Борис Александрович Орлов  родился 07.03.1955 в деревне Живетьево Брейтовского района Ярославской области, живет в Санкт-Петербурге. Отец поэта Александр Евгеньевич Орлов прошел Великую Отечественную войну, под Сталинградом командовал взводом разведки, дошел до Берлина командиром  штурмовой  роты, умер в 1970 г. Дед - Фадеев Константин Родионович, участник Первой мировой войны, в 1943 г. скончался от ран в госпитале. Борис Орлов окончил ЛВВМИУ им. Дзержинского и Литературный институт им. Горького. Служил на Северном флоте, на атомной подводной лодке. Работал в газетах. Автор  18 книг стихов. Награжден многими медалями. Председатель Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России. Лауреат премий “Золотой кортик” (1994), им. Симонова (1998), им. Пикуля (1999 г), Большой литературной премии России (2011 г.).

Многочисленные почетные звания, должности и награды не могут остепенить  ищущую, обладающую обостренным чувством чести и справедливости, неуемную личность поэта. Читателю, не знающему об этих званиях и множестве офицерских наград, и в голову не придет, что откровенно-резкие, нервные, иногда сердитые, иногда воинственные или нежно-лирические стихи пишет такой титулованный поэт. Но в этом и достоинство творчества Бориса Орлова, творчества народного, русского характера, которому не свойственно самовозвеличивание, но все по силам,  если касается благополучия Родины. Невозможно лишь одно – прожить “без правды сущей, как бы ни была горька”. Эти слова А.Твардовского, сказанные героем Василием Теркиным, можно было бы поставить эпиграфом ко всей поэзии Бориса Орлова.

Стремление русской души к сущей (в этимологии - от Сый) правде, к жизни по совести исконная национальная черта русского человека. Творчество Бориса Орлова свидетельствует о неискоренимости, непобедимости этого качество русского характера, общие черты которого были поэтически сформулированы почти тысячу лет назад митрополитом Илларионом в его знаменитом “Слове о Законе и Благодати”. Митрополит Илларион одним из первых на крещеной Руси охарактеризовал духовную границу света и тени: ”Прежде был дан Закон, а потом Благодать, прежде – тень, а потом – Истина”. Закон – неизменные прагматические устремления западного мира, заключающиеся в прославлении рукотворных правовых норм. Истина – Благодать – есть тот путь ко спасению, который проторил Иисус Христос Своей жертвой и посмертным Воскресением.

Ощущение Истины как света присуще и русской философии, и русской литературе, оно придает русскому православному христианству ярко выраженный  оптимистический характер (С.Перевезенцев). Творчество Бориса Орлова в целом тоже оптимистично, ярко, целостно. Эта особенность его поэзии не приобретенная, не заданная, но врожденная, о чем могут свидетельствовать его юношеские стихи. С пятнадцатилетнего возраста Борис Орлов стал ощущать себя поэтом. Такое звание, данное самому себе молодым человеком, не вызывает сомнения, так как первые стихи Бориса Орлова нельзя назвать “пробою пера”, это полноценные поэтические произведения писателя со сложившимся мировоззрением, с чувством собственного достоинства, с заметным жизненным опытом.  У 17-20-летнего молодого человека этот опыт,  конечно же, был недостаточен, но благодаря особой поэтической чувствительности и емкости души включал в себя духовное наследство предков, расширялся исторической памятью.

Сам поэт так пытается объяснить истоки своего юношеского профессионализма, который в истории русской литературы имеет немало примеров: ”Поэзия – это озарение, прозрение, которое приходят к нам свыше. И далеко не на каждого падает Божий свет. Потому и беречь небесный дар надо особо. Иначе, как говорится: Бог дал – Бог взял. Стихи я начал сочинять еще в дошкольном возрасте. Интуиция подсказывала, что красота, окружающая меня, может отражаться, как в зеркале, в русской речи. Для меня с детства существовало два мира: один – созданный Богом, второй – построенный людьми. Причем Божий мир был более близок и понятен, чем человеческий. Ибо в нем я не видел лукавства, лжи и фальши”.

Но такое видение дается не каждому поэту и даже не каждому человеку. Оно есть результат сложнейшей, но не редкой на Руси метаморфозы, которую словами Бориса Орлова можно сформулировать так: ”Я простился с собой, чтобы встретить себя…” (1972г.) Что это, если не предчувствие самого почтенного во все века в России иноческого служения, заключающегося в отказе от мирского имени и мирских соблазнов во имя преданности воле Божией, во имя жизни по совести? В 17 лет Борис Орлов по воле своей христианской души избрал подобный иноческому путь служения, дав воинскую Присягу на верность Родине, надев черную форму морского офицера и спустившись в атомную подводную лодку.

            Черная подлодка.
                              Черная вода.
                                              Черная пилотка.
                                                                     Красная звезда...

- написал молодой подводник, и эти строки стали народными. Весь Северный флот знал имя автора и как молитву повторял восемь слов, объединяющих в единое целое мир духовный и мир материальный.            

От века это единство неразделимых миров бытия человека скреплялось светом креста. Многие поэтические  строки Бориса Орлова свидетельствуют о том, что поэт, может, и неосознанно, осуществляет такое свое призвание в мире: понять самому и объяснить другим посредством поэтического слова – для чего человеку дается богоподобный дар  творения собственной личности, целью которого является соединение с Творцом. Все поэтическое творчество Бориса Орлова  есть описание этого процесса на примере собственной жизни в ее духовной, социальной и физической ипостасях.

Вся жизнь Бориса Орлова – это служение, не ради материальных благ, а во имя осуществления человеком своего призвания в мире, которое состоит в сотворчестве с Богом. Поэт все время совершенствуется в этом сотворчестве, результатом которого является гармоничность, целостность всего его поэтического творчества. Борис Орлов пишет очень много, он находится в расцвете творческих сил, полон замыслов, и создает не отдельные стихи, как может показаться неискушенному читателю, а крепкое поэтическое пространство – бастион света. Поэтому, наверное, его оппоненты-недруги так любят подвергать критике отдельные строфы, фразы, образы и даже слова поэта, тем самым, пытаясь расчленить этот целостный поэтический монолит, принимая на вооружение  пророчество Гете –  “ образ, дивно расчлененный, исчезает навсегда”. Но Борис Орлов истово защищает свое поэтическое пространство, непрерывно расширяя его, отвоевывая у тьмы все новые и новые территории.

Поэт находится в постоянном наступлении, живет по чести и по совести, как положено русскому воину, как требуют условия военного времени. “Пока война, - говорит один из героев романа Константина Симонова “Живые и мертвые”, - историю будем вести от побед!” И в этом смысле творчество Бориса Орлова имеет историческое значение, так как оно победоносно, так как за спиной поэта отвоеванная у тьмы территория света.

Валентина СТАНКЕВИЧ

7 марта известному русскому поэту, руководителю Санкт-Петербургского отделения Соза писателей России исполняется 60 лет!
Секретариат Союза писателей России и редакция "Российского писателя" сердечно поздравляют Бориса Александровича!
Желаем крепкого здоровья, благополучия, душевных сил и вдохновения!

Борис ОРЛОВ

“…а свечку пред Николой Чудотворцем
                         поставлю за грядущие пути”

ВЫСОТА
Разбитый дот. Осколочный металл.
Война давно ржавеет в катакомбах.
Вслепую здесь похоронил обвал
В корнях берез невзорванную бомбу.
А соловьи поют. Земля в цвету.
Среди травы разбросаны ромашки.

Березы атакуют высоту,
Как моряки
В разорванных тельняшках.
1976 г.

1955 ГОД
Я родился,
                   когда еще пепел войны не остыл.
Дети в роще играли
                            немецкой простреленной каской.
В пол, как в колокол, бил скорбно
                                               старый костыль –
Инвалид шел в худой гимнастерке
                                               солдатской.
Улыбались на стенах –
                                      слегка пожелтевшие фото
Непришедших солдат –
                               между хмурых икон.
Пьяно вскрикивал в чайной:
                                               «В атаку, пехота!»
Одноногий печник,
                          вспоминая штрафной батальон.
В почерневшей избе
                              хрипло хлопали шкафчика дверцы,
В ней старуха жила,
                              пыль сметая с военных картин.
И позднее я понял
                           ранимым мальчишеским сердцем,
Почему в деревнях
                            больше женщин и меньше мужчин.
1978 г.

*   *   *
Не из тех я, кто падают в пропасть
безрассудно – за риск мой прости!
Кто-то должен шагнуть из окопа
первым, чтоб за собой повести.

А в атаку идти – нужен опыт.
Риск и смелость не станут виной.
И того, кто шагнет из окопа
первым, - смерть обойдет стороной.

БИТВА
             Иеромонаху Александру (Фауту)
1.
Казалось все… Нет больше сил.
Спустился с неба ангел.
Здесь русские? – меня спросил
И встал на правом фланге.

И по земле, и по воде
Лежит путь к русской славе.
Я знаю: никогда в беде
Спаситель не оставит.

2.
Плачет иволга. Мышь пищит.
Меч лежит на груди крестом.
Не кладите меня на щит.
Встану сам со щитом.

Озарились и храм, и скит.
Сила духа – небесный свет.
Битва кончена. Враг разбит.
Торжествует Новый Завет.

*   *   *
              Подводникам, осуществлявшим первые пуски
              Баллистических ракет из-подо льдов
Мы шлем привет от Северного полюса
Ракетой на камчатский полигон.
Драконом извиваясь, мчатся полосы
Полярного сияния вдогон.

По радиоволнам плывет истерика –
Неистовствуют вражьи голоса.
Прорублено во льду окно в Америку,
Ракета подминает небеса.

*   *   *
         Воинам-интернационалистам
Куба, Конго, Египет, Чили…
Долгу чести мы были верны.
А с врагом воевать учились
Вдалеке от своей страны.

От Испании до Афгана
Мы вкусили беду и вину.
И в чужих воевали странах,
Чтоб в свою не пустить войну

Пламя, взрывы, погибших лица…
Наша память страшней суда.
Но война ломала границы,
Словно дамбы в бурю – вода.

Дым пожарищ и пыл развалин.
Скорбный залп. Медсанбата кровать.
Мы теперь у себя воевали,
Научившись вдали воевать.

*   *   *
         Павшим в бою
Как тень, отбрасываем плоть,
Но души сберегли.
Эвакуирует Господь
На небеса с земли.

В траве кузнечики звенят.
И жизнь, и смерть – к лицу.
В лучах небесного огня
Легко лететь к Творцу.

*   *   *
Нет звезды. И сгнили колоски.
Серп и молот продали злодеи.
Герб страны разрублен на куски
Так, что ни собрать его, ни склеить.

А народ притих и поредел.
Неуютно юным, трудно старым.
Наша жизнь – топорный новодел,
Он не интересен антикварам.

*   *   *
Я родился в Советской империи –
Предо мной были настежь двери.
И в себя, и в страну свою верили
Потому, что мы жили в империи.

И плясали, и пели счастливо
Под советские наши мотивы.
Пред врагом не сгибали спины
Потому, что мы были едины.

…От страны прежней – пух да перья,
Но мечтаем опять об империи.

*   *   *
Все впереди: и бездны звездных трасс,
И даже тупики идеи ложной.
Хотя пугает будущее нас,
Его исправить в настоящем можно.

Не надо камни в прошлое бросать,
Искать изъян и грех в чужом уставе.
Конечно, можно все переписать,
Но невозможно прошлое исправить.

*   *   *
Если ты и праведен, и страстен,
Значит, в жертву сам себя готовь.
Людям даст Господь свободу власти –
И они прольют чужую кровь.

За добро добром не стало платы.
Не ищи ни славы, ни наград,
Не сердись на Понтия Пилата:
Понтий – настоящий демократ.

*   *   *
Сквер с утра был печален и желт,
А потом побелела ограда.
Если дождь быстро городом шел,
То снежок с неба медленно падал.

Вот и кончилась осень почти,
Вспыхнул день и погас, как лампада.
Так и в жизни бывает: идти
Быстро легче, чем медленно падать.

*   *   *
Рассвет. Предзимье. Тяжесть сна.
Безмолвие в беседках.
Блестит холодная луна.
Листва звенит на ветках.

Дымы из труб летят в зенит –
Жди стужу по приметам.
И даже слышно, как звенит
Бубенчиком планета.

*   *   *
В зеркалах тени предков – соседи,
Нас на землю спускают с небес.
Конденсаторы тайн и трагедий –
Зеркала, что сверкают окрест.

Общий мир не делите на части,
Чтоб не резали жизнь грани зла.
К нам ворвутся чужие несчастья,
Если мы разобьем зеркала.

*   *   *
Жизнь идет от порога к порогу,
Находя утешенье в ходьбе.
Мама искренне молится Богу
Пред иконою в русской избе.

Утром дерево детского роста
Стелет ковриком тень на крыльцо.
Все таинственно, мудро и просто.
У всего есть душа и лицо.

Палисадник, заросший цветами.
Зелень прутиков около пней.
Мама меряет жизнь не годами,
А моими приездами к ней.

ЖИВЕТЬЕВО
Рассвет. Калиток скрип. Собачий лай.
Над трубами – дым, свившийся в колечки.
Живетьево… Черемуховый край.
Деревня дремлет меж ручьем и речкой.

Пыль тихо гонят к пастбищу стада,
Пастуший кнут звучит раскатом грома.
Такой ее запомнил навсегда,
Когда в слезах простился с отчим домом.

Живетьево… Зарос и высох пруд.
Нет «пятачка», где наша юность пела.
Другие люди поселились тут,
Которым нет до прежней жизни дела.

Труд с совестью вошли в крутой раздрай,
Взошел бурьян непроходимой чащей.
Конюшни нет, капустника… Сарай,
Где лен хранился, сломан и растащен.

Живетьево… Жизнь не всегда права.
Не вырастили для крестьянства смену.
Черемухи спилили на дрова,
А в дождь в деревне грязи по колено.

Где удаль? Где отцов и дедов речь?
В полях растут осины да березы.
Но вспомню перед тем, как в землю лечь,
И белый цвет, и ягод черных слезы.

*   *   *
Тропинка бежит со двора
Заглавною строчкой анкеты.
А мама добра и стара –
Исполнилось семьдесят летом.

У мамы на окнах цветы.
Под окнами старый колодец.
Соседи, как правда, просты.
Один я здесь – что инородец.

Солятся в бочонке грибы,
И вялится рыба под крышей.
В игре бесприютной судьбы
Я детство домашнее слышу.

Шурша, облетает листва –
С ней ветер вступает в беседу.
Я счастлив, что мама живо.
Мне жаль, что отсюда уеду.

*   *   *
Тихий полдень. Мягкая прохлада.
Вдоль дороги – пестрый травостой.
Мама коз пасет, а если надо –
Лечит шустрых коз святой водой.

Птичий свист и невесом, и тонок.
Рядом дом – не мал и не велик.
Сладко спит на Библии котенок,
Словно нерадивый ученик.

Отцветает липа. И знакомо
Светит солнце. Мир душист и прост.
А глаза закрою – возле дома
Вижу мать и стадо белых коз.

*   *   *

Слишком много людей. Споров много.
Одиночеством я обделен.
И стрекочет молва, как сорока,
Что я вырос под шелест знамен.

Не мечтал о пути знаменитом,
Что венчает над кладбищем залп.
Никогда не хотел быть бандитом,
Но монахом, наверное, стал б.

Я искал тишины и смиренья.
Келья. Свечка. Молитва. Погост.
Смерть – мгновенье. Жизнь – тоже мгновенье.
И мгновенье – горение звезд.

*   *   *
Февраль. Метелей нет. Мороз крепчает.
На синем небе – желтая луна.
Читаю книги. Согреваюсь чаем.
Не верится, что впереди – весна.

Свет предвечерний льется через окна
В мой дом – сияют в зеркале лучи.
Трещат деревья и звенит дорога
Под окнами… Трещат дрова в печи.

Читаю книги – вслушиваюсь в речи
Далеких предков. Век впадает в век.
Мир Божий отразился в человечьем
Мирке – и засветился человек.

Луна в зените. Солнце на закате.
Синеет вечер около крыльца.
Ищу глазами в золотом окладе
Святого Духа, Сына и Отца.

*   *   *
Подлунный мир таким, как есть, приемлю,
Холодный тусклый свет слепит глаза.
Упало небо снежное на землю
И облепило долы и леса.

Сквозняк из-за порога студит спину.
Бессонница. Не греет легкий плед.
На улице безлюдно и пустынно,
Сквозь стекла окон льется лунный свет.

И снег, и свет посеребрил ступени
Крыльца. У клена крона набекрень.
Дрожат на стенах призрачные тени –
Я незаметно превращаюсь в тень.

Луна блестит сквозь тучу, как лампада.
И на земле – снег, и на небе – снег.
И кажется, что после снегопада
Я не земной, а лунный человек.

*   *   *
Давай, поговорим с тобою, ветер, -
Бездомный странник, ты меня поймешь.
Скрипит крыльцо: один на белом свете.
Поля пусты. В амбарах сохнет рожь.

Я многих потерял и многих встретил.
Пел: «Жора, подержи мой макинтош…»
Давай, поговорим с тобою, ветер, -
Ты разговор по свету разнесешь.

И встречи, и разлуки не случайны.
Пустой стакан. Измятая кровать.
Я знаю: ты хранить не можешь тайны…
Поговорим – мне нечего скрывать!

*   *   *
Ночь. Бессонница. Сыро и стыло.
Лунный свет. По углам – полумрак.
Листопадом округу накрыло,
Льются листья водою в овраг.

И душа – слезы льются! – промокла.
Для чего я живу? Что за цель?
А луна?! Ей бы лазить по окнам
Да заглядывать в каждую щель.

И в реке, неспокойной и мутной,
Отразился свет, как на ноже.
Надоела луна… Неуютно
От нее на промокшей душе.

Ночь – для слез, а совсем не для песен.
Для чего я живу – где ответ?
Окна дома туман занавесил,
Но с небес заструился рассвет.

*   *   *
Прогнулась крыша. Моль побила шторы.
Крыльцо осело, а штакетник дряхл.
Здесь все хромает… Даже помидоры
Бредут в июль на длинных костылях.

Округа жизнь смиренно принимает.
Безлюдье. Нищета. Печальный вид.
Прихрамывает бабка. Дед хромает.
А совесть крепко на ногах стоит.

*   *   *
Плетемся к кресту от звезды,
Плутая во мраке кромешном.
Все меньше под небом святых,
А больше порочных и грешных.

Устали не жить, а играть,
Фальшивых ораторов слушать.
За истину легче отдать
Святую, чем грешную душу.

*   *   *
Ветрено и сыро. Под калоши
Дождь течет. Сквозняк струится в двери.
Полдень. Ветви хлопают в ладоши
Листьев, как в театре на премьере.

Что за век? Какое время года? –
Не понять. Все чувствую впервые.
Те, кого люблю, всегда живые.
Лучшая погода – непогода.

*   *   *
Дул в залив, как в распахнутый ворот,
Ветер, вытеснив дождик и снег.
Думал каменным черепом город,
Напрягая извилины рек.

Люди шли по мостам, словно мысли,
Одиноко. Шуршали плащи.
Улетал полдень – лопнувший выстрел
С Петропавловки, как из пращи.

Я вникал в переулках тенистых
В шепот стен, как в шуршанье страниц.
И открылась мне истина истин:
Жизни нет вне предметов и лиц.

*   *   *
    Моя поэзия здесь больше не нужна…
                                 С. Есенин
Между черным и белым – контраст
Над Невою в гранитной оправе.
Этот город меня не предаст,
Но и памятник мне не поставит.

Сплетни кружатся, как воронье,
И парят, словно чайки, легенды…
Настоящее имя мое
Под запретом до траурной ленты.

То ли свет, то ли снег с облаков
На ладонях у кариатиды.
Возвращаю долги… И врагов
Начинаю прощать за обиды.

*   *   *
Листва дурманит запахом земли,
Лишайник растекается на стенах.
Архангелами в небе журавли
Трубят о предстоящих переменах.

Тревожит сердце облачная рябь –
Печаль о невозвратном и любимом.
Как сигареты, раскурил сентябрь
Березы, наслаждаясь желтым дымом.

Слепым дождем прибило в парке пыль,
Колышутся аллеи в дымке зыбкой.
Парит над Петропавловкою шпиль –
Божественный смычок над красной
                                                        скрипкой.

И отраженья кораблей царя
Хранит Нева, прижавшись к парапетам.
Намыло листьев, словно янтаря,
На влажных берегах балтийским ветром.

Перемешалось все: и цвет, и звук,
И бесконечной кажется прогулка.
Осенне-золотистый Петербург
Поет, как музыкальная шкатулка.

*   *   *
Не видно ни синиц, ни красных снегирей –
в спокойные леса за город улетели.
Февральский листопад вечерних фонарей –
Кружится желтый свет в разбуженной метели.

Бежит, как самолет по взлетной полосе,
по крышам снег, спустив с небес
                                               на землю холод.
И шинами машин в снегу шипит шоссе –
бетонная змея, вползающая в город.

И ветром каждый клен натянут, словно лук:
не парк, а легион… Где римляне и греки?
Гранитный Лаокоон – февральский Петербург
укутался в шоссе и выстывшие реки.

*   *   *
Зверочеловеки. Им ко сну
В ночь не отойти – за алчность плата.
На телеэкран, как на луну,
Воют, воспевая мглу разврата.

Расползаясь по квартирам, мгла
Губит неокрепнувшие души.
И торчат локаторами зла
Из затылков жирных волчьи уши.

Воровать привыкли и делить
Наше, превращать дворец в берлогу.
Могут ближе к храму склеп купить,
Но не купят место ближе к Богу.

*   *   *
Люблю дороги и леса, как братьев и сестер.
Я искру посажу в ночи – и вырастет костер.

Пыля, дороги приползут погреться у огня,
И поведут свой хоровод леса вокруг меня.

Ночные птицы прилетят. И прибежит зверье.
Набьются комары в шалаш – отшельничье жилье.

Заговорит и запоет разбуженный простор.
О, как огромен этот мир, когда горит костер!

*   *   *
Хотя топор мой был остер
И выверен прицел двустволки,
Я ветками кормил костер,
Чтобы меня не съели волки.

Рубил сушняк. Мою ладонь
Мозоли жгли, как пчелы в улье.
Но для волков страшней огонь,
Чем лезвие и пуля.

*   *   *
Терпкий осадок прощальных историй.
Парковый шум облетающих крон.
Осень штормит, словно желтое море,
Черною пеной качая ворон.

Горько время распада и тлена.
Тянется день, словно выжженный век.
В небе рассеется черная пена –
Ангелом белым опустится снег.

*   *   *
Не пробьется даже робкий лучик,
Кажется – по всей земле метет.
Снежная простуженная туча,
Как налим, плывет на икромет.

Над седою церковью, над полем
И над лесом – таинство снегов.
День, лишенный Солнца, против воли
Вышел из декабрьских берегов.

Потемнело, словно в преисподней,
Прячется в снегу следов пунктир.
Становлюсь свидетелем сегодня
Тех минут, когда рождался мир

*   *   *
Не ливень, не северный ветер,
Не ворон, не злое зверье,
А голубь с оливковой ветвью –
Прозревшее сердце мое.

Являются светлые лица,
Забыты и злость, и раздор.
И сердце -  библейская птица –
Вьет в праздничном храме гнездо.

*   *   *
Костюм не отглажен и быт не налажен.
Угасла житейская прыть.
Жизнь так коротка, что не хочется даже
Романы тайком заводить.

Чужие проблемы – чужая поклажа.
Скудеют судьба и рука.
Жизнь так коротка, что не хочется даже
Забыть, что она коротка.

*   *   *
Холодно и сыро. Солнце тускло
Светит. Имярек – безродный век.
Я родился русским, жил по-русски
И умру как русский человек.

Отпоют священники и ветры
Прах. И ляжет крест на аналой.
Я хочу, чтоб два квадратных метра
Оставались русскою землей.

*   *   *
Еще кадит последняя надежда
И прошлое не надо ворошить.
Но возраст мой такой, когда одежда
Меня спокойно может пережить.

Не завершил свое земное дело –
Свою судьбу не до конца постиг.
Одежды хватит на больное тело,
А для души куплю немного книг.

И воином бывал, и миротворцем…
Сгорело сердце угольком в груди.
А свечку пред Николой Чудотворцем
Поставлю за грядущие пути.