Ноябрь стоял теплый, казалось, в Сочи вернулась весна. Среди травы проклюнулись крокусы, садовники рассаживали на клумбы рассаду анютиных глазок, петуньи, а на склоне горы, на которой стояли корпуса военного санатория,среди зарослей субтропической зелени с раннего утра слышалось пение птиц. И только эвкалипты, прозванные в народе «бесстыдницами», шелестели пожухлыми листьями, среди которых проступали обнаженные, напоминающие женское тело, стволы.

Полковника в отставке Азарова разместили в одноместном номере с просторной лоджией, откуда было видно море. Он отказался от всех процедур, предпочитая прогулки по санаторному дендропарку, после обеда до сумерексидел в плетеном кресле на лоджии. Море у горизонта становилось то густосиним, то серебристым, возникали и исчезали, подсвеченные солнцем яхты и прогулочные катера, трудяга-буксир тянул за собой баржу – в порту углубляли фарватер. В эти часы Павел Васильевич особенно остро чувствовал одиночество.

Санаторий был построен в тридцатые годы минувшего столетия и предназначался для отдыха командиров Красной Армии и их семей. Дороги и дорожки, проложенные среди деревьев, многочисленные лестницы, ярусами уходящие к санаторным корпусам, превосходно вписывались в ландшафт, не нарушая гармонии природы.

Он побывал в этом санатории лет сорок назад. После окончания Артиллерийской академии Азаров получил назначение на космодром в Плесецк. Перед отправкой к новому месту службы ему предстояло отгулять отпуск, и тут подвернулась семейная путевка в военный санаторий. Ни Маша, ни сын Иван никогда не видели моря. После таежного гарнизона и сумрачного Ленинграда курорт на Черном море показался им сказочной страной. Стоял август. С утра набегали тучки, сеял мелкий дождь, но уже часам к десяти небо становилось чистым и неестественно голубым. Никогда прежде Азаров не был так счастлив.

Нынче «сердюковщина» коснулась и этого санатория. Ступеньки лестниц обветшали, по ним было опасно ходить, особенно вечером, парк был плохо освещен, повсюду канавы, рытвины. Фуникулер, ведущий на пляж, не работал, плавательный бассейн обещали открыть, но так и не открыли, на пляж возили автобусами, но и там царило запустение, ни лежаков, ни шезлонгов ,редкие купальщики, старики-ветераны, устраивались на обломках досок, выброшенных морем, либо грелись на солнце, лежа на остывшей за ночь гальке.

Азаров, прогуливаясь по санаторному парку, пытался воссоздать картину сорокалетней давности и не мог – там, где он выбегал из нового корпуса поутрам на зарядку, устремляясь вниз, к пляжу, в скалах пробили дорогу, над которой парил ажурный мостик. На вершине пологой горы, за территорией санатория, возник новый район – Бытха с многоэтажными домами, магазинами, рынком и церковью с превосходными витражами.

Вся жизнь Павла Васильевича была связана с армией. Его отец, кадровый командир, полковник, во время битвы под Москвой командовал дивизией, был тяжело ранен, его оставили служить в Оперативном управлении Генерального штаба. Жили в казенной квартире на Петровке, в пятьдесят четвертом году отец умер, вслед за ним мать, друзья отца устроили Пашу в Суворовское училище. Затем артиллерийское командное училище в Ленинграде ислужба в Дальневосточном округе.

Воинская часть, куда направили лейтенанта Азарова, располагалась неподалеку от Князе-Волконского села, названного так в честь князя Волконского, участника Амурской экспедиции в середине девятнадцатого столетия. Места дивные, река Сита, тайга, сопки. По весне, когда зацветал багульник, сопки становились сиреневыми, а в конце лета слышно было, как в лесной глуши трубили олени. Лейтенант Азаров, взяв кредит в офицерской кассе взаимопомощи, купил мотоцикл «Урал» с коляской и в свободное время ездил в Князе-Волконское село, где была хорошая библиотека. Была еще одна причина столь частых поездок в село – молодая учительница Маша Урусова. Ах, как хороша она была в ту пору! Стройная, крепкая, волосы русые заплетены в тугую косу, а глаза карие, с восточным разрезом. Мать ее происходила из народа ульчи, издревле населяющего Приамурье, отец – русский, охотник-промысловик. После окончания Хабаровского пединститута Маша вернулась в родное село.

Дом, срубленный из лиственницы, стоял на краю села, за домом огород. Навсегда в памяти Павла Васильевича сохранился терпкий запах сушеных трав, пучки которой висели в кладовой и на кухне. Тещу Азарова в селе считали знахаркой, колдуньей. Науку о травах она передала дочери. Все отпуска Азаровы проводили в Приамурских лесах, охота, рыбалка, а когда родился сын Иван, с трех лет стали брать в тайгу и его. Дымное пламя костра, желтый треугольник палатки, россыпи звезд в черном небе. В Маше было нечто от лесной женщины далекого прошлого, она чутьем, без компаса угадывала направление в буреломе, прекрасно стреляла из карабина, знала каждую травинку и могла за несколько минут разжечь костер в проливной дождь. Она быстро привыкла к суровым условиям жизни в Плесецком. Отпуска они по-прежнему проводили в Князе-Волконском селе, пока было к кому приезжать.

Как-то после очередного успешного запуска ракеты Азарова вызвал к себе главком. Грузный, бровастый, он, хмуро глянув на Павла Васильевича, спросил:

– Сколько коньяку можешь выпить?

– Граммов двести.

– Слабак.

Азаров с трудом сдержал улыбку. На одном из совещаний руководящегосостава, главком с досадой сказал: «Много пьем, товарищи генералы и офицеры. Выпил семьсот граммов коньяку и остановись!».

– Садись, Павел Васильевич. Я тут полистал твое личное дело. Несколько лет ты прослужил в лесном гарнизоне Дальневосточного округа, Плесецк –тоже среди лесов. Не надоело?

– Нет.

– Короче, я тебя забираю в штаб. Квартиру получишь в Одинцове, чтобывсегда был под рукой. Сладкой жизни не жди.

Теперь Азаров мотался по стране, полгода в командировках, не заметил,как вырос сын, окончил университет, стал программистом, женился. Маша, тоскуя по земле, купила в деревне Вырубово, что на исходе Баковки, дом с пятью сотками. А тут грянула перестройка, и все вокруг встало дыбом, посыпалось.

Рушилась и армия, служить стало в тягость, Азаров подал рапорт на увольнение, новое начальство его не задерживало. В этой сутолоке были и житейские радости – внук Николка, да и с невесткой Наташей повезло – тихая, работящая женщина и вся какая-то светлая.

Кончилось благополучие разом: в автомобиль, в котором ехали сын, Маша и невестка с внуком, на Минском шоссе врезался ополоумевший внедорожник, все погибли на месте. Азаров окаменел в горе, неделями не выходил из квартиры, никому не звонил, отстранился от ветеранских дел – тяжело стало смотреть на одряхлевших и всем недовольных бывших сослуживцев. Загородный дом продал, к чему он ему одному? Раз в неделю продукты привозили молодые люди из городского отдела социальной защиты, стирала и убирала в квартире соседка по подъезду – одинокая пожилая женщина, вот и все общение. Дни тянулись медленно и походили один на другой, как галька в прибойной полосе.

В последнее время Павел Васильевич стал отмечать за собой странности. Случалось это обычно ближе к вечеру, когда в окна кабинета затекал предзакатный свет, и в зыбком его сиянии возникало одно и то же видение: Маша, Иван, внук и невестка усаживались на старый кожаный диван, улыбались ему, приветливо махали руками. Видение было объемным, не вызывало беспокойства, наоборот, Азаров испытывал теплоту, умиротворение, чего давно не знал, и отступало, пряталось по углам одиночество. Азаров понимал,видение – следствие возрастных изменений, неплохо бы проконсультироваться у психоневролога, но от одной мысли, что видения исчезнут, и одиночество вновь подступит, ему делалось нехорошо. Тогда-то и возникла мысль поехать в санаторий, сменить обстановку…

Одним из вечеров, когда в темноте шуршал дождь, Павел Васильевич решил сходить в кино, в клубе санатория шел фильм с занятным названием: «Географ глобус пропил». Фильм ему не понравился, он вообще плохо воспринимал современные фильмы. Зрители как-то быстро схлынули, дождь перестал,но было так темно, что даже под фонарем ступеньки лестницы трудно разглядеть, хорошо Азаров захватил фонарь. Впереди, держась за перила, медленно двигалась женщина, внизу, на мосточке, переброшенном над дорогой, вяло переругивались старички. Женщина повернулась к Азарову и сказала:

– Простите, не могли бы вы посветить, я плохо ориентируюсь в темноте.

– Вам в какой корпус?

– В третий. Кажется, я пошла не в ту сторону. Господи, какая темень.

Павел Васильевич взял женщину под руку, проводил к корпусу, где ее разместили, и забыл о ней, а утром выяснилось, что они сидят за одним столом.

Женщину звали Лидия Николаевна, приехала тремя днями раньше, посадили ее в столовой у входа в кухню, а сегодня по ее просьбе перевели за столику окна.

– Вы мой спаситель, – сказала Лидия Николаевна. – Правда, я бы ни за что не нашла свой корпус.

– Не преувеличивайте, – сдержанно улыбнулся Азаров.

Соседке по столу было лет шестьдесят, но она еще была хороша собой. Густые, с медовым отливом волосы, чуть тронутые сединой, свежее, без косметики лицо, серые внимательные глаза. Одета она была неброско, но с той изысканной простотой, какую редко встретишь у женщин в военных санаториях.

День стоял теплый, сумрачный, с деревьев капало, море напоминало фольгу, в которую заворачивают шоколад. Остро пахло зеленью и влажной землей.

Часа полтора они гуляли по санаторному дендропарку, потом отправились в Бытху. Лидия Николаевна коротко рассказала о себе: вдова, муж, полковник, военный юрист, умер, единственный сын уехал во Францию, отношения прервались, по профессии она косметолог, свой салон красоты в Москве на Ленинградском проспекте, достаток и пустая, невостребованная жизнь.

– А внуки есть? – спросил Павел Васильевич.

– Нет. А я ведь была в этом санатории в восемьдесят седьмом. Отдыхали смужем. Он вернулся из Афгана, мы были молоды, и все было другим. Не следует приезжать в места, где ты был счастлив.

– Пожалуй, – вздохнул Азаров. – Я хочу показать вам церковь, служба идет в нижнем приделе, верхний еще отделывается. Витражи там красивые. Осилите дорогу?

– Конечно.

А на другой день выкатилось солнце и как-то сразу стало жарко. Лидия Николаевна в джинсах, кроссовках и облегающей белой майке была по-девичьистройна. Автобус с громыханием скатился вниз, к пляжу, галька блестела насолнце, а море было прозрачным и синим. В сумке Лидии Николаевны оказалась бутылка сухого вина, штопор, два тонкостенных бокала и соленые фисташки. Она как-то свободно, по-домашнему разделась, оставшись в красном купальнике. И тело у нее было молодое, без признаков старения.

– Открывайте бутылку, Павел Васильевич.

– А удобно здесь, на пляже?

– Все удобно, если очень хочется. И давайте выпьем за молодость, которую уже не вернуть. Черт знает, поселили меня во вдовьем приюте, соседка храпит… Ничего, скоро освободится люкс, переберусь туда. Дежурная по корпусу сказала, что рядом с санаторием открылась хинкальная. Сходим?

– Сходим.

Впервые за много лет Азарову было не так одиноко. Море, вино, солнце. А рядом тенью возникала и гасла тревога. Оставшиеся дни пролетели быстро.

Азарову казалось, что это был один яркий, нескончаемый день. Набережная с многочисленными лавками с сувенирами, рынок экзотический, южный, уносящиеся в небо башни домов, пестрые толпы туристов. Павел Васильевич как бы утратил волю, подчинившись энергии властной женщины, жил легко, бездумно, так же легко они простились.

В Подмосковье лежал снег, серый, ноздреватый, в бурых проплешинах, голые березы, черные кляксы ворон и тяжелое дымное небо. Азаров добрался домой на такси уже в сутеми, дом показался ему чужим, а квартира нежилой, мертвой. Он не стал разбирать вещи, ополоснулся под душем и, выпив две рюмки коньяку, долго стоял у окна – там, за окном, теплилась жизнь, загорались и гасли огни, где-то звучала музыка. Все, вроде, как обычно, и все жечто-то произошло. С этим смутным чувством он прожил следующий день, медленный, серый, и, когда предзакатный свет стал затекать в кабинет, Павел Васильевич с надеждой взглянул на диван, но он так и остался пуст, родные лица не возникли из сумрака, не появились. Он долго сидел в каком-то отупении,пока пространство кабинета не заполнила тьма.

Видения больше не посещали его. Прошло еще два дня, пустых, безрадостных, наполненных нарастающей тревогой. Несколько раз порывался позвонить Лидии Николаевне – она должна была уже вернуться из Сочи, но наталкивался на холодный, трезвый вопрос: зачем? Он привык к одиночеству, достаточно памяти о родных людях. Пока жив он, живы и они. И, расхаживая покабинету, все косился на кожаный диван. Зазвонил телефон, Павел Васильевич взял трубку:

– Что это вы пропали? – спросила Лидия Николаевна.

– Да, пропал. Простите меня, ради Бога, все это лишнее…

– Мне больше не звонить? – голос у Лидии Николаевны дрогнул.

– Пожалуй… Еще раз простите. – Азаров вздохнул и положил трубку.

На том месте, где еще недавно висело зимнее солнце, осталась красная полоса, свет от нее на мгновение заполнил кабинет и тотчас погас.