявление забери на память. Свободен», — с улыбочкой сказал он. Не очень понимая, что произошло, я вышел. Лишь потом я понял, что Павлов «сыграл» на секретариате перед инструктором ЦК КПСС, обсуждение прошло, выговор вынесен, а бумажку разорвали. Ох, ещё многому пришлось мне в жизни поучиться у опытных руководителей.

Что касается Вознесенского, то я, испытывая неистребимое любопытство к его вычурным и необычным стихам, опубликовал в издательстве «Молодая гвардия» его книгу и получил очередной нагоняй от Евгения Тяжельникова, который передавал мне «мнение старших товарищей». Однако по поводу Андрея Вознесенского мне ещё раз пришлось получить «втык» по поводу его публикаций в журнале «Метрополь». Эти публикации я не видел, да думаю, и не одобрил бы, ибо такого рода мыслишки и подготавливали будущие «перестройки». Но Андрей был заблокирован в своих довольно частых поездках за границу, а мы в это время в «Комсомольской правде» заканчивали лыжный переход группы Шпаро на Северный полюс. Вне страны об этом знали, следили за походом радиолюбители многих стран, зная их позывные. Андрей зашёл ко мне и неожиданно стал жаловаться на своё житьё-бытьё, вот за границу не пускают. И вдруг он услышал, что через три дня на Северный полюс вылетает самолёт, чтобы там встретить экспедицию и отметить это событие поднятием флага Советского Союза и спуском капсулы от газеты и её читателей на дно полюса. Здорово, романтично, захватывающе! Андрей запричитал: «Возьмите меня на борт, приеду, привезу хорошие стихи, клянусь!» Я подумал, что это будет неплохо, т.е., по сегодняшнему говоря, приличный пиар для нашей экспедиции.

Дал добро, разрешил вписать в список, в котором уже был Василий Песков.

Экспедиция закончилась, флаг подняли, батискаф опустили, вокруг Северного полюса прошли хороводом, самолёт прилетел. Андрей появился на второй день, принёс хорошие, вполне «советские» стихи, хотя не знаю, включал ли он их в следующие свои книги. А мне опять попало в ЦК партии: «Вы же знаете, что ему запрещён выезд? Зачем взяли?» Я уже научился демагогически отвечать на такого рода вопросы и сказал: «Но его задерживают только за границу, а Северный полюс-то наш, советский. Или не наш?» Опешивший инструктор не сразу ответил: «Да нет, наш, но вы его не пошлите за границу».

За границу мы его и не собирались посылать — это по линии ЦК он ездил во Францию и Италию, чтобы писать поэму о Ленине. Неисповедимы пути Господни!

Правда, когда меня «выперли» из «Комсомолки», Андрей написал в «Литературке», что вот мы с Ганичевым люди разных идеологических взглядов, но вот, однако, меня печатал. Ну, что тут рассуждать о взглядах. Вот строчки «Все прогрессы реакционны, если рушится человек», вполне противостоят безудержным восхвалителям либерального прогресса.

Михаил Алексеев. Хлеб — имя существительное

Один из самых любимых, добрых, человечных писателей в 60 – 80-е годы в стране, когда она ещё читала, был Михаил Николаевич Алексеев. Его книги, обращённые к селу, были поистине в ряду хрестоматийном. «Вишнёвый омут», «Ивушка неплакучая» пользовались спросом в провинциальных библиотеках, ибо там читали, любили близкие, понятные им книги. Они в героях Алексеева видели себя, переживали вместе и чувствовали - «это про них». Известна была фраза одного из дедов, героев Алексеева: «Хлеб — имя существительное (а остальные прилагательные)» . Книга под этим названием выходила несколько раз, а фильм «Журавушка» режиссера Н. Москаленко с прелестной Чурсиной был одним из самых светлых фильмов того времени. Известный писатель Борис Можаев, претендующий на звание первого деревенского писателя, сказал по поводу небольшой книжки Алексеева «Карюха», что она подлинный гимн нашей спасительнице — сельской лошади.

Но Михаил Алексеев для большинства читателей был военным писателем. И это действительно было так. Как говорят сегодня, его «практика войны» была великой - он отступал от границы до Сталинграда, где принял бой, а затем Курская дуга — второе великое сражение войны. И так, до центра Европы.

На меня произвела впечатление беседа с его внучкой, недалеко от Волгограда. Он с грустью глядел на поляну и говорил: «Вот тут погиб один боец, а там — другой». Девочка спросила: «Дедушка, а откуда ты знаешь?» Дед вздохнул: «А ты видишь, что там и там растёт трава густо — где лежал убитый, она там гуще. А вот в этой вишне, — он поковырялся в дереве и вытащил кусок железа, — все 40 лет сидел осколок, который предназначался твоему деду. И не было бы ни его, ни тебя». Уже вышло 15 его романов, а он всё время готовился написать роман о Сталинграде. Уже были написаны панорамные, включая военную стратегию, экономику и дух, книги «Война» о западном направлении Ивана Стаднюка, «Блокада» об осаде Ленинграда Александра Чаковского, «Степь» Александра Сизоненко о южном направлении в наступлении на Советский Союз. Алексеев же задумал книгу о боях в Сталинграде. Он так и назвал её - «Мой Сталинград». С печалью он рассуждал о ней: «Роман не написан по законам жанра. Должен быть сквозной герой, а у меня герой входит в повествование и погибает, входит второй и тоже погибает, и так много раз. Я вот остался жив». Действительно, все, кто входит в его роман, — подлинные герои. И, конечно, многие из них погибают. И Михаил Николаевич, спасённый Господом в самых гибельных и героических местах войны — Сталинграде и Курске — был человеком жизнерадостным и весёлым. Приведу несколько случаев, вспоминая его с его усмешкой и лукавинкой, на которую откликались и его читатели.

Списывал алгебру

«Мишка, ты у меня списывал русский!» — обратилась к нему 80-летняя подруга детства в его родном селе Монастырщина на Саратовщине, когда мы туда приехали вручать премию Михаила Алексеева (единственную, установленную при жизни писателя, губернатором). Михаил Николаевич улыбнулся: «Что ты придумываешь. Галка, если бы я у тебя списывал, разве научился бы сегодня писать?». Потом чуть задумался и с усмешкой сказал: «Вот разве что алгебру — до сих пор в ней не смыслю».

Заначка должна быть

«Ребята, — обращался он к нам, — никогда не прячьте заначку от жены в сапогах». — «Почему? Вот получил я первый гонорар за роман «Солдаты». Ну, карманы набил «десятками», ну, товарищей угостил. В весёлом состоянии возвратился домой, вынул всё, что было, из карманов и заснул в кресле. Ну, жена моя сердобольная меня и разула, а в сапогах — деньги, что я оставил «в заначку». Она виду не подала, что догадалась (догадливая, фронтовичка), а утром спрашивает: «Миша, а ты ничего не терял?». Я, конечно, говорю, что нет, а она с усмешкой говорит: «Да, вот у меня тут «заначка» образовалась, на тебе двадцать рублей, похмелись». «Так что, братцы, не прячьте «заначку» в сапогах», — заливисто хохотал он.

Мишка-челябинец

Когда мы провели знаменитый писательский «пленум на колёсах Москва — Владивосток», который под нашим напором согласилось организовать в связи со 100-летием Транссиба Министерство железнодорожного транспорта, то проехали вдоль всей страны. Выходили мы на каждой большой и малой станции и выступали, читали стихи. Вышли в Челябинске, выступаем. Я что-то стал говорить, а из толпы вопрос: «Когда тарифы менять будешь?» Приняли за железнодорожное начальство. Вышел Михаил Алексеев, хитро прищурился и говорит: «А вообще-то меня в деревне звали Мишка-челябинец!» Народ одобрительно зашумел: «Ещё один земляк, Герой Социалистического Труда!» Алексеев продолжает: «Началась первая мировая война, отца мобилизовали в армию. Пункт подготовки и формирования был в Челябинске. Мать соскучилась и поехала из Саратовской губернии в Челябинск и приехала оттуда уже со мной. Зачали меня там, в Челябинске. С тех пор меня на деревне так и называли - Мишка-челябинец». Народ посмеялся.

Правда, поддал жанру и поэт Константин Скворцов, который почитал стихи и сказал: «Вот некоторые в зачаточном состоянии жили в Челябинске, а я двадцать лет прожил здесь уже в зрелом состоянии». Тоже посмеялись: «Ну почему не гордиться земляками?»

Твои прототипы всё выпьют

После вечера, посвящённого семидесятилетию Михаила Николаевича, где мы выступали, пели, читали стихи, земляки тепло и щедро провожали любимого писателя. Когда сажали в вагон, на станции занесли ящик яблок, огурцов, вишен и вдруг заносят ящик водки. Алексеев всплескивает руками: «Ну, куда же вы столько?» Земляки, которые втащили ящик, вспомнив его героев из книг, да и на нас взглянув, дали поистине исторический ответ: «Ничего, Михаил, твои прототипы всё выпьют!»

Палестина разрешает взлёт

1973 год. Бейрут. Я ошеломлён красотой пальмового оттенка и обрамления, сияния города. Если честно, то, побывав в Париже, Вашингтоне, Токио, Стокгольме, Дели, такой умиротворяющей красоты в облике города ещё не видел. Бейрут – банк Ближнего Востока – сюда стекаются деньги всех нефтяных держав этого района, да и СССР имеет тут свой зарубежный банк (не монополий банк, конечно, а государственный). Мы (Комитет молодежных организаций СССР) проводили тогда здесь пятидневный фестиваль молодёжи Советского Союза и Ливана. Красиво и благородно. Но вот, сквозь эту красоту пробиваются горе и нужда. В христианском, в общем, городе видны горестные лица, чувствуется беда. Острее, конечно, это чувствовалось за городом, где были лагеря палестинских беженцев. Тысячи, сотни тысяч людей изгнаны с их родных мест, сёл и городов, которые остались на территории Израиля. Вечером к нам в отель зашли двое молодых парней и предложили встретиться с делегацией палестинской молодёжи. Я полномочий на это не имел. Но главное было не в этом. Завтра встреча в Бейрутском университете, послезавтра – в Советском культурном центре, спортивные соревнования, а затем мы улетаем в Ирак (там тоже был фестиваль). Некогда. Палестинцы настаивали. Потом один с лёгкой улыбкой сказал: «Да из Бейрута ни один самолёт не взлетает без разрешения палестинцев» . Намёк был вполне определённый, да и ребят я встречал в Москве на молодёжном форуме. Через день они зашли за мной в гостиницу, и мы проехали к одной из шикарных гостиниц города, в гостиничный ресторан. Швейцар бросился навстречу, распахнув руки расхристанной ватаге молодых парней. Те в белых простых рубашечках с короткими рукавами негромко сказали: «Палестина». Швейцар отступил. А ребята со мной сразу прошли к окошку, вытащили из-под рубашки короткий автомат и положили его на подоконник. Дамы – в дорогих манто, мужчины – в щегольских костюмах, через пять минут их в зале уже не было. Я поговорил с представителями молодёжной организации и рассказал, что советская молодёжь продолжает стремиться на целину и БАМ, проводит поход по местам боевой славы и многое другое, проявляет солидарность со всеми, кто борется с империализмом. Через час обед закончился. На следующий год в Берлине, на Всемирном фестивале молодёжи, во время митинга солидарности, я рассказал Ясиру Арафату, лидеру Палестинского движения, о встрече в Бейруте. Он усмехнулся и сказал: «Ребята молодые, прихвастнуть любят…» Не знаю, не знаю, но на следующий день наш самолёт благополучно вылетел на Багдад.

80! Не юбилей, а круглая дата

Пожалуй, это был один из самых счастливейших дней моих жизни. 10 сентября 2013 года в Храме Христа Спасителя в зале Церковных Соборов был проведён торжественный вечер русской православной культуры и литературы, посвящённый моему 80-летнему юбилею. Выступил Патриарх Кирилл, сказал возвышенные слова о Союзе писателей, Всемирном Русском Народной Соборе, о святом праведном адмирале Ушакове, о событиях, относящихся к юбиляру. Сказка, в конце которой юбиляр был награждён орденом святого преподобного Сергия Радонежского I степени и получил в качестве подарка икону Божией Матери «Знамение». Ганичева поздравили три президента – России, Белоруссии и Украины. Сказка! Ан нет, всё это не было юбилеем. В заключительной части своего выступления Святейший Патриарх сказал буквально следующее: «Сердечно приветствую Вас в связи с Вашей замечательной круглой датой. Юбилей мы будем праздновать через 20 лет, а вот знаменательная круглая дата выпадет на этот год» , и попросил огласить Патриаршую грамоту.

Вот так, отнюдь не юбилей, а круглая дата (Сергей Котькало объяснил, что в церкви отмечают два юбилея: в 50 и 100 лет).

Итак, придётся жить до юбилея!

Хинди-руси – бхай, бхай

В 1967 году возглавляю небольшую делегацию молодёжи в Индию. Там мы оцепенели перед одним из чудес света – дворцом Тадж-Махал, подивились миллионной нищете Бомбея, встречались с молодежью в университете, в конце поездки оказались в южном штате Керала. В этом штате большая часть населения христиане и друзья нашей страны. Нас пригласили на праздничное шествие левых партий. Трибуна, где мы стояли, была перед громадной площадью, которая заполнялась и заполнялась пляшущей и поющей толпой. Десять тысяч, тридцать, потом пятьдесят, сто, двести, триста, возможно, пятьсот. Демонстрация была украшена красными флагами, гигантскими бумажно-картонными драконами разной расцветки. Драконы, поддерживаемые длинными палками и канатами, извивались, в головах и вдоль туловища горели фонари, вспыхивали петарды, из громкоговорителей неслись призывы местных вождей. И вот главный из них обратился ко мне и попросил сказать слово. О чём? Что близко этим миллионам людей? Перед отъездом в Индию мы в «Молодой гвардии» сделали на цветной пластмассе портрет Юрия Гагарина. Один из них по нашей просьбе даже побывал в космосе. Я попросил у Юрия Алексеевича подарить этот портрет в Индии. Он, конечно, согласие дал. И вот час пришёл. Я вышел и сказал всего несколько слов: «Дорогие друзья! Вам просил передать поклон и привет первый человек в мире, который побывал в космосе, — и показал пальцем вверх. — Это наш земляк, советский космонавт Юрий Гагарин. Он просил передать Вам, Вашему штату Керала этот портрет». Я поднял над головой небольшой портретик Гагарина. Что тут началось! Все пятьсот тысяч воскричали: «Хинди-руси, бхай, бхай ( русские и индусы – братья ). Этот лозунг нам всем был тогда понятен. Заходили из стороны в сторону красные флаги, заметались драконы и другие чудища, зажглись тысячи фонарей, из репродукторов раздались громоподобные «Подмосковные вечера». Ко мне подходили десятки одетых в белые одежды и слегка прикрытых материей людей. Одни кланялись, другие обнимались, невиданной красоты индианки посылали ласковые улыбки и махали руками. Пожалуй, да что, пожалуй, я никогда больше и не имел от своего выступления такого успеха. Юра Гагарин, когда я рассказал об этом фестивале чувств и дружбы, немного посмущался и сказал: «Такое внимание нам всем!» Да, тогда у нас у всех был великий символ, который был известен и понятен всему миру.

А вы танками утюжили СССР

В чешском издательстве «Млада фронта» «восстанавливалось дыхание» после 1968 года. Одна из чешских женщин-редакторов, дочка пролетария, яростно поддерживала ввод советских войск, или, скажем, ввод войск стран Варшавского договора. Она со злостью говорила ехидным оппонентам: «Да вы вообще не умеете сопротивляться. Вам бы только пиво у «Калиха» пить (где у Швейка мы и были). Вы все Швейки. Судеты отдали немцам в 1938 году запросто». Оппоненты слегка сопротивлялись: «Мы же в войне с Советским Союзом не участвовали». Мария, так, кажется, её звали, возмутилась: «А вы забыли, что все танки, вторгшиеся в Советский Союз, были чешские и вы ими утюжили Россию». Честно говоря, я тогда не знал об этом, узнал позднее, что в Пльзене делались чехами для вермахта фактически все танки. Как-то быстро забылись услуги фашистам в Чехословакии. А потом долго можно было разговаривать о раздавленной советскими танками в Чехии демократии. А сколько немецко-чешских танков «с человеческим лицом» раздавили (в прямом смысле) русских людей в 1941-44 годах?

Мария напоминала забывчивым. Кажется, не впрок. Стоны о демократии повторялись часто, о танках для фашистов никто не вспоминал.

ОКОНЧАНИЕ