Памяти Зота Тоболкина и Сергея Шумского

- Девчонки, поэты приехали!

- Куда? К нам? А откуда?!

- Как откуда, из Москвы, наверно. Где они ещё могут быть…

- А с чего к нам-то? Разыгрывают, что ли?

- Мало того, что в нашу глушь, так ещё и в узел связи, чё вдруг им приспичило?!

- А чем наш узел связи не культурный центр?..

 Тут вошла бригадирша и объявила: «Быстро всем в бухгалтерию!»

- Странные какие-то, а кто останется на телеграфе? «Ханты» работу валят без передыху.

Серый, как мышь, стальной телеграфный аппарат старого образца не пищал, соответствуя своему виду, а стрекотал, нет, трещал, как охрипший кузнечик. От него тянулись две белые ленты: одна широкая, перфорированная, для транзитных телеграмм, другая узенькая с чёрным шрифтом, образовывая на полу рядом два бумажных сугроба. Таких трещащих сидело десять на площади пятнадцати квадратных метров, и их обслуживало пять телеграфисток. Двадцать сугробов, больших и маленьких, приходилось обходить стороной, ойкая и изобретательно лавируя между ними.

Дежурная Ханты-Мансийского телеграфа приостановила очередь из автомата на несколько минут, словно прислушиваясь к разговору на нашей стороне… и снова сугробы, полные крика, боли, признаний, разочарований, начали расти.

Оставаться работать никому не хотелось. Спина, шея уставали от многочасового сидения за аппаратным столом: ленточку с текстом, ряд к ряду, надо было приклеить на бланк быстро, аккуратно. Клей стекал по пальцам, застывая липкой карамелью. Орудуя двумя неприглядными тряпицами, которые периодически полоскались в тазике с водой, дежурная, проверив текст, вытирала излишки клея с бланка, подсчитывала слова, исправляла ошибки. Затем, записав в журнал, входящие отдавала  в доставку, а  в транзитные вставляла перфоленту, отыскав предназначаемую в большом сугробе, скорость обнаружения зависела от знания языка перфорации, и передавала дальше дежурной, работающей с «низовками». После этого приступала к более скрупулёзной работе, к передаче телеграмм на окружной телеграф, спеша уложиться в сроки, нервничая при разборе очередного почерка.  За семичасовую смену телеграфистка обрабатывала до пятисот штук входящих и исходящих.

Связь часто пропадала, отчего аппарат работал истерично вхолостую, внося суматоху, нервозность: потерянные телеграммы запрашивались, вызывая гнев окружных работников, который выливался часто в ругань на бегущей ленте.

Работа с Ханты-Мансийском была самой тяжёлой, передачу и приём телеграмм производила телеграфистка первого класса. 

Происходили разные казусы. Однажды новая дежурная Ханты-Мансийска, не удосужившись заглянуть в справочник, полчаса пререкалась с нами, отказываясь принимать телеграмму из Хулимсунта, что в переводе с хантыйского языка звучит поэтично - «угодье белок», со словами «смотри, что пишешь». На правах вышестоящей, она потребовала бригадира для подтверждения такого населённого пункта в нашем районе.

А ещё случай: одна очень строгая дама забраковала заверенную телеграмму, в которой указывалась, разумеется, дееспособность отправителя. Так вот в слове «дееспособность» ей пригрезилось что-то крайне неприличное.

Конечно же, спокойнее для нас было работать с нашими низовками, с небольшими посёлками, имевшими телеграфную связь. Здесь вышесидящими были уже мы, районный узел. Чем не дедовщина?

За утерей телеграммы, искажением текста, поздним вручением следовали справедливые жалобы клиентов, работникам ставились браки, объявлялись выговоры… За небольшую зарплату адская работа. А главное - ночные смены через трое, а то и через двое суток. Они одним только были хороши, что утром все шли на работу, а ты – свободна! и дети рады…  Но ночью одной дежурной выпадало работать за троих, и свободной секунды не было до утра, до такой степени, что однажды обронив кольцо, в спешке собирая бумажный мусор, я не нашла времени отыскать потерю, успокаивая себя, видать, так надо.  Работа в праздники по 17 часов с семичасовым перерывом, бесконечный шум аппаратов, страх не успеть, потерять, исказить… Особая внимательность нужна была при поступлении телеграмм-сигналов, они чаще приходили по ночам. Но работа с военкоматом дисциплинировала.

Пик обмена телеграмм пришёлся на семидесятые - восьмидесятые годы. Резкая миграция людей на Север делала своё дело. В новогодние праздники,  23 Февраля, 8 Марта сугробы лент не таяли неделями.

И отсюда между собой скандалы, слёзы.

И вдруг такая передышка! Поэты, на то они и поэты, чтобы услышать даже всхлип рабочего класса.

- Пусть Зина останется, зачем ей эта поэзия, ей о детях, муже думать надо.

- А тебе зачем?

- Да хоть посмотреть на живых писателей, себя показать! – с вызовом отвечала Ритка, она считала себя неотразимой, - у меня новые итальянские, по блату купленные, туфли, кто-то должен их увидеть!

Зина согласилась продолжить работу.

Телеграфисты, в основном молодые женщины, девчонки после школы, торопились, счищая, отмывая клей с пальцев, причёсывались гурьбой у небольшого зеркала, и, причипурившись, направлялись в бухгалтерию.

Там уже на своих местах восседали: главный экономист, главбух, нормировщик, кассир.

В центре за небольшим столом расположились гости – двое уже немолодых мужчин. Один могучий, с кучерявой, тёмной с проседью шевелюрой, кавказской внешности, другой - компактнее, седоволосый, с пронизывающим серо-голубым взглядом. Возможно, до нашего прихода они с работниками бухгалтерии вели скучный разговор об экономии материальных средств связи, о кредите и дебите, ибо как только мы впорхнули в кабинет, лица мужчин оживились. Мы чинно усаживались в два ряда, кто-то из девчонок поправлял прическу, кто-то принимал позу поэффектнее… Уже одно слово «поэт» завораживало, хотелось соответствовать.

Наконец, главный экономист, женщина крупная во всех отношениях, поднялась со стула и объявила: «У нас в гостях сегодня - редкие люди! писатели из Тюмени». А ведь действительно редкие. Ещё и потому, что видеть их мало кому из нас доводилось. Приезжал как-то уроженец нашего края знаменитый поэт, философ Юван Шесталов, о том многие в посёлке помнили, но уже сменилось поколение.

 Фамилия первого гостя Евгения Ананьева-Шермана мне, к сожалению, не была знакома, хотя позже о нём много слышала, читала: он участник войны, автор книг очерков «Остров нефтяных робинзонов», «Под стальным парусом», «Цвет тундры голубой» и др. Евгений Григорьевич был страстным книголюбом, у него была богатая библиотека, в 1983 году он возглавил Тюменское отделение Союза писателей.

 Фамилия второго – Тоболкин -  у меня вызвала радостное удивление. Произведения Зота Тоболкина я читала в журналах «Наш современник», «Уральский следопыт», «Юность», даже в «Крестьянке»… Слышала о его пьесах, поставленных в разных городах: «Геологи», «Баня по-чёрному», «Верую», «Взлётная полоса»…  Его пьесу «Песня о Сольвейг» под названием «Братья» ставил цыганский театр «Ромэн», гастролировал с ней в Японии.  В издательстве «Искусство» дважды выходил его сборник лучших драматических произведений. Семидесятые годы особенно были для писателя плодотворными. Одна за другой выходили пьесы. А какие названия у его произведений: «Припади к земле», «Лебяжий», «Зодчий», «Сказание об Анне», «У Бога за пазухой», «Отласы»…

Моё знакомство с писателем произошло с рассказа в «Юности», в году семидесятом, названия его не помню, о юношеской любви. На рисунке -  вся воздушная, светлая, девочка идёт солнечным днём по дощатому тротуару, у неё из авоськи выпало два яблока, подросток, поднимая, протягивает ей…

Рассказ почему-то остался в памяти моей, жил и живёт доныне, как «просто собака» без имени, приблудная, верная.

И вот передо мною – сам автор!

 Собравшиеся сидели, не шелохнувшись, с серьёзными лицами, не зная, как вести себя. Костяшки на счётах и те замолкли.

Зот Корнилович читал стихотворение о любви. О такой любви, что мы потеряли реальность. Каждая из нас ставила себя на место любимой, которую поэт обожествлял. Этот немолодой седой человек дал почувствовать нам, что жизнь удивительна в любом возрасте, что тот единственный так же, как и ты, ищет свою любовь, свою половинку, и обязательно найдёт, ведь ты же теперь пойдёшь навстречу. О, сколько он пробудил в нас чувств, этот чудотворец. Глаза девчонок затуманились… вот тебе и поэзия - обыкновенное слово в стихотворении может иметь такую поразительную силу! совсем иную, чем в передаваемых телеграммах для телеграфистки, но для той женщины, для которой предназначается, оно вновь приобретёт особую, невиданную энергию.  Такова сила и тайна слова.

 Даже наша Ритка, которая, глядя на нескончаемость работы, обычно восклицала: «Когда уже они все отлюбят!»,  сидит, притихла. Часто повторяемое «люблю»  в  телеграммах, выцветшее, завядшее, словно оживили, и оно, зазвучав, вдруг расцвело в сердце каждой.

В предбанник бухгалтерии набилось много опоздавших: телефонистки, почтальоны, толпились монтёры с «когтями», перекинутыми через плечо, - быть может, ради такого случая они и спустились со своих столбов, захотелось большей высоты…

Всем интересно было не только послушать, но и взглянуть на необычных людей, редких, как выразилась главный экономист.

Народ ещё подтягивался. Из коридорчика доносился шёпот - «поэты, поэты…» Секретарша сидела в приёмной и следила, чтобы не проник в бухгалтерию кому ни попадя. Слышалось, как она, отчитывая, прогоняла кого-то:

- Налил глаза и явился, да ты знаешь, кто там сидит! не позорь себя и нас... стыдобище!

 А Зот Тоболкин читал стихотворение и молодел у всех на глазах, останавливая на какое-то время взгляд на каждой из нас, дарил своё, пришедшее свыше, слово.

Даже главный бухгалтер, поморгав, провела пальцем по глазам, девчонки переглянулись: как? И она?!.

Стихов, прозаических миниатюр, воспоминаний прозвучало за эти полтора часа немало от наших гостей, но первое стихотворение пронзило нас, оно осветило всю встречу каким-то невиданным до этого светом. Даже солнце, вдруг выглянувшее неожиданно зимой у нас на Севере, не оставило бы такого следа.

В конце встречи можно было задавать вопросы, но все были ещё под впечатлением услышанного, и боялись расплескать рождённые чувства. Главбух несколько раз властно повторила:

- Вопросы будут?!  А это уже напомнило нам общее собрание. Мы, молча, поднимались, просветлённые, похорошевшие, говорили спасибо и, поклонившись гостям, выходили.

Подружка Ольга, только она знала, что я что-то сочиняю, шептала мне прочесть своё, но мне это показалось полным абсурдом.

Вернувшись на телеграф, мы не сразу смогли полностью приступить к работе, только и слышалось: «Можно было спросить, женаты ли они?», «Наверное, здорово иметь мужа писателя!», «Интересно, красивые у них жёны?», «Да уж поди красивее тебя…»

- Черноглазый так смотрел на меня! - хвастала Ритка.

- А голубоглазый на меня! – парировала Надюшка.

- Хватит, нужны вы им, телеграфистки третьего класса, – ворчала бригадирша, - сдайте, хотя бы на второй…

Ритка скривилась:

- Ну мне чё, ему телеграфные правила рассказывать? Это он мне стихи будет читать!  Да, девчонки, счастливые у них жёны…

 - Ещё бы, а вы слышали, Тоболкин сказал, что совсем недавно фильм сняли на Мосфильме по его повести «Поздняя ягода», не пропустить бы…  представляете, он, такой знаменитый, приехал к нам!

 Я пожалела, что не взяла автограф. Вот выпал случай…

- Ой, подумаешь, автограф, возьмешь когда-нибудь, он ещё не такой старый, - успокаивала Ольга. – Сколько ему лет?

- Не знаю. Кто-то сказал, что у поэта нет возраста…

- Ну, вот видишь, тем более!

- Где я могу его встретить, скажешь тоже, если только чудо.

Вот так, опустилась однажды, для передышки, на наше заросшее илом озеро пара невиданных птиц, поплавали они, испили нашей водицы, очаровали нас своим голосом, ещё поблёскивающим оперением - и улетели.

И надо сказать, что эта встреча не была бесполезной. Готовя очередной номер стенной газеты «Связист», я поместила в последней колонке свой кроссворд, в котором под номером один по горизонтали был вопрос: «советский писатель, фамилия которого происходит от названия сибирской реки», толпа, собравшаяся у газеты, ни минуты не сомневаясь, в голос: «Тоболкин!..»

Прошло лет пятнадцать, я жила в другом месте, неподалёку от старого, в новом северном городке, работала так же в связи, но уже заведовала телеграфом. В городе было литобъединение, которым руководил Сергей Тимшин. Однажды я всё же пришла туда… В городской газете была поэтическая страница «Серебряные нити», где печатались наши стихи. Удивительно, с каким нетерпением ждали жители эту газету,  при встрече спрашивали, когда, наконец, она выйдет.   Вскоре нас несколько человек пригласили на семинар в Тюмень.

А как я волновалась в первый раз, подходя к дому на Осипенко 19! Этот старый двухэтажный деревянный особняк… ворота, кольцо, за которое нужно было дёрнуть, тогда в окно выглядывал кто-нибудь из поэтов или прозаиков…

Затаив дыхание, я открыла впервые калитку в мир тюменских писателей!

Прошла несколько метров до крыльца, широкого двухступенчатого, дощатого, помнящего столько шагов, впитавшего в себя столько следов этих странных людей.

Я на цыпочках вошла в здание и оказалась перед деревянной лестницей, она вела вверх. Оттуда доносились голоса, смех.

Сердце колотилось, я ступала на скрипучие ступени и во всём видела знак.

 И тут поняла, что таким, и только таким, должен быть дом писателей. Он предвосхитил все мои ожидания.

В ту пору возглавлял  объединение Сергей Борисович Шумский, прозаик, человек доброжелательный, с сибирским говором, уроженец красноярского края, он сразу располагал к себе.

 Сергею Борисовичу принадлежат воспоминания о встречах и переписке с В. Розовым, в семинаре которого он учился, с В. Астафьевым.  Пером С. Шумского написаны книги: «Соболихинский баянист», автобиографическое повествование «Мои шесть братьев», «Пастуший стан», куда включена  повесть «Красавец и Байкал», отмеченная премией журнала «Молодая гвардия», сборник иронической прозы «Я есть (Письма из мусорной корзины» и др.

Народу писательского собралось много: целая команда из Тобольска, несколько человек с севера, Ямала и Югры, с юга Тюменской области, самих тюменцев было огромное количество – все три комнаты были заполнены пишущими, страсти разгорались с каждым новым семинаристом. Кого-то хвалили, в ком-то сомневались, кому-то советовали обратить внимание на рифму, форму…

В кулуарах сигаретный дым не спешил рассеиваться, до того были жаркими споры, ведущие семинара продолжали всё так же доказывать, защищать, отвергать…

Мне удалось прочесть все стихи, которые я заготовила.

Седоволосых было здесь не мало, хотелось найти среди них Зота Тоболкина. Та поэтическая встреча, незабываемая атмосфера его стихотворения жили во мне долгие годы. Созданный мною образ этого поэта, прозаика со временем только становился ярче. Может, поэтому одного из литераторов я приняла за него: колоритная внешность, держится с достоинством, подошла, поздоровалась и спросила:

 - Вы Зот Тоболкин?

Тут же окружавшие его писатели помоложе прыснули, а предполагаемый Зот Тоболкин, немало удивившись, оглядел сидевших рядом, и, пожав плечами, проговорил, инсценируя растерянность:

- Как сказать…

Чем вызвал ещё больший смех.

Вот такое знакомство состоялось у меня с критиком Юрием Мешковым, теперь уже тоже ушедшим. О нём остались тёплые воспоминания, несмотря на то, что критиковал он,  не щадя никого.

А на следующий день Зот Корнилович сам подошёл ко мне. Он оказался невысокого роста, сухощавым.

- Ведь это ты из Берёзова?!

- Да. А Вы Зот Тоболкин! Вы к нам приезжали, помните?

- Конечно, как забыть, мы тогда выступили почти во всех ваших организациях, в семи или восьми, люди были так благодарны, а как они умеют слушать!.. Да и у меня родственники там есть… И, кажется, я помню тебя, но ты же была совсем молоденькой! – с нотками нарочитого возмущения воскликнул он. Ах, как не поверить, что помнит, я действительно тогда была совсем молодой.

- А что ты пишешь?

- Стихи…

- Я тоже начинал со стихов. Два сборника выпустил.

- Помню Ваше чтение, оно потрясло тогда нас…

- Сейчас в основном пишу прозу, встаю в 5 утра, выпиваю чашечку кофе и работаю, начал новый роман, названия пока не скажу, но всё о наших людях… Надо писать о тех, кого знаешь хорошо изнутри, о других напишут другие. Седьмой пункт Чуковского я выполняю чётко, он дал себе обещание ещё в молодости, чтобы стать писателем: 1. Не пить. 2. Не курить. 3. Не ходить в гости. 4. Не  принимать гостей. 5. Не устраивать праздников. 6. Ложиться в 9 вечера.  7. Вставать в 5 утра.

- Значит, выходит, седьмой пункт для Вас самый действенный?

- О, ещё как! Пока справляюсь с ним только, – лукаво взглянув,

засмеялся он.

Вот, собираюсь посетить ваши места ещё, привольно там у вас, тихо…хорошо пишется…

Затем Зот Корнилович долго искал свою чёрную матерчатую сумку, наконец, нашёл:

 - Молодые всё подшучивают надо мной, я  сам был таким…

  Уходя, уже у двери выкрикнул мне, как только умел делать это он, с вызовом:

- Я тебе книгу подарю!

Столько в его голосе было силы, уверенности, не напрасно ему дали имя  - Зот, что в переводе с греческого – «жизненный, животворный».

Прошло лет двенадцать, я давно живу в Тюмени, с Зотом Корниловичем часто встречаемся.

Когда бросили клич провести субботник, Зот Тоболкин, ходивший уже с палочкой, пришёл один из первых: в клетчатой рубашке с коротким рукавом он выглядел моложаво, задорно; вытряхивая пыль из книг, он то и дело иронизировал по поводу очищения мыслей. Что там говорить, он внёс в нашу рутинную работу особую зотовскую искру! ощущение праздника…

Он редко пропускает литературные вечера, на которых обязательно наступает момент, когда все затихают, слегка ослабев от бурного общения, и тогда - одинокий тихий голос, словно откуда-то издалека, начинает медленно приближаться, осторожно выводя: «Гори, гори, моя звезда…»

Все замирают, направив взоры в его сторону, и каждый, чуть поддавшись вперёд, подпевает, но - лишь сердцем, одним сердцем, боясь нарушить переживаемое этим, многое испытавшим в жизни, человеком  в  момент его высокого откровения.

2013 год. Тюмень.

Зот Тоболкин ушёл из жизни в 2014 году, в день смерти Сергея Шумского – 24 мая 2008 года.  В жизни они были оппонентами...

Но Сергей Шумский тоже очень любил романс «Гори, гори, моя звезда…»

Теперь стоит только заслышать мне первые звуки этого чудного произведения,  вспоминаю Дом на Осипенко 19, всех ушедших и здравствующих тюменских писателей… и волнующее пение Зота Корниловича: «Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда…» 

Этот  неповторимый голос, оживая, вновь возвращает меня в восьмидесятый год,  в маленькую контору узла связи северного посёлка, где открылась для меня магия одного стихотворения, позвавшего за собой…

Вверх

Комментариев: