|
***
Пытался разобраться – да и бросил,
Садовая пустая голова…
Поэзия – чужая меж ремёсел,
Зато – сестра родная мастерства!
Она, как тот факир, что из наитий,
Из паутинок улетевших лет
Выматывает сотни ярких нитей
И вяжет тёплый ветер – или плед.
И за порывы детские не судит,
И в днях, где ни одной родной души,
Нам ссадины, склоняясь, губами студит
И дует еле слышно на ушиб…
***
Пока к большой воде несу
Бумажной радости кораблик,
Душа скитается в лесу,
Ещё безлиственном, - как зяблик.
То примется порхать она,
То стихнет, вслушиваясь чутко…
Забыв, что ястребу видна
Зарёй обрызганная грудка.
БОЯРКА
Черёмуха – речных куртин
Гордячка и товарка.
А на холстах степных картин
Невестится боярка!
«Дывысь, як сниг билие глёд!» -
Сосед, за локоть тронув…
Она в мой горький май шагнёт
Невидяще со склонов -
Белым-бела, юным-юна –
И пропаду я с нею!
…И только в сентябре она
Вернётся в степь, краснея…
ПОЛЫННЫЙ СОН
Примнёшь пригорок, как подушку,
Рукой усталою … не злой, но -
Такой тяжёлою... Как душно
В степи!
Как молодо, как знойно!
Эх, жизнь – не серебро, не злато:
Полынь, дыша, глаза туманит.
И, зыбкие, плывут куда-то
Комбайны по теченью марев…
Твой сон полынный – миг всего лишь,
Лишь миг, порывистый и зрячий,
Где ты рукой отставшей ловишь
Знакомый поручень горячий…
***
Текут все ерики - и травы
Тех звонких ериков повдоль,
К Суходонецкой переправе…
Попробуй с ними не повздорь!
И я кричу:
- Какого чёрта! -
Родню текучую браня, -
Куда, куда вы все течёте?
Ведь вы ж бросаете меня!
Хоть тут у нас теперь, к примеру,
Не Болдино, и не холера,
Но (как же в мире всё старо!) -
В чумном плену моё перо.
И я от той беды спасаюсь
Лишь тем, что пёрышком касаюсь
Упругих вод, упрямых трав,
От карантинных дум удрав.
Я, может, вам стяжаю славу, -
Ту, что не падает в цене!
…А вам потом у переправы,
У той безвестной переправы
Осокой сохнуть обо мне…
* * *
Река по-детски вяжет бантики
Стрекоз, а носит - облака…
Нельзя природе без романтики!
И нам без «бантиков» тоска.
А если с этим ты поспоришь, то,
Уже зажатое в руке,
Рванётся ввысь синичье пёрышко –
На журавлином языке!
ГОВОР ЭТИХ МЕСТ…
Шорох, шелест, всплеск -
Не язык родил.
Говор этих мест
Непереводим.
Он – как «тише» жест
Нашим голосам.
Сумеркам окрест
Всё расскажет сам.
Вроде ясен тон,
Я бы тоже смог,
Только речью той
Крепко стиснут вдох.
Здесь темны, зыбки –
Образ «скрип пера»,
Наши языки,
Наши говора.
***
Отпраздновал тепло, отвеличал
Лесок степной – и в буерак сбивается.
Пускай хоть осень эта, хоть печаль –
Хоть что-нибудь пока ещё сбывается.
Я не мелькал листвой, в глаза не лез -
Не потому, что был пред жизнью робок.
И в буерак всё тянет стёжку лес,
А та, с одышкой, держится за взлобок.
НОВОЕ ЗРЕНИЕ
На солнце, на птиц золотистых -
Ныряющих с облака щурок,
На полдень июльский лучистый
Смотрел я когда-то не щурясь.
Теперь и дымок горизонта,
И солнце, и полдень знакомый
Зовёт мой прищур дальнозоркий,
С ладонью сойдясь козырьковой.
Зовёт в этот час золочёный –
Всё то, что тогда промелькнуло.
…И светятся жёлтые пчёлы,
У щурок зажатые в клювах.
ПЕРЕЧИТЫВАЯ КУВАЕВА
«А теперь задайте себе вопрос:
почему вас не было на тех тракторных санях
и не ваше лицо обжигал
морозный февральский ветер?»
О. Куваев, роман «Территория»
Не сдавшись темноте и тленью,
На перевале хмурых дней
Всё длится летоисчисленье
Эпохи тракторных саней.
Снега – как белая бумага,
И вдавлен след – попробуй, скрой.
…Теперь записана Гулагом
Страна с названьем «Северстрой».
Ведь нынешних творцов «историй»
Тот век порывистый не гнул
К земле - и ветер Территорий
Не обжигал до белых скул!
…Тот след – как на бумаге белой
Слова… Попробуй их сотри!
Теперь в словах «умри, но сделай!»
Не «сделай» слышат, а «умри».
И даже в лабуде киношной,
Что «по мотивам», всё гундел
О тех словах, не ставших прошлым, -
Не тот, кто на санях сидел.
«Забыть!» - грозятся нам веленья,
Но с каждым годом всё слышней
Простое летоисчисленье -
От скрипа тракторных саней.
ДРУЖБА ИМПЕРИЙ
Хотели быть обе - первыми…
Хоть слёзы так скупо лили,
Соперничая, империи,
Но – море пересолили!
А всё началось – не с Рима ли?
Не с первого, так второго…
Друзьями непримиримыми
Быть радостно, но сурово.
И не перебить сурового
Уклончивыми речами...
Не могут простить Суворова
И нынче нам янычары!
|
НАЧАЛО
«Стихиры», сети, блоги с чатами –
Сплошное «онпоэтиты»…
Начало вспомню: «Н-напечатали-и!»,
Инет смеша до «красноты».
Да, век другой, а я упорствую…
Я сам – другой, но разве не
Чумазые страницы с версткою
Журнальной – счастьем снятся мне?
СТАРШИЕ
Никто в ученики не брал:
«Дичок и самосев!»
А что до тех, кто уши драл,
Так доставалось всем!
В ту пору из чужих садов
Такой уж ветер дул –
Совсем без привкуса плодов
Знакомых «паньш» и «дуль».
В нём было мало естества,
Лишь – искушенье душ:
Виолончельная листва
Меж треугольных груш…
Сушил он рты – до немоты,
И души мог знобить.
Хотелось нам не только рты –
И пазухи набить!
И только старшие без драм
Лечили эту дрожь.
За дело уши драли нам,
Твердя своё: «Не трожь!
Чужие пагубны плоды;
И даже – листьев сень…»
…И шёл сажать свои сады
Дичок и самосев.
С паршою биться, и с травой,
Что выперла по грудь.
И дуть годами на привой
Судьбы – годами дуть…
ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Как выпевает век: «Ин–ве-е-с-тор!»,
В зобу дыханье притая...
Как будто говорит: «Не-ве-е-ста!»,
Как будто говорит: «Моя…»
Плевать, что парень тот нахрапист
И скуп донельзя на слезу.
Плевать, что он – когтист и лапист,
Зато – по-волчьи белозуб!
О нём теперь – стихи и песни!
Он – не Раскольников, не тать,
За грош, что отложила с пенсий,
Сберкнижкой удавивший мать.
МЕМОРИАЛЬНЫЙ ТРАМВАЙ
Юному земляку
…Рискнёшь – и вывезет кривая,
И время кинется вдогон…
Мемориального трамвая
Уже качается вагон!
Он – брат толкучки и музея:
Хоть всматривайся, хоть глазей.
Ты на меня, дружок, глазеешь –
Как на ходячий Колизей…
Как юный Аполлон изваян,
Ты, ясен пень, неоспорим…
А если я из тех развалин,
Что воплощают Третий Рим?
Смеёшься? Да, ты прав, шуткую.
Ты прав почти во всём, но ты
Припомнишь ли строку такую:
«Сотри случайные черты»?
Своей морщиною любою –
Не отводи глаза, постой! –
Не вечер говорит с тобою,
А – утро… Утро жизни той,
Где в шею городское солнце
Прогнало мой ковыльный сон –
И я до улицы Кольцовской
Рекой перронной донесён.
И чертят путь мне до Чижовки –
Воронеж, молодость, вокзал…
И объявляет остановки
Судьба, читая по глазам.
Зовущие, не концевые,
Но всякий раз – помедлив миг.
…Мелькнёт в окне «Девицкий выезд»,
И – «ЖИМ». Парк мёртвых и живых.
Там цирк теперь, но, право слово,
Не к месту как пришёлся он!
Им потревожен прах Кольцова –
И скорбь, и свет иных времён.
Здесь, дверь-гармошку отжимая,
Я на ходу хочу сойти…
Ты говоришь, что нет трамвая
Сто лет? Но нам-то – по пути?
Ведь думал ты: «Старик, ты бредишь!»,
Когда я помянул про Рим,
Но все равно – со мною едешь,
И мы с тобою говорим!
И там, где цирк, сойти мы сможем –
Что нам сюжет, в конце концов?
…И наземь полынок положим,
Где спят Никитин и Кольцов…
***
Пока пишу, меня теряет тьма
И смерти страх не досаждает мелко.
Их страсть моя сбивает, словно КМА
Зашоренную компасную стрелку.
И страсти этой не хватает дней,
И всё-то в жизни важно ей и близко,
Хоть след от ручки – всё слабей, бледней,
И карандаш исписан до огрызка.
И сердце бьёт в ладоши - и молчит,
Что, бывший смертный, я остался тем же…
И карандаш уже не подточить.
И запасной не выдаётся стержень.
***
Благодарен местным жителям:
По графе как зимний сад
Злата лунного хранителем
Ими я на службу взят.
Ни о чём никем не спрошенный,
Я обиды не таю…
Ничего, что сад заброшенный,
Что – у века на краю.
С переломанными ветками –
Метами разбойных дней,
С заблудившимися предками
Под корой и меж корней.
С тишиною немузейною,
Что так за душу берёт
Заметеленными землями,
Затвердевшим током вод.
С жизнью, веку не рассказанной,
Но заверенной не зря
Круглою печатью смазанной
Концевого фонаря…
* * *
Творцы спешат
Свой лик витринный впарить
Толпе – как скороспелую лапшу…
А я тебе лишь –
От руки, «на память» -
Исчёрканную
Молодость
Пишу.
Исчёрканы
Прозренья и рисовка,
Но, как я густо
Ни марай листы,
Останется открытою
Концовка…
И сможешь дописать её –
Лишь ты. |
