Рачков Николай Борисович
Николай Рачков родился 23 сентября 1941 года в с. Кирилловка Арзамасского района Горьковской области. В 1964 году окончил историко-филологический факультет Горьковского педагогического института. Секретарь правления Союза писателей России, лауреат Большой литературной премии России «АЛРОСа», литературных премий им. А. Твардовского и «Ладога» им. А. Прокофьева. Он победитель 2-го Московского международного поэтического конкурса «Золотое перо» в номинации «Лучшее стихотворение года», награждён главным призом «За верность теме» Всероссийского патриотического фестиваля «Мы едины – мы Россия» (2007 г.). Действительный член Петровской академии наук и искусств. Живёт в г. Тосно Ленинградской области.

* * *
Пёрышко с небес, 
                             а может – слово.
Если умный, – 
                          глянь да раскуси.
Сколько голубого-голубого, 
Сколько золотого на Руси!

Сколько выгребали, вывозили,
Сколько вырубали – не сочтёшь.
Ну а васильки всё так же сини,
Глаз не отведёшь – 
                                  какая рожь.

И в лесу, и в поле 
                               столько мёда – 
Захмелеет на ветру любой.
Свет какой!
Да это у народа
Светится душа сама собой.

И хулят, и хают, 
                            только снова
Лезут к нам… О Господи, спаси.
Сколько голубого-голубого,
Сколько золотого на Руси!


* * *
Я в своё детство ненароком гляну
И сразу вижу жаркую поляну.
Вокруг стоят, одетые в матроски,
И стройные и нежные берёзки.
И мама, молодая-молодая,
Другой такой не вспомню никогда я.
Полным-полна от алых ягод кружка, 
А где-то вдалеке слышна кукушка,
И пахнет чемерицей, мятой, мёдом, 
Разлитым по невидимым колодам.
Шмелей и пчёл звенит в траве хорал.
Я землянику кустиками рвал
На бугорке душистом, разогретом…

Я был в Раю. Но я не знал об этом.


ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР
– Бабуля, здоровье-то как, ничего?
– Болят все суставы, все жилки. 
– А где твой старик? Помню бравым его…
– В могилке, родимый, в могилке.

– Война виновата, конечно, война.
А дети, а внуки-то где же?
Поди, навещают? Совсем ведь одна. 
– Всё реже, родимый, всё реже.

– Косила и жала, плела кружева,
А суп-то варила с крапивой.
Несчастной, несчастной ты жизнь прожила.
– Счастливой, родимый, счастливой.

– Бабуля, ты слышишь, гремят соловьи
Во мраке цветущего сада?
Ах, сбросить бы годы,– живи и живи!..
– Не надо, родимый, не надо.


РЯБИНЫ
Давным-давно Германию разбили,
И новый век грохочет у ворот…
А я всё слышу песню о рябине,
Что матушка
печальная
поёт.

Мела зима в окне белее мела,
Подтопок грели скудные дрова.
Она рябину горькую жалела,
Молоденькая
бедная 
вдова.

А может, это о себе печалясь,
Выплакивала самое своё,
Ведь и она рябинушкой качалась,
И били ветры хлёсткие её.

На склоне лет
Забыть ту песню мне ли?
Она живёт в крови, 
в моей судьбе.
Что говорить, но о рябине пели
В те времена
Почти в любой избе.

Недолюбили 
и недородили
Сынов и дочек, коим несть числа,
Ах, вдовы, вдовы – русские рябины
В глуши 
послевоенного 
села…


БАБЫ
Молодой,
лихой, хмельной немножко
От цветущей радости земной,
В клуб иду, 
а на плече гармошка.
Васильковый сумрак за спиной.

На крылечке бабы, как сороки.
Их не обойти, не обогнуть. 
– «Николай,– привстанет, руки в боки,– 
Ты бы нам сыграл чего-нибудь».

– «Не обидь, сыграй,– 
другая встанет,– 
В клуб успеешь, Коля, погоди,
Подойди…»
                     И так туманно глянет – 
Незабудки полыхнут в груди.

– «Что ж, подвиньтесь…»
Я присяду с краю,
Возле той, которая в соку.
Я такое, бабы, вам сыграю,
Я такое выдам,
я смогу!

Отпоют, платочками отмашут,
Отобьют чечёточную дробь.
– «Был бы ты постарше,
Николаша,
Эх, и закрутили б мы любовь…»

Что цветёт там? Звёзды ли, сады ли?
Кнопочки родные – будь здоров!
…Может,
живы те, кто не забыли
Синих голосистых вечеров?
Да и я, 
весной взглянув в окошко,
Сам не знаю нынче, что со мной.
Словно на плече опять гармошка,
Васильковый сумрак 
за спиной.


ВАСИЛЬКИ МОИ ЦВЕЛИ…
Были песни, были басни, были разговорчики,
Васильки мои цвели, пели колокольчики!

Мы гуляли, мы дружили, под гитару плакали
И чужого – вот те крест! – капельки не лапали.

Не наградно, слава Богу, жили, не парадно.
От любви не разорвалось сердце,– ну и ладно.

Говорят, что затаённый, убеждают: ветреный.
Ах ты, клён червонный мой, ландыш мой серебряный!

Ах, развейте грусть-тоску, молодые тополи!
Ой ты, Русская земля,– 
                                         бедный холмик во поле…


* * *
Время вышло к тому, что на сердце всё злей
То одна, то другая насечка.
Я поеду в деревню. В деревне теплей.
Где родительский дом, там и печка.

Вот он, старый мой дом. Вот знакомый порог.
Вот свернулась на стуле косынка.
«Это ты ли вернулся, мой младший сынок,
Мой болезный,
моя сиротинка?..»

Печь нетоплена.
В инее стены давно.
А на стёклах зальдели берёзы.
«Это ты ли сынок?..»
И рванул я окно – 
Вымерзайте, последние слёзы!


ПОРТРЕТ
                    Любите живопись, поэты!
                                        Н. Заболоцкий
Один загадочный портрет
Меня волнует и тревожит.
Я знаю, женщины той нет
И больше быть такой не может.

В глазах той женщины темно,
В них колокольчики увяли.
И на губах, как цвет печали,
Не сохнет красное вино.

Как эта женщина мила!
На ней вечерние одежды.
В ней столько ласки и тепла,
В ней столько рухнувшей надежды.

Она ко мне сквозь времена
Пришла – и озарила светом…
Откуда знать вам, как она
Меня спасает в мире этом.


* * *
Молодость. Берег Тавриды.
Чёрное море. Любовь.
Спелые губы у Лиды – 
Как виноградная кровь.

Это ли в жизни не чудо? – 
Если с горы посмотреть:
Море – кусок изумруда,
Мокрый зелёный медведь.

Ночью – и плеск, и цикады,
К молу приставший баркас.
И ничего мне не надо, 
Кроме сияющих глаз.

Что мне потери, обиды,
Если был счастлив и рад!
…Молодость. Берег Тавриды.
Море. Любовь. Виноград.


ПУШКИН
Он был России нужен срочно,
Ждать больше не хватало сил.
Как точно он,
почти построчно
В ней всё и вся преобразил!
Как царственно,
под стать алмазу,
Сверкнула русская зима.
Как много преломилось сразу
И для души, и для ума!
Он сыпал рифмами поспешно,
Почти мгновенно, на лету,
И жизнь и внутренне, и внешне
Меняла смысл и красоту.
И вспоминая о Поэте,
Не позабыть бы нам одно:
Что слово может всё на свете,
Когда божественно оно.


* * *
От Любани до Мги всё леса да болота
И суровый, до блеска стальной небосвод.
От Любани до Мги погибала пехота,
Понимая, что помощь уже не придёт.

«Где шестой батальон?.. Где четвёртая рота?..»
За спиной – Ленинград. Невозможен отход.
«Только насмерть стоять! Только насмерть, пехота!..» –
И стоит. И уже с рубежа не сойдёт.

Гимнастёрка намокла от крови и пота,
Израсходован в схватке последний патрон.
Но стоять, лейтенант! Не сдаваться, пехота!
Ты не станешь, не станешь добычей ворон.
	
Кто-то тонет, не сбросив с плеча пулемёта,
Кто-то лёгкие выхаркнул с тиной гнилой.
Вот она, сорок первого года пехота
Меж Любанью и Мгой, меж Любанью и Мгой.

В День Победы ты тихо пойди за ворота,
Ты услышь, как вдали раздаются шаги.
Это без вести павшая наша пехота
От Любани до Мги, от Любани до Мги…


ПОСЫЛКА
Он брал Берлин. Он там горел в броне.
С тех пор не раз осыпалась калина.
Не до него, несчастного, стране.
И вот ему посылка из Берлина.

«Зачем?» – переспросил людей солдат.
И губы опалила сигарета.
«Носки. Бельё. Тушёнка. Шоколад.
Ведь вы давно не видели всё это…»

И гневом исказился гордый лик.
Заплакал он 
                     и в землю что есть силы
Ударил костылём, и в тот же миг
Зашевелились братские могилы…


ИЖОРСКИЙ БАТАЛЬОН
Пусть на двоих одна винтовка
И каждый на счету патрон,
Пусть взяты Тосно и Поповка,– 
Вперёд, Ижорский батальон!

Снаряды всё плотней, всё ближе.
И снова враг ошеломлён:
В крови, в дыму, в болотной жиже
Стоит Ижорский батальон.

Не за рубли, не за награду,
Сдержав в груди предсмертный стон,
Стоит спиною к Ленинграду
Рабочий этот батальон.

Пускай потом, в уютном зале,
Кощунством дерзким упоён,
Прохвост кричит, что зря стояли…
Стоять, Ижорский батальон!

До сей поры врагов тревожит:
Он трижды выбит, разбомблён,
Его уж нет, да как он может
Стоять – Ижорский батальон?

Мы победили, Боже правый!
Склоните ниже шёлк знамён:
Под Колпином, в траншее ржавой
Стоит Ижорский батальон.

Россия! Я молю, родная,
Не забывай в пурге времён:
Тебя, тебя обороняя,
Стоит Ижорский батальон!


ЛЮБКА
До войны она была Любушкой, Любавой.
Только муж её сгорел в танке под Варшавой.

Любушкой была вчера, нынче стала Любкой.
Вон как улицу метёт расклешённой юбкой!

Вот пройдёт она селом, жаркая, как печка.
Крякнет не один мужик, аж привстав с крылечка.

А уж если подмигнёт, подпоёт немножко,– 
И пойдёт за ней, пойдёт, бросив всех, гармошка.

Знает только ночь темна, знают незабудки,
Отчего всех веселей кофточка у Любки.

Сев ли, жатва, сенокос – только бы жива бы:
Всё горит в её руках – догоняйте, бабы!

Не один ей говорил во широком поле:
«Любка, замуж за меня выходи ты, что ли…»

Но она качнётся вдруг тоненьким росточком:
«Ну вас всех…» – и вслед махнёт ситцевым платочком.

Так одна, всю жизнь одна… Прочь поди, досада!
Хоть красива, хоть бедна – никого не надо.

Помирала, никому Любка не мешала,
К сердцу мужа своего карточку прижала.

Был он всеми позабыт, молодой, в шинели,
И его из мёртвых рук вынуть не сумели.

Пальцев худеньких никак не пораспрямили…
Ветер, ветер, ты поплачь на её могиле.


* * *
Царь начинал с игры, бил в барабан потешно,
Маршировал в строю, весельем обуян.
И вдруг, как Геркулес, в единый мах поспешно
С корнями вырвал Русь из пашен и полян.

Он в жёны на войне чужую взял девицу,
Насильственно внедрял он и табак, и хмель.
Но он построил флот, он основал столицу,
Он вышвырнул врагов с отеческих земель!

Какой любовью он, какой был болью ранен!
В каком себя сжигал палаческом огне!
Ну а поскольку я «есмь нищ и окаянен»,
То мне ль о том судить, кощунствовать ли мне.

Молись, о Русь, о всех, безвинно пострадавших…
Но был ли кто ещё и в наши дни, и встарь,
Кто на простом челне, спасая утопавших,
Смертельно изнемог, 
                                    как этот государь!


* * *
«Жить невозможно…» – и чиркнула спичка,
И на ресницах застыла слеза.
«Жить невозможно!» – кричит электричка,
Слушая судеб людских голоса.

Всё ненавистней пустые заботы.
Сил никаких уже нет. Довели.
«Жить невозможно!» – кричат самолёты.
«Жить невозможно!» – кричат корабли.

Жить невозможно срамно и безбожно,
Стыдно, коль нечем уже дорожить.
Жить невозможно, жить невозможно,
Но невозможно как хочется жить!


ДУНЯ
Как торопилась нынче Дуня!
Посуду мыла, пол мела,
И в самовар заглохший дула,
Кого-то, видимо, ждала.

Она с такою пышной чёлкой,
С такой пленительно-льняной.
И в юбке выглаженной, чёрной,
И в кофте новой, шерстяной.

Ах, Дуня, ты других не хуже,
Тебе уже под тридцать пять.
Вот только б мужа надо, мужа.
Да где хорошего-то взять?

А этот… Смеркнет – мокрым лугом
Приходит, грузен и небрит.
Он дышит водкою и луком,
Он так примерно говорит:

«Ты, Дунька, брось такое дело.
Царевну из себя ломать.
Тебе ж за тридцать полетело,
Давно бы надо понимать.

Не бью я выпимши посуду
И у народа на виду.
Я, Дуня, бить тебя не буду,
Я завтра жить к тебе приду…»

И Дуня тихнет,
Дуня никнет,
И к сердцу кулачок прижат.
И губы красною брусникой
На белом стынут и дрожат.


ПЕЛАГЕЯ
Ой, ты, ягода морошка!
Хороша ли – не скажу.
У осеннего окошка
Рядом с грустью посижу.

У окошка, у заката,
Где весёлых песен нет.
Вон с авоськой небогатой
Бабки вещий силуэт.

Низко сгорбленные плечи,
Просветлённое чело.
«Пелагея, добрый вечер!»
Отвечает: «Рупь кило…»

Смех и грех. Кричу – не слышит,
Улыбается без слов.
Говорю: «Ванюшка пишет?»
Отвечает: «Нет силов…»

Семерых она взрастила
В неизбывной доброте.
Тихо лоб перекрестила,
Прошептала: «Слава те…»

И опять: «Ну, дай те Боже…»
Вот её пропал и след.
Эти старые калоши,
Этот плюшевый жакет.

Эти окна сельсовета,
Да в бурьяне колея.
Эта жизнь – комочек света
В грозной бездне бытия!


ЧАША
В надзвёздном царственном эфире,
Где дух на троне, а не плоть,
Один, один безгрешный в мире
Всемилостивый наш Господь.

В руках, как дивное сказанье,
Наполненная по края,
Сияет чаша со слезами,
И это Родина моя.


НЕ РАЗНИМАЯ РУК
                        Лиде
Пусть ветер бьёт порывами
И замерзает луг.
Под золотыми ивами
Ещё тепло, мой друг.

Под полосой закатною
Преобразился вмиг
Твой светлый, неразгаданный,
Иконописный лик.

Со всей сердечной силою
Хочу сказать одно:
Ещё не поздно, милая,
Ещё не так темно.

Ещё чуть-чуть счастливыми,
Не помня слёз и мук,
Мы постоим под ивами,
Не разнимая рук.
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ
Тридцать лет и три года сидел ты, Илья,
На худых кирпичах да на груде тряпья.

Тридцать лет и три года ты был не у дел,
Безлошадный –  с утра на дорогу глядел.

Ты бы сам и пахал, ты бы сам и косил,
Да вот с печки спуститься – 
                      не чувствовал сил.

Слышишь гром вдалеке? Непростой это гром.
Осени-ка себя православным крестом.

Выпей ковшик воды ключевой – и замри.
Чуешь силу в себе? Это сила земли.

Богатырская сила в крови молодца.
Бьёт копытами конь у родного крыльца.

Вот он, меч-кладенец. Для тебя он, Илья.
Выезжай на простор, одолей Соловья.

Всё окрест разорив, похваляется тать,
Что всю Русь он в три свиста сумеет прибрать.

Сколько витязей в битве уже полегло,
Град за градом сметён, опустело село.

Плачут сироты, стонет родимая выть…
Время вышло воздать за злодейскую прыть.

Выезжай же, Илья, выезжай со двора.
Надо землю спасать.
Гром ударил.
Пора!


 * * *
Дунай покидали, и Неман, и Вислу,
Чтоб в очи взглянуть, чтобы внять Гостомыслу.

Чтоб вязь золочёного мудрого слова
Заветно хранить среди отчего крова.

В нём кудри Велеса и стрелы Стрибога,
В нём гром затаённый небесного слога.

В нём Мокоши морок, свеченье Предтечи,
В нём звук тетивы нарастающей речи.

Звенящей, как меч среди яростной брани,
Поющей о славе: славяне! славяне!

Никто и ничто ей уже не преграда,
Сверкнувшей щитом на вратах Цареграда!


* * *
Отдайте должное Сократу!
Быть может, ошибался он,
Но ни разврату и ни злату
Он не построил Парфенон.

Отдайте должное Платону!
Его светильник не потух.
Он ближе всех был к небосклону
И знал, что миром правит дух.

Позднее громче или тише
Рекли во всех краях Земли,
Но ничего уже превыше
Поведать миру не смогли…


ВОСКРЕШЕНИЕ ЛАЗАРЯ
– Зачем ты, воскрешённый всем на диво,
Не соберёшь родню скорей к столу?
Зачем ты бродишь со свечой пугливо
И не поёшь Всевышнему хвалу?

– Я многого, увы, не понимаю
И сердцем пуще прежнего грущу.
Гляжу вокруг и в муках вспоминаю – 
Я Родину на Родине ищу…


* * *
Лунный свет над околицей сонной,
Замолчала гармошка давно.
След машинный, и пеший, и конный…
Счастья хочется! Где же оно?

И звучит, и звучит бесконечно,
Где в саду золотая тропа:
– «Любишь?»
– «Да».
– «А вернёшься?»
– «Конечно…»
Листья падают… Падают… Па…


И ПЛАТОК ЕЁ…
В тёплых мальвах и в черёмухе ограда,
Плющ зелёной занавеской у окна.
Пропадаю – никакого с сердцем сладу,
Прихожу сюда, когда цветёт луна.

Прихожу сюда, когда плеснёт в колодце
Золотым хвостом упавшая звезда.
Дверь откроет, обомрёт и улыбнётся – 
Кареглаза и нежна, и молода.

Как поют в ночи невидимые трубы,
Как взлетает моё сердце и парит!
И она мне что-то тихо, губы в губы,
Что-то ласково и сладко говорит.

И всё ярче, всё пышней в оконной яме
Неба звёздного полночная парча.
И платок её с цветами и кистями
На пол падает с округлого плеча.

В тёплых мальвах и в черёмухе ограда,
В тонких пальцах только ласковая дрожь:
«Не ищи другую, милый мой, не надо,
Ты другой такой вовеки не найдёшь…»

Не нашёл. И эта встреча не вернётся.
Оттого в душе такие холода.
Не плеснёт уж мне таинственно в колодце
Золотым хвостом упавшая звезда.


РУССКАЯ СУДЬБА
Не знать цены каратам,
Проигрываясь в прах.
Блистать аристократом
На бешеных балах.

До полудня в постели
Разнежась провести.
Беспечно на дуэли
Обидчика смести.

Как самое простое
Считать азарт в бою.
Лишь усмехнуться, стоя
У смерти на краю.

С душою непокорной
Боль утопить в вине.
На тройке –  
                    по соборной
Завьюженной стране!

Увлечь, умчать украдкой
Единственную, ту!
… Потом зажечь лампадку
Отшельником в скиту.


* * *
Мечтою чуть не каждый ныне
Стать дворянином обуян,– 
В архивной утопает тине…
А я горжусь,
что из крестьян!

Горжусь, что пращуры и деды
Растили хлеб, а в дни войны
С мечом шагали до победы,
Не посрамив родной страны.

Ну кто вот так ещё до боли
Любил свой васильковый край?
Они сначала вспашут поле,
Потом уж соберутся в рай.

Хотелось им поймать жар-птицу,
Чтоб стала жизнь светлей кругом.
И разве кто на заграницу
Из них сменял бы отчий дом?!

Не зря в душе растёт тревога:
Заполонил поля бурьян.
Дворян в России стало много,
Зато поди найди крестьян…


* * *
                   Валентину Распутину
Сиявший в Лавре над Невою
Забыть ли Троицкий собор?
Там припадали головою
К святым мощам, потупив взор.

Мы отошли с тобой смиренно
В сторонку от дотошных глаз:
Негоже то, что сокровенно – 
Так откровенно напоказ!

И вот, с душой неутолённой,
Там, где сильней цвели лучи,
Мы перед Иверской иконой
Зажгли две трепетных свечи.

В тот миг раскаянье без меры
Сковало грешные уста.
В России жить нельзя без веры
И невозможно без креста.


БАБЬЕ ЛЕТО
Влажный холод идёт от земли.
Сколько звёзд опадёт до рассвета!
Улетают от нас журавли.
Бабье лето стоит, 
                             бабье лето.

Он взойдёт на резное крыльцо,
Ни собак, ни чужого догляду.
Вот таинственно 
                             звякнет кольцо,
Лёгкий звон разольётся по саду.

Тихо выйдет она из сеней
И руками всплеснёт виновато.
Пахнут волосы сеном у ней,
Губы – словно душистая мята.

Незаметно в сухой коридор
Голубая струится прохлада…
Этот нежный и ласковый взор,
Этот шёпот: 
                    «А может – не надо…»

Сколько счастья и сколько тоски
В этих синих глазах накопилось!
Мимо них по крыльцу воровски
Золотая луна покатилась.

Горький мёд исцелованных уст,
И рубашка дыханьем согрета…
Отцветает рябиновый куст.
Бабье лето стоит, бабье лето…


СОЛОВЕЙ
Этот бабушкин сад-огород,
Где калина, малина и слива,
Где картошка от самых ворот
Вся в цвету – высока и красива!

Если кто-то защёлкает вдруг
В тех кустах и тревожно, и сладко,
Сразу выпадет ложка из рук: 
– Прилетел! – скажет радостно бабка.

И застынет в раскрытом окне,
Занавеску поправив из марли.
Кто-то звонкий всю ночь в бузине
Будет щёлкать для бабушки Марьи.

Для неё!.. Каждый год, каждый год
В этот вот уголочек вселенной
Прилетает весной и поёт
С довоенной поры,
с довоенной…


ЧЕРЁМУХА
Вот стоит крестьянка статью,
Как невеста – чуть жива.
Плещут сверху вниз по платью
Кружева и кружева.

Рядышком родник студёный,
Потерявший свой покой,
Словно юноша влюблённый,
Чистый, ласковый такой.

«Нет черёмухи милее
Ни вблизи и ни вдали»,– 
Ей поют, на солнце млея,
Золотистые шмели.

Соловьи напропалую
Громко славят: ах, светла!
Подойду 
               и поцелую – 
Я ведь тоже из села.


* * *
Удивив полмира,
Оборвавши звук,
Пушкинская лира 
Выпала из рук.

В лиственные сени,
В тёмный древостой
Уронил Есенин
Ключик золотой.

Замели метели,
Как далёкий миф
Блоковской свирели
Неземной мотив.

…Жаркие, сухие
Губы. Ночь глуха.
Родина. Стихия
Русского стиха.


* * *
                  Валерию Ганичеву
Как земля и тепла, и нежна,
Знают ноженьки только босые.
Разорву своё сердце: страна!
Задохнусь от восторга: Россия!

Эти сны на душистом стогу…
Эти песни о горькой рябине…
Русский штык на альпийском снегу…
Русский гром в очумевшем Берлине…

Говорилось в который уж раз:
В грозном мире метелей и ливней
Нет на свете доверчивей нас,
Безрассуднее нет и наивней.

Боже! Сколько размётано в дым.
И последнего скоро лишимся,
Но на небо, на небо глядим,
Даже если и в землю ложимся.



* * *
Отзвенели, ушли в никуда
Смех и плач в деревенских хоромах,
Но какая теперь лебеда
И какие сугробы черёмух!

Эта хлябь. Эта глушь. Пустыри.
Птичий звон. Комариные песни.
И такая тоска – 
хоть умри. 
И такая любовь – 
хоть воскресни. 


* * *
Казалась бабка очень древней,
Совсем казался древним дед…
Что жизнь?
Прошлись родной деревней
Туда-сюда – 
                   и на тот свет.
Не говори слова пустые:
Овёс на поле золотые
Роняет слёзыньки им вслед,
Полынь и та ресницы прячет…

А кто ещё о них поплачет?


* * *
Сгинет, что дивно и ново,
Выцветет, станет как тень,
Без василькового слова
Тихих моих деревень.

Сразу оглохнет столица,
Выгнется, словно вопрос,
Если в рубашке из ситца
Не зазвенит сенокос.

Сникнут, опустятся флаги,
Выпадут ложки из рук,
Если последний в овраге
Вытечет ржавчиной плуг.

Вымрут любые искусства,
Прах воцарится в конце.
Всё ни к чему, если пусто
Станет на сельском крыльце.


* * *
Клён, 
         словно витязь с запёкшейся раною,
Молит: постой!..
Всё золотое стоит и багряное,
Весь древостой.

Силы небесные! Чудо узорное
Радует грудь.
Всё на душе выжигает тлетворное,
Всю словоблудь.

Падают жёлуди, яблоко, семечко – 
Ангельский звон.
Вот оно наше короткое времечко,– 
Жизнь или сон?

Пели, земными насытились соками
Доверху, всклень.
Чья это тень – ускользающим соколом,
Чья это тень?

Первый морозец под утро похрустывал,
Тайно кружил…
Кто красоты этой в жизни не чувствовал,
Тот и не жил.


* * *
Не только свет кремлёвских башен
И штурм космических глубин,
Не только памятники павшим
И величавый гул турбин;

Не только стройки и парады,
И блеск ракетного меча,
Россия – 
               это листопады, 
И снег, 
и Пушкин, 
и свеча…


* * *
Дай ей, Господи! – молю.
Я люблю её, люблю
Со снегами и дождями,
С окаянными вождями,
С рожью в поле,
с тихим домом,
С громом над аэродромом,
С рощей огненной над речкой,
С тёплой, в Божьем храме, свечкой,
Пьющей,
слёзной,
разорённой,
Всё равно – 
непокорённой!


ЗАЖГИ В СЕБЕ СВЕЧУ
Когда темно, и ложь кругом,
И нет пути лучу,
Не надо думать о плохом,– 
Зажги в себе свечу.

И многое пойдёт на лад,
И станет по плечу.
И всяк тебе и всюду рад,– 
Зажги в себе свечу.

А миру свет необходим, 
Как воздух трубачу.
Пока ты светел, ты любим,– 
Зажги в себе свечу.

И кто-то пусть воззвал к тебе:
За мной! Озолочу!
Спокойно улыбнись судьбе,– 
Зажги в себе свечу.

И в небесах гремят грома,
И я одно шепчу:
Бог – это свет.
Да сгинет тьма!
Зажги в себе свечу.

* * *
Всеми бедами нагло отпетый,
Виноватый во всём без вины,
Я скажу: нет прекраснее этой
Разорённой, несчастной страны.

Уезжайте! Летите!
Курите
Зарубежным краям фимиам.
Остаюсь при разбитом корыте –
При Отчизне, где взорванный храм;

Где духовные страждут калеки
Райской жизни хоть на полчаса,
Где погублены чистые реки
И порублены наши леса;

Где вовек наших чувств не иступит
Никакой исполнительный плуг,
Где никто никогда не искупит
Наших слёз,
Наших жертв,
Наших мук.

Из новых стихов
Из новых стихов

Вернуться на главную