Подольский Анатолий Анатольевич.
Не переступить черту: повесть, рассказы /А.А.Подольский. – Йошкар-Ола:  Издательский дом «Марийское книжное издательство», 2021. – 311 с.
У Анатолия Подольского это вторая книга прозы, куда вошла повесть и несколько новых рассказов. Повесть рассказывает о непростых судьбах героев с семидесятых годов прошлого века до наших дней и на каждом этапе у них - был выбор…  Рассказы автора знакомы читателю по публикациям в литературных журналах и  на сайтах ведущих литературных изданий страны. Все повествования  – увлекательны, драматичны, с долей иронии. В центре сюжетов – разные люди в необычных ситуациях, которые вынуждены для себя ответить на вечные вопросы человечества: что важнее… Легкий стиль изложения увлекает читателя и заряжает оптимизмом.
Книга  издана по государственной программе Республики Марий Эл «Государственная национальная политика Республики Марий Эл

До Улан-Удэ призывников доставили поездом, затем этих без пяти минут солдат, в соответствии с сопроводительными документами, которые находились у сопровождающих сержантов и офицеров, разместили в автобусы, и парни направились по разным частям и в разные населённые пункты. Горностаеву предстояла служба в Кяхте. Это небольшой город, расположенный на самой границе с Монголией.

Ракетный батальон, куда прибыл Алексей, располагался рядом с городом. Как только новобранцев переодели в военную форму и прозвучала команда «Строиться!», Алексей понял, что все интеллигентные привычки и городские пристрастия надо оставить. Командир батареи капитан Воронин выглядел старше своих тридцати лет, был суров и немногословен, но сразу дал понять, что служить новобранцы прибыли в ракетную часть оперативного назначения, а она в армейской иерархии считается элитным подразделением, куда не берут всякое «чмо», поэтому служить надо как положено. Оценив произведённое впечатление на лицах солдат, капитан добавил:

— Для начала мой заместитель капитан Турулин проведёт с вами собеседования, потом мы распределим вас по подразделениям батальона.

Рядовой Горностаев был направлен во вторую роту, в подразделение топографов. Вот где пригодились институтские занятия по геодезии, когда студенты экономического факультета целый месяц, словно не будущие экономисты, а дорожники или строители, топтали пригород Градосеверска со всеми геодезическими инструментами и оборудованием. Главная задача топографов в ракетном батальоне — определение координат на местности, где в данный момент находятся ракетные установки. Принцип определения координат Алексею был знаком, к тому же всех новобранцев сначала обучали теории, не забывая про строевую подготовку. В армии после принятия присяги молодых солдат, как правило, начинают не только «грузить по полной» воинскими обязанностями, они ещё испытывают прессинг от сослуживцев, которые отслужили год и более. Группа новобранцев, с которой прибыл в часть Алексей, в меньшей степени испытала эту сторону солдатской жизни. По крайней мере, явного унижения и откровенного мордобойства большинство новобранцев избежали. Конечно, «молодых» обязывали драить полы, выполнять чёрную работу, вставать, когда в расположение заходили сержанты или «старики», исполнять их требования сверх устава, но явного беспредела не наблюдалось. Только через несколько месяцев службы Алексею рассказал один из старослужащих, что солдаты их части, которые отслужили год, испытали в своё время ужасные унижения и побои со стороны старослужащих, и солдаты эти дали клятву, что не будут поступать так же с молодыми воинами, когда отслужат год или полтора.

Рядовой Горностаев быстро освоил свою воинскую специальность. Кроме того, он метко стрелял из автомата. Упражнения со стрелковым оружием для ракетчиков не были основными занятиями, но, как назидательно говорили офицеры, «ракетчик должен уметь многое, а лучше всё». Особо тщательно в части готовились к штатным пускам. Когда батальон в полном составе — а это не только пусковые установки, но и машины обслуживания, командирский пункт, который представлял собой фургон-вездеход, напичканный оборудованием, уазики с топографами, полевая кухня и взвод охранения — выдвигался на позиции. Команды «Занять позицию» и «Приготовиться к пуску» поступали на командный пункт всегда неожиданно. Пока батальон готовил ракетные установки к пуску, топографам необходимо было как можно скорее определить координаты местонахождения батальона. Затем командир отделения топографов передавал координаты в командный пункт. К тому времени по радиосвязи поступали координаты цели поражения. Предполагалось, что в военное время их предоставят спутники или разведка. Каждая батарея имела по две пусковые установки, плюс тягач с двумя дополнительными ракетами. Завораживающее зрелище — когда все четыре установки батальона одновременно производили пуск ракет. После запуска нужно было быстро привести технику в походное положение и покинуть место пуска, которое вражеская разведка уже засекла. И чтобы не быть уничтоженным ответным ударом, необходимо уходить ускоренным маршем под прикрытием взвода охраны. Весной и летом пуски производить намного легче, чем осенью и зимой. Климат в Бурятии более чем суровый, но никаких скидок на непогоду и морозы военным не полагается. В зимний период ракетчиков одевали в специальную тёплую форму, так называемые «танкачи», в комплект которой входили тёплая меховая куртка, утеплённые брюки и валенки.

Однажды на учениях, недалеко от Кяхты, в степи, командир батареи капитан Воронин уехал вечером на одном из уазиков в Кяхту, хотя это было запрещено (на учениях командиру нельзя оставлять своё подразделение), а утром вернулся обратно. Рядовой Горностаев в это время находился с капитаном Турулиным в командирском фургоне и по его заданию решал типовые задачи топографов разными способами, чтобы определить оптимальный, но простой вариант. Командир батареи поднялся на пункт управления батареи явно в дурном настроении. Не дал Турулину сделать рапорт и спросил, кивнув на Горностаева:

— Что он тут делает?

Турулин объяснил, что проводит с рядовым индивидуальное занятие с целью повышения скорости решения топографических задач.

Воронин, недослушав, стал мрачно рассказывать своему заму:

— Я вчера вечером напился, моя жена стала скандалить, пришлось её физически поучить, как должна себя вести офицерская жена, когда муж с полевых учений на несколько часов приехал. На крики твоя жена прибежала (семьи офицеров жили по соседству, у них даже коридор общим был), пришлось и с ней управиться. В общем, я ей халат разорвал сверху донизу. Убежала в слезах. Жаловаться тебе будет.

Турулин ничего не ответил. Взял пачку сигарет и вышел из пульта на воздух. Вслед за ним отправился и Воронин.

Случай этот, видимо, был не первый в семье Ворониных, и они развелись. Рядовой Горностаев узнал об этом лишь потому, что в составе подразделения топографов перевозил вещи из квартиры Ворониных в офицерское общежитие, куда переселялся их командир батареи. Тогда он и увидел жену капитана: это была молодая, очень милая женщина, которая не скрывала своей радости по поводу окончательного расставания с мужем.

Развод, кстати, особо не повлиял на поведение капитана. Он как пил в свободные от службы и дежурства дни, так и продолжал пить. Но обязанности свои и задачи командира батальона исполнял своевременно, во многом благодаря своему заму — капитану Турулину, который был примером несения офицерской службы. Турулина отличала и завидная выправка: он всегда был затянут в ремни и портупеи, сапоги до блеска начищены.

Когда батальон находился на месте постоянного нахождения (в Кяхте), то в воскресенье солдатский и сержантский состав отдыхал, за исключением тех, кто был в наряде. В эти дни в казармы или расположение, как по уставу называются казармы, всегда приходил замполит, тоже капитан, всегда душевно расположенный по отношению к солдатам. Иногда он предлагал рядовому Горностаеву сыграть с ним в шахматы. Алексей играл и часто выигрывал у замполита, пока один из сержантов не сказал ему:

— Ты, Горностаев, прекрати здесь свой интеллект показывать. Играй с замполитом, но почаще проигрывай. Он, когда выигрывает в шахматы, потом ходит по территории в хорошем настроении, ни к чему не придирается, но если проигрывает, то обязательно замечания делает, а это значит кому-то придётся в выходной работать. Усёк? Повторять не надо?

Так в дальнейшем Алексею приходилось играть уже без всякого удовольствия. Зато все, кроме него, были довольны.

Непосредственным командиром рядового Горностаева был сержант Криворуков. Фамилия сержанта никак не соответствовала его облику. Это был знающий своё дело специалист, прошедший полгода «учебки». У него не было высшего образования, но он отлично разбирался в топографии и геодезии, умел настраивать все приборы и мог заменить офицера из пункта управления. На ответственных пусках для решения оперативных задач, которые выполнялись на логарифмических линейках в пульте управления, Криворукова иногда забирали из его подразделения в командирский пункт, где он дублировал решение задач. Так офицеры страховались от ошибок, хотя и контролировали весь процесс ответственных учений. В этих случаях вся организация топографической работы возлагалась на Горностаева и, несмотря на то что он был рядовым, в этих случаях в его подчинении находились ефрейтор и водитель. Криворуков ценил Горностаева за профессионализм и коммуникабельность, у них сложились дружеские отношения.

Сразу после новогодних праздников произошли два знаковых события. Были проведены учения с присутствием проверяющих офицеров из штаба армии. Когда дивизион возвращался в Кяхту, он был неожиданно остановлен на марше, личный состав построен, и к ракетчикам подошли командир ракетного дивизиона и командир дивизии, которому только что пришёл приказ по радиосвязи о присвоении звания генерал-майор. Командир дивизии кратко выступил перед строем, стараясь перекричать зимний холодный ветер. Он поблагодарил ракетчиков за службу и пообещал запросить у командира дивизиона список отличившихся на учениях, чтобы кому-то присвоить очередное звание, а кому-то дать отпуск. И действительно, слово своё генерал сдержал. Военно­служащие дивизиона и звания получили, а некоторые и в отпуск поехали. Горностаева в списке поощрения не было. Замполит, придя в очередной раз в казарму, не стал лукавить и объяснил Алексею:

— В отпуск из топографов поедет Криворуков. Мы знаем, что ты, рядовой Горностаев, в зимних условиях, в самую непогоду, оперативно определил и предоставил координаты на пункт управления и заслуживаешь поощрения. Но сержант Криворуков служит больше года, скоро полтора, и в отпуске не был. Решили — пусть едет он. Звание сержанта тебе тоже дать пока не можем. Ты ещё и полгода не прослужил, рано давать. В общем, передаю тебе просто «командирское спасибо». А звание сержанта ты ещё получишь.

Наверное, это было справедливо, но на этом история с поошрениями не закончилась. В феврале, когда Криворуков ещё не вернулся из отпуска, дивизион в очередной раз на несколько дней выдвигался на полевые учения. На этот раз выдвигался не весь дивизион, но офицеры и сержанты практически в полном составе покидали место расположения. Горностаева вызвал капитан Турулин и, выслушав доклад рядового о прибытии, сказал:

— С завтрашнего дня дивизион на неделю отправляется в поле, в степь. Но здесь остаётся часть солдат, незадействованных на этот раз: взвод охранения, взвод обслуживания и одна машина топографов. Ты назначен постоянным дежурным по части. Дневальных будешь назначать сам. Останется ещё начальник штаба: что ему в поле делать? Там бумаг нет. В дивизионе он тоже редко появляться будет. Одним словом, на тебе полная ответственность. Приступать к обязанностям дежурного по части немедленно. Выполнять команду.

— Есть выполнять команду!

Горностаев был в смятении. Значит звание сержанта давать рано, а назначать на неделю на офицерскую должность — можно.

Вечером вместо поротной проверки дивизион был построен в первом расположении, в полном составе, для последних инструкций от командира дивизиона. Горностаев скомандовал:

— Дивизион, равняйсь, смирно! — И пошёл строевым шагом навстречу вошедшему в казарму командиру. А между тем в строю, которым, получается, командовал рядовой Горностаев, стояли поротно, не только сержанты, но и офицеры. — Товарищ майор, дивизион по вашему приказанию построен. Замечаний и отсутствующих нет. Дежурный по дивизиону рядовой Горностаев.

— Вольно! Встать в строй.

Сначала говорил командир, потом замполит, а потом была вечерняя поверка, которую провёл опять-таки Алексей.

Командовать ему понравилось. Утром он по звонку из штаба поднял дивизион, и после завтрака колонна машин покинула часть.

Дежурному по части спать не полагается, но это когда дежурный назначен на сутки. А если дежурить надо неделю, спать, конечно, необходимо. Главное, чтобы дневальный разбудил, если что-то произойдёт в части.

Через пару дней приехал из отпуска Криворуков, весь какой-то на себя не похожий, и сказал, что ему нужно сутки поспать. Горностаев дал команду, чтобы обед сержанту принесли в казарму, и решил, что тот придёт в себя и сам всё расскажет. На другой день в часть был доставлен пакет с документами. Горностаев, как дежурный по части, расписался в получении и, как положено, вскрыл пакет. Там находилось письмо от военного коменданта города, где проживал Криворуков и куда ездил к родителям в отпуск. Кроме сопроводительного письма там был рапорт начальника отделения милиции о том, что военнослужащий Криворуков был задержан и доставлен в отделение милиции, а потом сопровождён в военную комендатуру. Как понял Алексей, большую часть отпуска Криворуков просидел на «губе» в комендатуре, т.е. в военном следственном изоляторе.

На другой день Криворуков рассказал Горностаеву, что когда он прибыл в свой город и позвонил одной однокласснице, та с восторгом пригласила его на свадьбу.

— Я сегодня замуж выхожу. Свадьба в кафе. Приходи.

Сержант пришёл на свадьбу не один, а со своей знакомой, к которой ещё до армии испытывал симпатию. Пришёл он в гражданской одежде и особо на свадьбе ничем не выделялся. Но много выпил. Вскоре завязалась драка, и скандальных парней попросили разборки продолжить на улице. Подруга сержанта уговорила его пойти домой. Криворуков послушно оделся, они вышли из кафе. На улице, прямо у входа в кафе, всё ещё продолжалась заварушка. Но кто-то из жителей дома, где располагалось кафе, к тому времени вызвал милицию. Когда милицейская машина подъехала, дерущиеся парни моментально скрылись в кафе. На улице остался лишь Криворуков с девушкой. К ним подошёл лейтенант милиции и двое рядовых милиционеров с предложением проехать в отделение и рассказать, что за дебош они устроили. Тут Криворуков сначала ударил лейтенанта милиции в челюсть, а затем, когда тот замешкался и с головы его слетела шапка, схватил лейтенанта за волосы, пригнул и ударил коленом в лицо. В общем, Криворукова скрутили и привезли в отделение милиции, где он начал кричать, что ему сам генерал дал отпуск, и никто не смеет его задерживать. Начальник отделения написал соответствующий рапорт, отправил сержанта в военную комендатуру, где Криворуков и провёл остаток отпуска. Дело на него заводить начальник гарнизона не стал, сказав, что пусть с нарушителем воинской дисциплины в части разбираются, сделал соответствующие пометки в отпускном листе и отпустил сержанта, чтобы тот ехал в свою часть. А все бумаги отправил спецсвязью. Для Криворукова это был лучший вариант, ведь начальник гарнизона мог передать дело военным следователям, а это значило бы для него как минимум два года дисбата.

— Слушай, Алексей, сделай доброе дело. Не показывай бумаги начальнику штаба. Я отпускной лист тоже сдавать не буду: там отметки коменданта. Скажу, что потерял, может, пронесёт. Представляешь, если замполит или командир дело передадут уже здесь в военную прокуратуру, меня посадить могут, реально. По гроб жизни обязан буду.

Алексею было жалко сослуживца, который, может, что-то и не договаривал, но осудить его точно могут. Всё от командира части зависит. Получается, что сержант доверия не оправдал. Могут наказать. И Горностаев спрятал документы из комендатуры у себя в кровати, под матрасом. Не мог он знать, что о получении таких документов из части в комендатуру необходимо сообщить, что рапорт получен, военнослужащий такой-то наказан и прочее. Одним словом, когда дивизион прибыл в Кяхту, Горностаев сдал полномочия дежурного по части. Прошло ещё пару дней. Криворуков и Горностаев уже надеялись, что «пронесло». Но однажды вечером, когда в части из офицерского состава были только начальник штаба и младшие офицеры (командирский состав и офицеры значимых должностей отдыхали по домам после полевых занятий), рядового Горностаева срочно вызвали в штаб. Там, кроме начальника штаба, находились все офицеры и прапорщики, которым отдых не предоставили. Как только вошёл Алексей, начальник штаба начал кричать, что тот преступник, покрывает нарушителя воинской дисциплины, и потребовал немедленно принести документы, полученные из комендатуры. Делать нечего, солдат — бегом в казарму. Вернулся с документами. Начальник штаба бегло просмотрел бумаги и снова стал кричать, что Горностаева ждёт суровое наказание, а пока он объявляет рядовому — вечному рядовому, которого никогда не получит повышение, — семь суток ареста. А когда выйдет командир дивизиона, то он, начальник штаба, сделает всё возможное, чтобы Горностаеву добавили пребывание на гауптвахте до десяти суток. Сопроводить нарушителя начальник штаба поручил одному из лейтенантов со словами:

— Пусть на гауптвахте определят его «в самые лучшие условия», в кавычках, конечно. Пусть узнает, как надувать начальника штаба, а то, похоже, ему служба мёдом казалась.

Лейтенант спросил, что делать с сержантом Криворуковым, на что начальник штаба уже спокойно ответил: «Сержант отсидел своё на гарнизонной «губе».

Когда Алексея доставили на гауптвахту, было уже темно. Его определили в камеру, где находился один солдат, из южан. В камере было маленькое окно под потолком, но там не было стекла, а на улице около двадцати градусов мороза, если не больше. Света в камере тоже не было. Чтобы не замёрзнуть, приходилось в темноте всё время ходить по камере. Впрочем, ни сидеть, ни лежать было невозможно, так как в помещении не было ни скамейки, ни кровати, ни стола. Сосед по камере оказался человеком общительным, они познакомились, и после непродолжительного разговора тот сказал Алексею, что главное — продержаться до полуночи. В полночь в котельной, которая расположена недалеко от «губы» заступает смена солдат — его земляков. Они знают о его пребывании здесь и попросят у дежурного по «губе» направить «арестанта» на работу в котельную, а он в свою очередь возьмёт с собой Алексея. На резонный вопрос «А получится?» южанин ответил:

— Земляки знают, что прапору — дежурному по «гу­бе» — преподнести. От водки с закуской прапорщики не отказываются.

Действительно, в двенадцать ночи с улицы раздалась кавказская речь, и после недолгого разговора через открытое окно дверь в камеру открылась. Довольный прапорщик скомандовал:

— Оба на выход!

Когда солдаты пришли в котельную, где было так тепло, что Алексею казалось: ему больше ничего не надо, лишь бы остаться здесь, чтобы согреться. Его сосед куда-то исчез, явно отправился отсыпаться. А Горностаева сначала накормили, потом дали совковую лопату, которой он часа два с перерывами кидал уголь в топку. Затем, утомлённый, он лёг на топчан, и, странное дело, его никто не будил до самого утра. Дали человеку выспаться. Утром и днём он снова кидал уголь в топку, а в полдень, когда смена южан закончилась, они ему посоветовали вернуться на гауптвахту: «Только постарайся вселиться в другую камеру, лучше в самую дальнюю, в угловую».

Когда Горностаев вернулся на «губу» и доложил уже другому дежурному прапорщику, что прибыл из котельной для дальнейщего пребывания на гауптвахте, тот спросил:

— В какой камере сидишь?

— В угловой, самой дальней.

Прапорщик открыл камеру и запустил Горностаева.

В камере было светло и тепло. В довольно просторном помещении находилось 7 человек. Здесь был топчан, где на матрасах можно спать, и некое подобие низкого стола, где «сидельцы» играли в карты. Встретили новичка вполне доброжелательно, поинтересовались только, из какого он подразделения. Алексей спросил, может ли он поспать, на что высокий сержант, видимо, главный по камере, сказал:

— Располагайся, но удобств здесь нет. Правда, если есть «гроши», то прапоры могут и подушку принести, а так — только байковое одеяло. Горностаев проспал до ужина. Потом состоялось более подробное знакомство и обычные в солдатской среде разговоры. Из них Горностаев узнал, что через два дня, в воскресенье — 23 февраля. Он не придал этому значения, надеясь, что просидит в этой камере все семь суток, в тепле и с хорошей компанией. Но в воскресенье утром смену принял один из самых въедливых и вредных офицеров, он, увидев в журнале рядом с фамилией Горностаев специальную отметку, понятную только сотрудникам гауптвахты, направил его в хоздвор полка, на территории которого располагалась гауптвахта, якобы для работы. Сопровождающий прапорщик подвёл солдата к куче каменного угля, у которой стоял грузовик-самосвал, дал в руки лопату и приказал:

— Загрузишь уголь, грузовик отвезёт его вон туда. Водитель знает.

Прапорщик ушёл. Алексей взялся за работу. Что делать, он виноват. Стыдно, конечно, ему перед командиром дивизиона, замполитом, капитанами Ворониным и Турулиным, но он надеялся, что после «отсидки на губе» он всё-таки попробует реабилитироваться. Где-то через час он загрузил кучу в грузовик, солдат-водитель отвёз уголь к месту, указанному прапорщиком, и высыпал на землю. Горностаев пошёл на гауптвахту доложить о выполненной работе, но навстречу ему уже шёл прапорщик.

— Сделал? Отлично! Это только начало. Теперь берёшь снова лопату и грузишь уголь, который высыпали, обратно в машину. Отвозите уголь, где он был раньше, высыпаете, и ты снова грузишь его в машину. Сделаешь три рейса до обеда и три после обеда.

— Вы что, издеваетесь?

— Разговорчики? Отставить! Смирно! На тебя отдельная разнарядка. Так сказать воспитательный метод. Выполнять приказ!

— Есть выполнять.

Алексею за свою недолгую жизнь приходилось делать разную работу, но любая работа имела какой-то смысл и назначение. А здесь его заставили трудиться впустую, и это была не работа в настоящем смысле слова, а изощрённое издевательство.

— Ну и чёрт с вами со всеми!

Алексей со злостью и остервенением кидал уголь в кузов самосвала, чтобы потом он был высыпан, и он снова должен закидать его обратно. Через какое-то время он устал физически, но продолжал махать лопатой, весь обсыпанный чёрной угольной пылью. Он даже не отдыхал. Злоба и ненависть к чудовищной ситуации целиком охватили его. Он, конечно, нарушил Устав и воинскую дисциплину, но наказание должно быть наказанием, а не издевательством. Ещё через час он понял, что если не передохнёт, то просто упадёт, обессиленный, в эту кучу угля. Но не только физические силы покидали его. Рушился армейский мир, где всё было чётко и понятно. Ведь он пришёл в армию служить верой и правдой. И с чем столкнулся? Его просто унижают. Он непроизвольно перестал кидать уголь и вдруг увидел женщину в модном пальто и меховой шапке. Она стояла поодаль и смотрела на Алексея. Рядовой Горностаев тоже посмотрел на неё. Женщина совершенно не вписывалась в эту абсурдную ситуацию. Хозяйственный двор полка, автомашины, склады, уголь, копоть и ухоженная женщина, непонятно зачем здесь оказавшаяся. Алексей, измотанный морально и физически, смотрел на неё каким-то безумным от отчаяния взглядом. Он смотрел, понимая, что женщина здесь ни при чём, но он уже ненавидел этот мир и в том числе эту красивую женщину. Женщина прочитала выражение его глаз, зачем-то чуть кивнула головой, как бы выражая сочувствие, и ушла. Через несколько минут из здания гауптвахты выбежал прапорщик, подбежал к Алексею и, запыхаясь, проговорил:

— Оставить работу! Немедленно к дежурному!

Когда Горностаев вошёл в комнату дежурного, тот молча протянул ему ремень, который отобрали у солдата при оформлении на «губу», затем проговорил:

— Распишитесь в журнале. Вы свободны.

— Что мне в части сказать? У меня же семь суток.

— Приказы не обсуждаются. Освобождён ты по особому распоряжению командира полка.

Горностаев даже не обратил внимание, что дежурный называет его то на вы, то на ты. Видимо, он и сам был растерян. Алексей пошёл в часть. Он обошёл плац, на котором с утра явно было построение в честь 23 февраля. Сегодня в столовой праздничный обед, но он не пойдёт. Надо сначала помыться, привести себя в порядок, затем доложить в штаб о прибытии. В казарме его встретили просто, без лишних вопросов. Криворуков помог ему помыться в умывальной комнате: поливал из пожарного ведра воду на спину. Принёс из коптерки чистую гимнастёрку, так как гимнастёрка Алексея была вся мокрая от пота. Сержант даже не пытался оправдываться перед товарищем, ему самому было не по себе. Это ведь он, сержант Криворуков, во всём виноват. Слава богу, для него всё закончилось без последствий, не считая гарнизонной «губы». Алексей почистил шинель, сапоги, переобулся (чистые портянки тоже принёс Криворуков) и направился в штаб, надеясь увидеть там кого-то из офицеров батареи или замполита, даже командира дивизиона. Но все они после праздничного построения уехали в Кяхту по домам, отметить праздник по своим офицерским обычаям. В штабе находился лишь дежурный офицер, тот самый лейтенант, который сопровождал Горностаева на «губу».

Солдат доложил о прибытии в часть и что он освобождён от гауптвахты согласно приказа командира полка, на территории которого находится гауптвахта. Молодой лейтенант был удивлён, но приказ есть приказ, поэтому он только сказал:

— Ты, рядовой, на всякий случай на глаза офицерам не попадайся. Не все уехали по домам. Где-нибудь до вечерней проверки схоронись. На тебя все злые. Ракетчиков нечасто на «губу» отправляют. Ты показатели дивизиону снижаешь. Получишь ещё невзначай пару нарядов вне очереди.

Но прятаться Алексей не стал. В воскресенье личный состав имел право на отдых, поэтому он разделся в казарме и лёг в кровать, укрывшись с головой одеялом.

Вечерняя проверка прошла нормально, а на другой день начались обычные армейские дни. Но перемены в отношении к рядовому Горностаеву произошли. Сержантский состав стал к нему откровенно благосклонен, ведь он пострадал, пытаясь прикрыть сержанта, а что касается офицеров, то они как будто потеряли к нему всякий интерес. Ему уже не давали персональных сложных заданий по расчётам, тем более не назначали дежурным по части. Впрочем, не было больше и случая, когда почти весь офицерский состав покидал постоянное место расположения части. С ним никто не проводил воспитательных бесед, замполит, который вернулся из отпуска через месяц после всех этих событий, уже не предлагал ему сыграть партию в шахматы, а капитан Турулин однажды, отправляя Горностаева в наряд, сказал:

— Удивил ты нас всех, Горностаев. Ошиблись мы в тебе.

Но желание реабилитироваться у Горностаева уже прошло. Его мучил только один вопрос: «Почему его освободили из гауптвахты? Может, это как-то связано с этой странной женщиной, появившейся в полку в момент его «перевоспитания»? Только через несколько дней после выхода с «губы» он решился рассказать о ней «старикам» (военнослужащим, подлежащим демобилизации), которые и объяснили ему произошедшее. Оказывается, командир артиллерийского полка, в распоряжении которого находится гауптвахта, полковник, до этого служил в Подмосковье, затем учился в военной академии. Жена его — московская дама, очень не хотела ехать в Забайкалье, куда мужу дали новое назначение после академии. Она согласилась ехать в Кяхту, когда полковник дал слово, что будет исполнять любые её требования и капризы. Дама, женщина интеллигентная, не требовала персональной машины и светских развлечений. Она, чтобы досадить мужу, изредка появлялась в полку и отменяла суровые наказания для провинившихся солдат. Потом полковник уговорил её делать это не более, чем раз в полгода. На том и сошлись. Как правило, жена командира полка появлялась осчастливить и амнистировать кого-то от наказания в какой-либо праздник, но 23 февраля делала это обязательно. Безусловно, её тронул взгляд солдата, грузившего уголь в грузовик. Она поняла, что парень на грани психологического взрыва, и освободила его. Перечить ей дежурный по гауптвахте не мог: это было равносильно не выполнить приказ командира полка. Женщину эту, как и того солдата-южанина, сокамерника в ту холодную ночь, Алексей не забывал всю жизнь.

Но служба продолжалась. Когда Криворуков демобилизовался, Горностаеву всё-таки присвоили звание сержанта и назначили командиром отделения топографов. А ещё через полгода он, отслужив положенный срок, вернулся к гражданской жизни.

У родителей, к которым приехал на побывку, он пробыл недолго. Ему хотелось в Градосеверск, и он через неделю после возвращения из армии уехал туда. Он не стал останавливаться у Захарова Валеры, своего друга, понимая, что тот может быть не один, а «снял угол» у одной бабки, почти в центре города. Комната его была проходная, но его всё устраивало. Определившись с жильём, он начал искать работу. Помогла одна из однокурсниц, которая дала номер телефона своего знакомого, а тот в свою очередь познакомил Алексея с начальником планово-производственного отдела ПМК, где требовался инженер-экономист. Его взяли на работу на штатную должность, и вскоре он быстро освоился. У Алексея начался один из самых спокойных периодов его жизни. Страна жила по законам социализма, где всё было понятно с точки зрения властей и большинства населения. Перестройка только начиналась, новые веяния ещё не особенно сказались на жизни общества, но разговоров и слухов было много. В размеренную жизнь Алексея новые душевные волнения внесло письмо от Мили. Они регулярно переписывались, пока он был в армии, но его новый адрес она, видимо, узнала через родителей. Как всегда, она «брала быка за рога»: сообщала, что скоро приедет. Но он переписывался и с Лизой, которая через несколько месяцев заканчивала медицинский институт. Только Лиза не приглашала его к себе и не высказывала желания самой приехать в Градосеверск.

Миля приехала. Практически с порога она заявила, что все сроки их договорённости вышли — она хочет замуж здесь и сейчас. На все возражения Алексея отвечала:

— Самое время заводить семью. Ты работаешь в строительной организации, значит, семейному специалисту дадут квартиру быстро.

— Ты изменилась! Раньше о любви говорила, а сейчас о квартире.

— А я и сейчас о любви. Если у нас ребёнок будет, мы что, по частным углам мыкаться будем?

Миля прожила у Алексея неделю, а потом как-то сникла и попросила проводить её до поезда.

— Я не приеду больше, если не позовёшь. А не позовёшь — замуж выйду и детей нарожаю, как и обещала.

— Дай мне стать на ноги. У меня такие планы!

И снова они расстались. Это было не первое их расставание, но в этот раз Миля больше не писала и не звонила. Алексей ушёл весь в работу. Так прошёл год. За это время Алексей нашёл многих своих друзей и приятелей по институту. Он снова дружил с Валерой Захаровым, который работал в строительном тресте и повстречался со Старым. Только студенческую кличку приятеля пришлось забыть, так как тот занимал приличную должность в одной из строительных организаций и звали его сейчас Вениамин Васильевич Рогозин. Он был женат, вступил в ряды КПСС и очень хорошо вписался в существующую систему. Они редко, но иногда собирались вместе и шутили по поводу, что работают в одной сфере строительства. Все трое мечтали сделать карьеру, но Захаров нашёл способ обойти друзей. Может, случайно, а может, и нет, он познакомился с дочкой третьего секретаря обкома партии, и не только познакомился, но и женился на ней. Жить дочке секретаря обкома в однокомнатной квартире мужа было не по рангу, и вскоре они переехали в двухкомнатную квартиру элитного дома в центре города. Зятю секретаря обкома было тоже не с руки работать простым инженерно-техническим работником, и вскоре партийный руководитель напрямую спросил Валерия, готов ли он к руководящей должности. Тот был не просто готов, он хотел быть руководителем. Тогда высокий партийный начальник, не мудрствуя, лукаво заявил:

— Пойдёшь директором завода железобетонных конструкций. Назначение не будет проблемой, но вот дальше — сам. Справишься — толк будет, если нет — на нет и суда нет. Но имей в виду, коллектив там расхлябанный, первое, что нужно сделать — наладить дисциплину.

Валерий в первый же рабочий день поступил неординарно, это не вписывалось в социалистические методы воспитания, но эффект имел безусловный. Валерий Леонидович пошёл по заводу в сопровождении главного инженера. В одном из подсобных помещений они увидели группу рабочих, которые, не обращая внимания на вошедших, продолжали играть в карты. Валерий представился, сказал, что он новый директор, и добавил:

— Сейчас — время рабочее, и подобные перерывы не предусмотрены распорядком дня.

Один из работников, в наколках и с сигаретой во рту, ответил:

— Ты, директор, иди пока, знакомься с производством. Не любим мы, когда нам мешают.

Захаров вышел, но через минуту вернулся с метровым куском металлической арматуры, подошёл к столу, за которым играли в карты рабочие, и что есть силы ударил арматуриной по центру стола. Игроки едва руки успели убрать.

— За работу! Быстро! Повторять не буду.

Народ на заводе понял: новый начальник шутить не будет. Валерий Леонидович за несколько недель обновил состав работающих почти наполовину: «Легче новых работать научить, чем разгильдяев работать заставить». Через полгода завод ЖБИ стал одним из самых стабильных предприятий отрасли, а через год ему было присвоено переходящее знамя. Теперь в городе все знали: Захаров не просто жёсткий руководитель, но и умелый организатор, обладающий необходимым кругом знакомств. Первое время поговаривали, что вот, мол, это зять секретаря обкома, поэтому у него всё получается, но потом уже воспринимали как самостоятельного толкового директора. Только Захаров не намерен был останавливаться на этом. Ему хотелось не только должности, но и много денег. Однако система не предполагала излишеств. Если даже завод увеличит выпуск продукции, перевыполнит план, то кроме оклада директор мог получить только премию в размере 25% от оклада. Об этом он и говорил со своим другом Алексеем. Тот неожиданно предложил интересный вариант;

— У нас, несмотря на перестройку, плановая экономика. Вся твоя продукция ещё до выхода расписана, кому будет отправлена. Тебе излишки продукции некуда отправлять, всё расписано по фондам, а производить ты можешь больше. Городские строительные организации всё получают по разнарядкам и фондам, им железобетона хватает, а вот на селе председатели колхозов возьмут твою продукцию за милую душу. Они свои объекты часто строят хозяйственным способом, материалов им всегда не хватает. Добейся разрешения продавать сверхплановую продукцию по прямым договорам с колхозами. Тогда ты полученными от колхозов деньгами можешь распоряжаться без оглядки на трест и министерство. Поговори со Старым, он связан с межколхозными строительными организациями, подскажет, какие из колхозов наиболее платёжеспособные. Но главное — разрешение на работу по договорам.

Разрешение Валерий получил. Трудно отказать зятю высокопоставленного партийного работника, хотя справедливости ради надо сказать, что секретарь обкома в этот раз не знал о затее Захарова ни сном, ни духом.

И дело пошло. На заводе была организована вторая смена, которая трудилась на заказы по прямым договорам. Рабочие стали получать больше, а директор за короткий срок скопил приличную сумму. У него была мечта — приобрести новую автомашину «Волгу». Но купить её в Советском Союзе было нельзя. Они все шли по разнарядкам через обком партии. Поэтому Валерий ездил на служебном уазике и просчитывал варианты с «Волгой». В этот раз схему придумал сам Валерий. Он убедил первого секретаря горкома партии, который утверждал награды победителям городского соцсоревнования, выделить одну машину «Волга», полученную для города по очередной разнарядке, лучшему промышленному предприятию строительной отрасли. Лучшим предприятием в этой сфере был завод ЖБИ, значит, «Волгу» — заводу. Как сумел убедить первого секретаря Градосеверска, он не рассказывал даже друзьям, но злые языки утверждали, что сделано это было с явной выгодой для обоих. Теперь Захаров был не просто заметной, он был знаковой фигурой города. На совещания к городским руководителям и в управление строительства он приезжал на новенькой «Волге», в дорогом костюме, белой рубашке с галстуком. У него появилась новая страсть — охота. К ней Валерий всегда готовился тщательно и приглашал принять в ней участие, как правило, лиц высокопоставленных. Заранее закупалась ящиками водка, готовилась корзинами закуска, лесники и охотоведы показывали места, где вероятнее всего можно добыть зверя, и на пару дней на двух уазиках Валерий с нужными людьми уезжал в охотничьи угодья. За два года Захаров приобрёл известность не только в городе, но и во всей области.

Гром грянул неожиданно. В область был назначен новый прокурор. На охоту приглашения не принимал, дружбу ни с кем не водил, но был хорошо информирован о всех и вся. На завод ЖБИ нагрянула проверка, по итогам которой выходило, что Захаров нарушал нормы социалистического права. Взбешённый тесть его, секретарь обкома, вызвал зятя в кабинет и орал на него не церемонясь. Даже матом крыл:

— Ты что о себе возомнил? Ты кто такой? Это я тебя из грязи вытащил, должность дал, а ты меня подставить хочешь? Не выйдет! Сдай дела заму и вон из области, иначе посадят. О «Волге» забудь.

— В чём я виноват? Все документы проведены официально. Я же ничего не украл.

— Это ты прокурору рассказывать будешь. И на нарах, сокамерникам. А если не послушаешь меня, дочка с тобой разведётся. Ты понял?

— Я сам разведусь, если понадобится. Без вас проживу.

И ушёл. Из города он уехал, ничего не сказав ни жене, ни друзьям.

Дело заводить прокурор не стал, ему было достаточно того, что в области с ним стало считаться партийное руководство, а ведь, как правило, именно оно давало указания прокуратуре, кого из директорского корпуса прижать, приструнить или посадить. Теперь прокурор дал понять: надзорная правовая инстанция — это он, и партийное руководство смирилось. Времена, похоже, действительно начали меняться.

Алексей продолжал работать в ПМК. Ему выделили комнату в коммунальной квартире, не снимая с очереди на отдельное благоустроенное жильё, но намекнули, что новые квартиры выделяют только семейным специалистам. Его друзья уже работали руководителями, а он всё ещё обычный сотрудник планово-производственного отдела. А тут ещё начались неприятности со здоровьем. Как-то раз он искупался, когда пляжный сезон был уже закрыт, простудился. В поликлинике ему назначили какие-то таблетки, но поскольку у Алексея не было температуры, больничный не выписали, и он продолжал ходить на работу. Через несколько дней его направили в Пермь, в командировку. Алексей пробовал отказаться, сказал, что болен, но не стало руководство его слушать. В Пермь он прилетел на самолёте, поселился в хорошей гостинице и несколько дней провёл в обычных делах командировочного специалиста. С каждым днём он чувствовал себя всё хуже, а однажды, умываясь, заметил, что вместе с мокротой у него откашливается кровь. На другой день он вылетел в Градосеверск. Рассчитывал, что его положат в больницу, но доктор, молодая женщина, послушав, сказала, что в лёгких чисто, и снова назначила какие-то таблетки. Прошло ещё несколько дней, и только тогда Алексея отправили на рентген, который показал затемнение в лёгких. Доктор сказала, что у Горностаева — абцесс верхней доли правого лёгкого, и нужно ложиться в больницу. Она подпишет у заведующего отделением направление в стационар. В тот же день Алексей дозвонился по межгороду до Лизы. Она закончила институт и проходила интернатуру в Оренбурге, куда была направлена по распределению.

— Немедленно вылетай в Оренбург, — твёрдо сказала Лиза. — Я работаю в отделении пульмонологии в областной клинической больнице, здесь прекрасные специалисты, они помогут тебе. Есть где остановиться в Оренбурге? Я живу в общежитии, тебе туда нельзя.

— У меня в Оренбурге сестра с мужем и детьми живёт.

— Замечательно. Я тебя встречу в аэропорту. Вылетай.

Но сразу вылететь не получилось. Доктора местные и слышать не хотели о лечении в другой области — они права не имели направлять Алексея в другую область. Больничный лист тоже не закрывали — диагноз не позволял. Алексей пошёл на хитрость: сказал, что для получения выплат по больничному за прошедший период бухгалтерия требует принести больничный, а с этой даты можно открыть (продолжить) другой больничный лист. Хитрость удалась. Алексей действительно сдал в бухгалтерию больничный лист, где было написано, что он продолжает болеть, и написал заявление на отпуск. Через день он улетел в Оренбург.

За несколько часов до отъезда Алексей получил письмо от Мили. Оно его должно было ошарашить, но состояние молодого человека было настолько неважным, что реакция его была вялой и замедленной. Миля сообщила, что несколько месяцев назад родила сына и это его сын. Она не сообщила сразу, так как ждала письма от Алексея, но поняла, что он не позовёт её. Конечно, при всех прочих условиях он наверняка бы помчался к Миле, но сейчас он ехал в аэропорт, чтобы лететь к Лизе. Несколько часов полёта он перенёс довольно неплохо. Лиза встретила его в аэропорту Оренбурга, и вместе они поехали к сестре Алексея — Анне, а затем в больницу. Алексею ещё не раз в этой жизни приходилось обращаться к докторам в различные медицинские заведения по разным причинам, но самое приятное впечатление у него осталось от Оренбургской областной больницы. Его без всяких проволочек, как только принимающий доктор областной поликлиники, которая примыкала к больнице, уточнил диагноз, сразу направили в стационар. Алексей не знал, что ему придётся провести здесь четыре месяца, но с самого начала верил всему лечебному персоналу. В системе здравоохранения второй половины восьмидесятых годов, наверное, были недостатки, с которыми столкнулся Алексей в Градосеверске, но были и настоящие достижения, чему примером являлась Оренбургская больница. В Градосеверске врачи упустили время для своевременного лечения острого абсцесса, и болезнь перешла в хроническую стадию. Тем не менее в Оренбурге Горностаева попытались вылечить консервативным методом, а это анализы, процедуры, уколы, капельницы, физиотерапия и многое другое. Алексей лежал в просторной светлой палате, рассчитанной на пять человек. Елизавета старалась не показывать своего особого отношения к молодому человеку, но, тем не менее, через месяц всё отделение знало, что у них взаимные симпатии. Заведующая отделением Раиса Борисовна даже хотела перевести Елизавету в другое отделение, но поддалась на уговоры начинающего врача, и все успокоились. Алексея регулярно навещала сестра, приносила продукты, хотя в больнице кормили достаточно хорошо и разнообразно. Лиза видела Алексея почти каждый день. Иногда она оставалась в отделении на ночное дежурство, тогда, поздно вечером, когда все уже спали, они с Алексеем сидели в ординаторской и часами разговаривали. Алексей настолько привязался в Лизе, что в выходные дни, когда её не было в отделении, сидел в палате у окна и ждал, когда она придёт навестить его как обычный посетитель. Увидев её, идущую к их корпусу, спускался вниз, в помещение для свиданий. Он понимал, что нужно рассказать ей о сыне, но боялся этого сделать. Она такая вся правильная и бескомпромиссная, какая у неё будет реакция? И всё-таки решился.

— Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Надеюсь, это взаимно. Только есть обстоятельства, которые могут всё изменить.

— Ты что, женат?

— Нет, конечно, и не был никогда.

— Тогда что может нас разлучить?

— У меня есть сын. Только я его ни разу не видел. Если ты после этого захочешь меня слушать, я всё расскажу.

— Рассказывай.

Алексей говорил долго и сбивчиво. Он не столько хотел всё рассказать, сколько сделать так, чтобы Лиза не сомневалась в нём. Когда он замолчал, она сказала:

— Я почему-то не очень удивлена. Видимо, внутренне была готова к такой информации. То, что у тебя романов было предостаточно, я догадывалась, конечно. Теперь тебе самому надо принять решение. Знай одно, если хочешь связать со мной свою жизнь, то я — однолюбка, и я в себе уверена. Что касается тебя: никаких интрижек на стороне я не потерплю. Видишь, как всегда, у тебя есть выбор.

— Нет, для меня всё решено окончательно. Надеюсь, я поправлюсь, и мы будем вместе.

Вскоре доктора объявили, что Горностаеву придётся делать операцию, а именно — удалять верхнюю долю правого лёгкого. Операцию решила делать сама Раиса Борисовна. Алексея готовили так тщательно, что он заволновался: это так опасно? Но Лиза успокаивала: Раиса Борисовна — замечательный хирург, а по степени сложности такая операция ничем особым не отличается.

И вот этот день настал. К нему в палату операционные сёстры привезли каталку, Алексей лёг, анестезиолог сделал укол, и он больше ничего не чувствовал. Очнулся, когда его везли из операционной в реанимацию. Анестезиолог, который сопровождал медсестёр и каталку, спросил больного, шутя:

— Операцию делать будем?

Но Алексей хотя ничего не помнил, сообразил, что доктор шутит.

— Вы её уже сделали.

— Какой догадливый. Только не я, а Раиса Борисовна. Она в восторге от Вас, больной. Говорит, что Ваше лёгкое после завершения всех процедур как бы увеличилось и заняло место удалённой доли. Расскажите: откуда вы родом?

— А можно об этом потом как-нибудь.

— Нет, позвольте разговаривать. Моя задача доставить Вас до реанимации в хорошем состоянии и передать реаниматологам. А когда больной разговаривает — значит, порядок.

В следующий раз Алексей очнулся в реанимации. Первое, что он увидел — это Лизу, которая сидела рядом и плакала. Она плакала и улыбалась одновременно. Через несколько дней девушка со смехом ему рассказывала, что её к нему в реанимацию не пускали, хотя она была в бахилах, медицинском халате и шапочке. Пришлось сказать, что там её муж, тогда и пропустили на несколько минут.

Об этом Алексей узнал позднее, а пока он увидел, что из его груди выходят какие-то тонкие резиновые шланги. Он смотрел на Лизу, и в его мозгу промелькнула мысль, такая простая и значимая: «Если я выживу, то женюсь на этой девушке».

А сейчас он просто спросил, показывая на трубки в его груди:

— Что это?

Лиза, обрадованная, что он разговаривает, стала объяснять, что это необходимо, через несколько дней их хирурги уберут. Алексей потянулся к ней рукой, она взяла его руку в свои ладони и повторила:

— Всё хорошо. Раиса Борисовна говорит, что будет гордиться этой операцией. Всё прошло очень успешно.

— Лиза, я сейчас буду стонать. Мне больно. Иди пока, не хочу при тебе быть таким слабым.

— Да, конечно. Через день тебя переведут в послеоперационную палату, в наше отделение. Увидимся.

В послеоперационной палате первую ночь Алексей провёл очень беспокойно. Ему всё время казалась неудобной поза, в которой он лежит, но поворачиваться было нельзя. Он несколько раз через специальную кнопку вызывал дежурную медсестру, и та или поднимала, или опускала кроватную платформу, на которой лежал больной. Он был обеспечен всеми условиями для выздоровления. Одним словом, через несколько недель он начал чувствовать себя как в санатории. Ему были отменены все назначения, и можно было выписывать, но Раиса Борисовна всё тянула с выпиской, говоря, что надо пока наблюдаться в стационаре.

Однажды в выходной день Лиза смогла организовать своему другу выход в город и сопровождала его целый день. Нагулявшись, они зашли в ресторан «Оренбург» и провели вечер там. Поздним вечером возвращаться в больницу было нельзя, в общежитие идти к Лизе тоже. Они решили ехать к сестре Алексея. Та была очень удивлена, что Алексей приехал в такой поздний час, но накрыла стол, и праздник продолжился. Сестра постелила гостям постель на кровати, но Лиза наотрез отказалась ложиться вместе со своим молодым человеком. У них до сих пор всё ещё не было физической близости, здесь этого тоже произойти не могло, и, несмотря на все уговоры Алексея, она твёрдо сказала: «Нет». Пришлось Алексею перейти спать на диван. Он так и не понял этого свое­образного упрямства своей подруги.

В начале мая Алексея выписали из больницы. Он был искренне признателен всем врачам и медсёстрам за всё, что они для него сделали. В порыве эмоционального настроя пообещал, что пригласит всех на свадьбу. Раиса Борисовна только спросила:

— Значит, увезёшь у нас Елизавету Ивановну?

— Да, постараюсь увезти. — И почему-то добавил: — Если она не передумает.

Алексей с Лизой сидели в аэропорту, в полупустом ресторане, и ждали объявления на посадку. Алексей улетал через Москву в Низольск. Раиса Борисовна написала такую медицинскую справку, по которой его больничный лист можно было продлять ещё три месяца.

— У тебя скоро отпуск, ты прилетишь ко мне в Низольск? — спросил Алексей Лизу.

— А зачем? — спросила в свою очередь девушка.

— Мы там поженимся, — просто ответил Алексей.

— Я подумаю.

Как только Алексей оказался в Низольске, то рассказал родителям о своём намерении жениться на Лизе. Мать сразу спросила:

— А как же Миля?

— Мама, я принял решение.

Всё произошло в течение одного месяца. Лиза прилетела, и они сразу пошли в ЗАГС. Свадьба прошла без происшествий, но после свадьбы, когда молодые уже собирались уезжать в Градосеверск, неожиданно объявилась Миля. Видимо, ей кто-то сообщил, что Алексей прилетела в Низольск с новой девушкой, и она тотчас прилетела в свой родной городок. Когда Миля зашла в дом Горностаевых, Алексей представил ей Лизу:

— Знакомься, моя жена Елизавета.

— Наверное, ещё не жена?

Но Лиза показала ей свидетельство о браке, и Миля только произнесла:

— Лихо вы, однако. Как всё быстро у вас.

Долго она задерживаться не стала, но, уходя, сказала Алексею:

— Я приехала с Артёмом, сыном твоим. Буду здесь ещё два дня. Захочешь увидеть сына, приходи. Я остановилась у тётки.

Алексей собрался к сыну на другой день и попросил Лизу пойти вместе с ним. Мальчик был довольно общительный: он сидел на коленях у Алексея и играл с Лизой. Миля не возражала против их общего присутствия, и они два часа провели с ребёнком. Договорились, что надо показать внука родителям Алексея, и на следующий день Миля отпустила мальчика с Алексеем. Когда мальчика принесли обратно, Миля, воспользовавшись моментом, когда Алексей с Артёмом оказались в другой комнате, сказала Лизе:

— Я не спрашиваю, как ты это сделала, это о вашей свадьбе, и мне известно, что ты его регулярно спасаешь от всяких бед, но знай: я люблю его так сильно, что между нами ничего с вашей свадьбой не закончилось. Он — мой по предназначению, и ты скоро это поймёшь.

— Лучше займись воспитанием ребёнка, а если тебе это трудно, отдай его нам, мы с мужем воспитаем.

— Не ребёнок мой тебе нужен, а лишь мечтаешь перерезать нить между мной и Алексеем. Не выйдет.

— Всё у нас выйдет. Такие, как ты, могут безумствовать в любви и страсти, но дать мужчине уверенность, спокойствие и семью они не могут. Я знаю, что нужно Алексею, он будет счастлив, а значит и я. — Затем обратилась к мужу: — Алексей, нам пора.

Лиза не сразу успокоилась после тяжёлого разговора, но держала себя в руках. В Градосеверск молодожёны ехали поездом. В Москве в министерстве высшего и среднего образования Лизе как молодому специалисту надо было оформить перераспределение из Оренбурга в Градосеверск. Это заняло несколько дней, пришлось записываться на приём к заместителю министра здравоохранения. Но всё получилось, и по приезду в Градосеверск Лиза вышла на работу в городскую поликлинику, а Алексей вернулся на прежнее место работы. Молодые люди энергично взялись обустраивать свою коммуналку. У них осталась часть денег, подаренных на свадьбе, и они потратили их на диван, холодильник и телевизор. Ещё был приобретён шкаф для одежды, и больше в их небольшую комнату вместиться ничего не могло.

Лиза очень приветливо и доброжелательно общалась с соседями по общему коридору, они старались ей отвечать взаимностью, но нет бочки мёда без ложки дёгтя. Сначала одна, а потом и другие женщины-соседки намёками, а потом как бы доверительно и откровенно пытались рассказывать Елизавете, что до неё у Алексея было море, а может, даже океан девок. Лиза отреагировала строго: она чётко ответила соседушкам:

— Меня не интересует, что было до меня. И не затрудняйтесь мне что-либо рассказывать. Теперь у него всё по-другому. Он — человек женатый.

Алексей работал на прежней должности, но понимал, что ему нужно нечто большее. Только карьеру в ПМК сделать было сложно. Продвижения по службе не предвиделось, зарплаты в строительных организациях были стабильные, и квартиру здесь было легче получить, поэтому люди держались за свои места. Но однажды Алексей узнал, что на зерноперерабатывающее предприятие — комбинат «Зерно» — требуется начальник планово-производственного отдела. Предприятие было большим, включало в себя весь комплекс хранения и переработки зерна: приёмные пункты, элеватор, комбикормовый завод, мельницу, склады и т.д. Алексей не мешкая записался на приём к директору. Беседа была интересной. Директору понравился напористый, образованный специалист, но он сразу предупредил Алексея, что есть несколько претендентов на эту должность, решение он сообщит по телефону и назначил время, когда можно позвонить. Несколько дней Алексей провёл в нервном возбуждении, Лиза не пыталась его успокоить, она просто говорила:

— Твой час придёт, если не в этот раз, то в следующий.

Но Алексею была нужна именно эта работа, и он её получил. Теперь Алексей Анатольевич, начальник ведущего отдела крупного предприятия, сможет реализовать свои честолюбивые замыслы. Он быстро вошёл в курс дела. Помогли ему в этом сотрудники отдела, женщины, которые очень хотели, чтобы к ним в отдел начальником пришёл мужчина, желательно молодой и перспективный. Они старательно выполняли все его поручения, а любой успех отдела публично ставили в заслугу своему новому начальнику. Скоро всё предприятие знало Алексея Анатольевича как грамотного специалиста и строгого, но справедливого руководителя. К нему стали приходить начальники служб и цехов по самым разным вопросам, и он за всё брался и решал. Как правило, у приходивших за советом уже был вариант решения проблемы, но они боялись выйти за рамки своих полномочий, а Алексей Анатольевич не боялся, смело вносил предложения опытных специалистов директору предприятия. За полгода авторитет начальника отдела стал непоколебимым, и вскоре его назначили заместителем директора предприятия, причём функции начальника планово-производственного отдела оставили за ним, что очень радовало сотрудников отдела, которые души не чаяли в своём непосредственном руководителе. Горностаев внедрил цеховой хозрасчёт, прогрессивную оплату труда, затем была изменена и структура управления, при которой наиболее важные вопросы выносились на Совет предприятия — прототип будущего Совета директоров. Через год для сотрудников комбината «Зерно» сдавался новый многоквартирный дом, и директор из своего так называемого директорского фонда выделил молодому заместителю двухкомнатную квартиру. К тому времени у Алексея с Лизой родилась дочка Катя, и семья переехала в благоустроенное жильё. Алексей иногда уезжал в командировки и на учёбу в Москву. В то время каждое министерство проводило регулярное обучение инженерно-технических и руководящих работников с целью повышения квалификации. Лиза отпускала мужа в такие поездки, она понимала, как много значит для Алексея работа, и с первых дней жизни отдала ему лидерство в семье. У них состоялся только один разговор, который определил алгоритм их совместной жизни на многие годы. Однажды на одном из праздничных вечеров, где присутствовали все значимые фигуры перерабатывающих предприятий области и их жёны, Алексей много времени уделял одной высокопоставленной даме, объяснив жене, что это нужно для продвижения его новой идеи. Придя домой, Лиза не стала скандалить и даже выражать недовольство. Она просто сказала мужу:

— Запомни навсегда: я буду тебе верной женой, но и ты на всю нашу совместную жизнь должен отказаться от своих замашек ловеласа. Я наслышана о твоих бывших похождениях и не упрекаю тебя за это. Но теперь у тебя другая жизнь, и я не позволю никаких интрижек на стороне.

— Лиза, милая, какие интрижки? О чём ты говоришь?

— Я знаю, о чём говорю. Ты должен дать слово, что будешь верен мне. Но если измена всё же будет, даже не оправдывайся — мы сразу расстанемся.

Алексею пришлось вполне серьёзно дать клятву жене, хотя в то время он был настолько увлечён работой, что считал это совершенно излишним.

Этот период его жизни был настолько насыщен производственными проблемами, что он долгое время не виделся со своими друзьями. Наконец, они встретились: Рогозин Вениамин Васильевич, Захаров Валерий Леонидович и Горностаев Алексей Анатольевич. У Старого, а ныне известного руководителя в строительной отрасли Рогозина, было всё замечательно: он обзавёлся связями в горисполкоме и крепко сидел в своем кресле заместителя треста. У Алексея, казалось, тоже всё было достаточно надёжно. А вот Валерий удивил в очередной раз. Он рассказал, что после ссоры со своим тестем вынужден был уехать из города. Собрал бригаду из плотников, каменщиков, сварщиков и уже два года выполняет различные строительные работы в колхозах. Бригада «калымщиков» работает, не считаясь со временем, но и зарабатывают его мужики в разы больше, чем обычные штатные работники на предприятиях. Валерий, как бригадир, подписывает договора с колхозами и сам же получает заработанную на всех членов бригады сумму денег. Однажды в бухгалтерии одного сельхозпредприятия выдали такую сумму денег, что она не могла уместиться в его карманы. Тогда он взял у стола главного бухгалтера мусорное ведро, высыпал находящиеся там бумаги и сложил в ведро пачки денег. Так с ведром, полным денег, и шёл к своей машине УАЗ, которую прикупил в одном колхозе. Половину денег он делил между членами бригады, другая половина оставалась у него.

— Представляете, даже в банк положить деньги не могу. ОБХСС может заинтересоваться, но ведь всё заработано, не украдено, а приходится скрывать.

Рогозин назидательно сказал по этому поводу:

— Всё меняется. Горбачев открывает новый курс, многое будет разрешено.

— Ты дай знать, когда и что будет разрешено, а то я на своих стройках газеты даже не всегда читаю. Может, вам, парни, деньги нужны? Отдадите, когда сможете. Ты, Алексей, в новую квартиру переехал, обставляться нужно. Возьми, сколько надо.

— Сейчас и на деньги приличную мебель купить невозможно. Жена с вечера записывается в очередь в мебельный магазин, если что завезут. Валерий, пока обхожусь. И потом у нас беспроцентная касса взаимопомощи. Ты лучше скажи, как долго собираешься по «калымам» ездить?

— Недолго. Новый закон об аренде выходит. Возьму в аренду пару подходящих помещений. В общем, есть идеи, но пока все карты не открываю.

— Ты не вздумай подпольный цех по производству ширпотреба открыть. Заметут. Твой тесть покрывать тебя не будет.

— Нет, ничего подпольного. Скоро всё будет в соответствии с законом.

Мужчины договорились созваниваться, и снова у каждого была своя жизнь и свои заботы.

Алексею предстояла очередная поездка в Москву. На этот раз на десятидневный семинар, организованный их министерством. Он поселился в своей любимой гостинице «Севастополь». Каково же было его удивление, когда однажды, возвращаясь с занятий, в холле гостиницы он увидел Милю, сидящую в кресле.

— Привет! Ты каким образом здесь?

— Поселилась в гостиницу. Иногда мне тоже в Москве надо быть.

— Миля, я тебя знаю... Как ты меня нашла?

— Очень просто. Все твои сотрудники знают, где ты останавливаешься. Сказала по телефону, что родственница, вот и всё.

— Забавно. Ты что, специально приехала?

— Ты, похоже, «вознёсся выше Александрийского столпа». Увидеть тебя хотела, ну и дела в Москве есть. Может, обойдёмся без допросов и расспросов, а просто вместе поужинаем? Здесь приличный ресторан, заодно фотографии Артёма посмотришь.

Алексей понимал, что Миля снова затеяла какую-то игру, но не мог отказаться.

— Ты собираешься сына навестить? Ему уже больше двух лет, — спросила во время ужина Миля.

— Конечно. Такой парень забавный. Давай, летом привози его в Низольск, мы туда тоже всей семьёй приедем.

— А без спасительницы твоей никак? Как она тебя построила? Ты совсем несамостоятельный в вопросах собственного сына? Ты что, не можешь к нам один приехать? У меня хорошая квартира, родители во всём помогают.

— Нет, Миля, так не могу. А если и приеду к вам в город, то только с Елизаветой.

— Может, ты её уже по отчеству называешь?

— Бывает. Я называю её Лизочка Ивановна.

— Ладно, оставим это. Вечером Москву покажешь?

— Конечно. У меня время есть. А ты мне побольше о сыне расскажешь.

Они долго бродили по вечерней столице. Миля держала Алексея под руку, иногда они держались за руки, но все разговоры были вокруг сына, общих знакомых и новых московских веяний. На Старом Арбате они остановились около большой группы людей, которые слушали бородатого поэта, читающего стихи, ругательные и броские, критикующие политику Горбачева. Алексей и Миля остановились. Они выросли в эпоху, когда никакой публичной критики в отношении правительства не позволялось. А тут: центр Москвы — и такое...

— Это и есть гласность? — спросила Миля.

— Не совсем так. Гласность подразумевает, что всё делается открыто и народ получает полную информацию, о чём желает знать. Часть людей поняла это так, что всё можно. Может, это перегиб, а может, общество наше становится ближе к Западу. Только стихами ничего не поменяешь. Управление экономикой менять надо. Предприятия должны быть самостоятельными, а пока этого нет.

В холле гостиницы, когда они вернулись, Миля попросила Алексея зайти к ней в номер через полчаса.

— У меня есть обновки. Хочу тебе показать. Не отказывайся. Хоть что-то ты можешь для меня сделать?

— Хорошо. Буду.

Миля встретила Алексея в длинном до пола халате из натурального шёлка, на котором ниже пояса не было пуговиц, и, когда женщина делала шаг, взору Алексея были видны ослепительной красоты её бедра. Он попытался шутить:

— Не надо меня обольщать. Я здесь только как эксперт по высокой моде.

— Высокая мода не должна мешать обычным чувствам. У меня хорошее вино. Открой. Я принесу бокалы.

Алексей не мог избавиться от странного чувства. Миля воспринималась им настолько естественно, что казалось, вернулось то прекрасное время, когда они так любили друг друга. Но одновременно надеялся, что у него хватит сил устоять перед искушением и сохранить верность Елизавете. Он любит свою жену, он дал ей слово!

Только когда бутылка креплёного вина была выпита, Миля просто обняла своего Алексея, мужчину, которого она любила всегда, и впилась поцелуем в его губы. Алексей ничего кроме губ, рук и тела Мили не чувствовал. Он снова целовал эту женщину, обнимал и ласкал её тело, находясь в бесконечной страсти. Рано утром он зашёл в свой номер и уехал на занятия. Вечером состоялся тяжёлый разговор с Милей. Она сама его начала:

— В стране всё меняется. Ты сам говоришь, что многое будет не просто реформировано, а создано по-новому. Давай поменяем и нашу жизнь. Мы не сможем забыть друг друга. Мы созданы, чтобы любить и жить вместе.

— Миля, милая, пойми. Да, ты для меня многое значишь. Но с Лизой я не расстанусь. У меня не просто жена и дочка. У меня — семья.

— Но хоть иногда ты можешь приезжать ко мне, к сыну?

— Давай закроем эту тему. От сына я не отказываюсь, обязательно мы с ним будем видеться, но не у тебя дома. Летом в Низольске все встретимся. И без твоих выкрутасов. Не вздумай намекнуть Лизе о том, что произошло. Этим ты меня не вернёшь, но бед наделаешь немало.

— Я завтра уеду. Давай сходим в театр. Я так редко бываю в Москве.

И снова Алексей не мог отказать. Но для себя решил: всё, связь на стороне — не для него. Он и так часто задумывался, что повторяет в некотором роде судьбу своего отца. В оставшиеся дни он сделал покупки в основном для Лизы и дочки и, приехав в Градосеверск, высыпал перед ними целый ворох подарков. Лиза была несколько удивлена таким обилием нарядов для неё и даже спросила, откуда всё это при нынешнем дефиците?

— В Москве ещё можно что-то купить, и не только колбасу и колготки, — ответил Алексей.

— Ты же хотел копить на «Жигули»?

— Машин на свете много, и они разные, а жена у меня — одна. И я её очень люблю.

Алексей несколько дней не мог загладить чувство вины перед Лизой, и был с ней излишне заботлив и нежен. Она даже спросила:

— Ты никак медовый месяц хочешь вернуть? Что происходит?

— Я просто соскучился. Разлука даёт возможность понять и ещё раз убедиться, как ты мне дорога.

И снова их жизнь шла ровно и плавно. Когда Кате исполнился год, её взяли в ясли, и Елизавета Ивановна снова вышла на работу в поликлинику. Она работала участковым терапевтом и до обеда сидела в своём кабинете и принимала больных, а после обеда шла по вызовам по квартирам своего района. У неё была репутация очень отзывчивого и доброжелательного доктора: она выслушивала старушек, делилась опытом с молодыми мамами по поводу малолетних детей и строго относилась к нарушителям больничного режима. Вечерами за ужином она рассказывала Алексею о неординарных случаях или необычных больных, он в свою очередь — о грандиозных планах предприятия, которое теперь имело гораздо больше самостоятельности в решении своих задач. Перед сном Алексей читал Кате сказки, потом они с Лизой смотрели телевизор. У них появились общие друзья, но выходные они всей семьёй любили проводить в парке или за городом, на природе, а не за столом у гостеприимных друзей. В городе появились первые кооперативные ларьки, и население то восхищалось, то возмущалось грандиозными заработками начинающих кооператоров. У Алексея было много работы, и он, взвалив на себя больший чем положено круг обязанностей, тащил его. Ему нравилось постоянно быть в гуще событий, в этом он находил какое-то упоение и вдохновляющий стимул.

Однажды в его кабинете раздался звонок. Звонила Ирина, теперь уже жена Сергея Галанина. Она спросила: могут ли они увидеться, и Алексей назначил ей на другой день время, когда она может прийти к нему в кабинет. Ирина пришла, несколько смущённая, одетая очень броско, даже с вызовом. Когда они обменялись новостями в их жизни, Алексей сказал:

— Ирина, вижу, у тебя какой-то вопрос ко мне. Я тебя слушаю.

Ирина ответила очень просто:

— Сергей, муж мой, работает в обкоме профсоюзов. Мама его туда устроила. Организация эта чисто официозная. Люди сейчас делом занимаются, а Галанин бумажки перекладывает. Может, поможешь ему приличную работу найти?

— Почему он сам не пришёл?

— Наверное, считает, что ты только рад будешь, что у него с работой не сложилось.

— Фаина замужем?

— Да, приветы передаёт. Она рада за тебя и корит себя, что была не столь напориста.

— Да ладно, она не пропадёт, чай, за своим еврейчиком?

— Не пропадёт. Так что с Сергеем?

— Ирина, как я могу тебе отказать. Пусть звонит Галанин, предложим что-нибудь. Но сразу предупреждаю: здесь работать надо. У нас бумаг тоже много, но первично — производство.

Ирина поблагодарила и добавила:

— Я ведь тебя сразу разглядела. Ты — настоящий, деловой, перспективный. Научи моего мужа таким же быть. Буду обязана. Если всё сложится, будем семьями дружить. Надеюсь, твоя жена не будет против?

— Трудно научиться проявлять инициативу, когда человек живёт на всём готовом. У твоего Серёги всегда всё было: хорошая квартира, шмотки, карманные деньги, связи матери, а теперь и благополучная еврейская семья. Но он неглупый парень и хорошо ориентируется в обстоятельствах. Думаю, когда его прижмёт, он ещё покажет себя.

— Буду надеяться. Спасибо тебе.

Сергея приняли на предприятие «Зерно» в качестве начальника отдела сбыта, в состав которого входил и погрузочно-разгрузочный участок, который занимался приёмкой грузовиков с зерном, выгрузкой вагонов, погрузкой в вагоны и грузовики мешков с мукой и комбикормом, обслуживанием складов и прочими работами. Алексей Анатольевич представил Галанина мастерам и рабочим участка, сказал, что это новый сотрудник, находится под его шефством, и он надеется, что они помогут Галанину войти в курс дела. На комбинате Горностаева знали и уважали. Был один случай, когда он ещё в качестве начальника ППО пришёл в бригаду грузчиков, объяснить систему расценок и положение о премировании. Бригада на складе перетаскивала мешки ближе к эскалатору для последующей погрузки в грузовики их через этот транспортёр. Он увидел, что в бригаде — новичок, и ему на спину напарники шутки ради тяжёлые мешки кладут не ближе к плечам, а ближе к поясу. Мешок свисал со спины, и парень едва его тащил. Горностаев остановил работу, снял пиджак, подошёл к мужикам, которые вскидывали на спины грузчиков мешки, и сказал:

— Кладите мешок вот сюда, чтобы центр тяжести находился на этой линии позвоночника. Тогда груз распределяется равномерно по телу. — И уверенно сделал несколько заходов вместе с рабочими.

— Мы думали Вы — чистоплюй, а Вы, похоже, таскали мешки-то, — сказал бригадир.

— Да, не один состав, наверное, выгрузить пришлось, будучи студентом. И добавил:

— Вы, парни, не обижайте новичков. Сами ведь начинали когда-то.

— Да мы так, «прописки» ради.

Но Галанину пришлось нелегко. Народ на участке, в основном грузчики, — люди или без профессии, или потерявшие специальность из-за прогулов и пьянок. Некоторые и на зоне успели срок отбыть. Разговаривать с ними надо было, учитывая эти особенности. Поэтому Горностаеву приходилось первое время вмешиваться в работу нового начальника отдела сбыта, а сам Галанин и вовсе ежедневно и запросто заходил в кабинет Алексея Анатольевича, показывая, что у него с ним дружеские отношения. Это сработало, и работники управления всячески помогали приятелю заместителя директора.

Ирина сумела сделать так, чтобы обе семьи начали проводить выходные вместе. Маленькой Кате это очень нравилось: если встреча проходила в квартире Галаниных, то Ирина играла на фортепиано и пела детские песни, романсы и даже новые хиты. У Кати был музыкальный слух, и она в отличие от Арины (дочки Ирины и Сергея) любила повторять за Ириной и мелодии, и слова песен. Казалось, дружба двух мужчин возобновилась, но жизнь — она не может быть ровной.

Заканчивались восьмидесятые годы, перемены шли полным ходом. Кооператоры развернули бурную деятельность. Захаров Валерий сразу понял: пришло его время. Он не просто организовал кооператив, он начал брать в аренду с правом выкупа склады, различные пустующие участки в городе, торговые площади. Но розничной торговлей тогда начали заниматься многие, а Валерию не хотелось быть как все, он хотел быть первым. Тогда на каждом предприятии лежали без пользы тонны металлолома. Захаров решил организовать вывоз этого использованного металла на Череповецкий металлургический завод. По случаю сообщил об этом Алексею, мол хочет проехать в Вологду, а затем в Череповец. У Алексея давно намечалась поездка в Ярославль по служебным вопросам, и он предложил Валерию вместе до Ярославля ехать поездом. В Ярославле Алексей остаётся, а Валерий едет дальше. До Москвы доехали благополучно, в одном купе. Но в Москве им дали билеты на поезд в разных вагонах. При посадке каждый зашёл в свой вагон. У Валерия — плацкартный (в купейных вагонах якобы мест не было), а у Алексея — купейный, где был всего один сосед, тоже командировочный. Был январь месяц и, хотя погода стояла необычно тёплая, Валерий был одет в дублёнку, на нём была меховая шапка, а в руках — объёмистый портфель. Сверху в нём были сложены обычные для мужчины вещи: бритва, носки, туалетные принадлежности, одеколон и т.д., а на дне портфеля лежали деньги, которые Захаров вёз для налаживания крепких партнёрских связей с представителями металлургической отрасли. У Валерия после работы в колхозах на «шабашках» появилась привычка носить с собой немалые суммы денег. Там ведь всё время приходилось кому-то платить за услуги: трактористу, чтобы подвёз материал, крановщику за несколько часов внеурочной работы, водителям, которые согласятся сделать «левые» рейсы. Ту же систему он применял и в созданном им кооперативе: он платил сразу и сейчас немного, а получал позднее много и всё. Поэтому он прихватил с собой в поездку немалую сумму денег, примерно годовой доход директора средней руки. Валерий познакомился с соседями по плацкартным местам, сказал, что друг едет в другом вагоне, и попросил присмотреть за вещами. Оставил портфель, дублёнку и шапку на своей нижней полке и пошёл в вагон Алексея. Проходя через вагон-ресторан, попросил официанта принести выпивки и закуски в такой-то вагон и в хорошем расположении духа зашёл в купе к Алексею. Сосед Алексея оказался человеком компанейским, и трое мужчин пили коньяк, водку, закусывали сёмгой, печенью трески, сервелатом и фруктами. Таких продуктов давно не было даже в московских гастрономах, но в вагонах-ресторанах это всё было. Алексей и Валерий, соскучившиеся по дружеской застольной беседе, наперебой делились своими новостями и планами. Захаров в порыве откровенности признался:

— Я раньше всегда давал понять, кто у меня тесть, чтобы решать вопросы, а сейчас, веришь, скрываю это. Слово «обком» уже не так звучит, как прежде. Я безо всякого обкома сам построю империю, и ты, Алексей, ещё гордиться будешь своим другом.

К вечеру поезд прибыл в Ярославль, Алексей и Валерий вышли на перрон, обнялись, попрощались. Алексей пошёл в город, а Валерий — по перрону к своему вагону. Проводница, стоявшая у вагона, увидев пьяного, без верхней одежды мужчину, не пустила его в вагон, потребовала билет. Захаров пытался объяснить, что он ехал с другом в другом вагоне, а вещи его в этом вагоне. Но проводница упёрлась, утверждая, что она не помнит его, и требовала показать билет. Валерий не нашёл в карманах билет и в растерянности пытался убедить проводницу, что он пассажир поезда и билет у него есть. Поезд тронулся, мужчина остался стоять на перроне. Через несколько минут он обнаружил билет в нагрудном кармане костюма и направился в привокзальную комнату милиции. Немолодой лейтенант, видимо, давно не получавший повышения, выпроводил Захарова из помещения со словами:

— Иди, проспись, иначе в «кутузке» ночь проведёшь.

Валерий вышел из здания вокзала, поймал такси и поехал в ресторан, как он выразился, в «приличный». В ресторане дал денег швейцару и сказал:

— Я посижу здесь, в фойе, в кресле, а ты сделай так, чтобы меня не беспокоили.

Три часа швейцар охранял сон Захарова. Потом Валерий проснулся и снова поехал на вокзал. Там в отделении милиции, наконец, выслушали, при каких обстоятельствах он отстал от поезда, тем более, что он предъявил билет. Затем уже другой лейтенант связался по телефону с Вологодским привокзальным отделением милиции и распорядился, чтобы вещи отставшего пассажира забрали и первым попутным поездом отправили в Ярославль. Утром Валерий получил свою дублёнку, шапку и портфель. Он не рассчитывал, что в портфеле сохранятся деньги, но, когда, поблагодарив представителей доблестной советской милиции за содействие, сел выдохнуть в зале ожидания вокзала и открыл портфель, оказалось, всё на месте.

«Меняется страна, но люди остаются по сути прежними — советскими. Никто, видимо, портфель даже не открывал», — подумал Валерий и пошёл в кассу: он не хотел менять планы, и решил несмотря ни на что ехать в Вологду и Череповецк.

Об этом приключении Валерий рассказал своему другу только спустя несколько месяцев, уже после летнего отпуска, который, как правило, семья Горностаевых проводила в Низольске. Алексей купил подержанную, но в хорошем состоянии «копейку» (ВАЗ-2101), и в отпуск к родителям теперь возил семью на своей машине. Миля тоже в это же время приезжала с сыном к тётке в Низольск, и Алексей мог общаться с мальчиком. Часто Алексей и Лиза, забрав с собой Катю и Артёма, уезжали в деревню, где летом любили жить родители Алексея. Артём называл Алексея папой, а Елизавету Ивановну — мамой Лизой. Катя на это реагировала своеобразно, спрашивая родителей, почему у Артёма две мамы, а у неё — только одна, и может ли она называть тетю Милю мамой Милей? Лиза объясняла маленькой дочке, что мама — одна, Артём вырастет и будет называть её не мамой Лизой, а Елизаветой Ивановной.

Брат и сестра отлично ладили между собой, может быть, потому, что Катя признавала брата старшим, а тому нравилось покровительствовать над младшей сестрёнкой. Через несколько лет у Мили появился муж, но подросший Артём наотрез отказался называть его папой, показав взрослым своё свидетельство о рождении, где в графе «отец» было написано «Горностаев Алексей Анатольевич».

В конце восьмидесятых годов комбинат «Зерно» занимал прочные позиции в своей отрасли, а все новые веяния, принесённые перестройкой, руководство обрабатывающего комплекса использовало в интересах развития предприятия. Директор «Зерна», занимавший этот пост, уже несколько лет уверенно руководил всеми структурами, а когда уезжал в командировку или уходил в отпуск, знал, что Алексей Анатольевич, ставший к тому времени первым его заместителем, справится с любой нестандартной ситуацией. Ни он, ни его первый зам не подозревали, что новые времена несут другие правила игры, а точнее, игру без правил. Все министерства разослали своим подведомственным заводам, комбинатам и фирмам официальные письма, в которых содержались рекомендации по проведению выборов директоров трудовыми коллективами. Поскольку письмо на предприятии посчитали обычной формальностью, то и подготовительной работы к выборам практически не вели. Председателем избирательной комиссии Советом предприятия был назначен Горностаев, которому поступило всего три заявления от кандидатов на пост директора: от действующего руководителя, начальника транспортного цеха, который подал заявление, поскольку выборы должны быть на альтернативной основе, и от некого юриста со странной фамилией Иканов. Согласно положению о выборах, всем кандидатам необходимо было предоставить возможность встретиться с коллективами цехов, участков и подразделений. Действующий директор считал, что его все знают достаточно хорошо, и от встреч отказался, второй кандидат тоже не вёл предвыборную агитацию, а вот Иканов развернул бурную деятельность. Он не просто выступал на встречах с коллективами, а общался с группами и уделял время лицам, которые хотели с ним поговорить отдельно. Неожиданно на предприятии пошли разговоры о просчётах и излишней строгости нынешнего директора, что надо менять руководство и тогда многое изменится к лучшему. Когда Горностаев узнал, какие обещания и заверения делает новоявленный кандидат на пост директора, то пришёл в изумление. Тот обещал увеличение зарплаты всем работникам в два раза, значительную материальную помощь уходящим в отпуск, единовременные баснословные суммы при выходе на пенсию и обеспечение квартирами всех нуждающихся в жилье. Оказалось также, что его на встречах с коллективами часто сопровождает Галанин. Горностаев вызвал Галанина к себе в кабинет и попросил объяснить, что за ахинею несёт Иканов на своих выступлениях:

— У него есть все шансы выиграть голосование. Да, возможно, он много лишнего обещает, но людям свойственно верить и надеяться на лучшее. На этом он сыграет и выиграет, — ответил Галанин.

— Да не выиграет он голосование. Я, как председатель избирательной комиссии, запросил характеристику с его предыдущего места работы. Ты смотри, что там написано: он не в ладах с законом, постоянно в каких-то аферах и махинациях замечен. До суда не доходило, но его бывший руководитель буквально рад, что Иканов уволился из его организации. На собрании представителей коллективов перед голосованием я зачитаю эту официальную бумагу и всё: большинство представителей, имеющих право голоса, за него голосовать не будет, — парировал Алексей Анатольевич и положил бумагу в папку, а её — в верхний ящик своего стола.

— Ты, Алексей Анатольевич, не горячись. Иканов на нейтральной территории с тобой встретиться хочет, он, если ты его поддержишь, зарплату конкретно тебе реально увеличит. И потом, он знает, как можно заработать большие деньги.

— Передай ему: я с человеком, который уже на первом этапе выборов всем врёт, встречаться не буду.

Через неделю состоялось собрание, где уполномоченные представители от всех цехов и участков выбирали директора. Народу собралось много — полный актовый зал. Собираясь на собрание, Алексей достал из стола заветную папку, открыл её и увидел, что характеристики на Иканова в ней нет. Это была катастрофа. Но ещё больше его потрясла мысль, что папку видел только один человек — Галанин. Значит, он рассказал о ней Иканову, и они организовали похищение документа. Оставалась ещё надежда на благоразумие голосующих, но этого не произошло. Новым директором был избран Иканов, который буквально на другой день приступил к своим обязанностям. Контракт с ним был подписан председателем Совета трудового коллектива на пять лет. Все свои предвыборные обязательства он тут же забыл и начал своеобразную активную деятельность. Через несколько дней Алексей был отправлен на очередные двухнедельные курсы в Москву, а когда вернулся, то увидел, что на предприятии многое изменилось. Новый директор действовал совместно с Галаниным, который теперь стал заместителем директора, и главным бухгалтером, молодящейся женщиной, давно желавшей играть ведущие роли на предприятии. Ещё через несколько недель Горностаеву стала понятна и схема обогащения названной троицы. Галанин как зам по реализации и сбыту заключал договора с колхозами и совхозами на покупку зерна по государственным ценам, а реализовывали они зерно и муку в другие регионы страны по рыночным ценам, которые сами и устанавливали. Разница составляла баснословные суммы, но главный бухгалтер «размывала» её по разным счетам, а затем полученную прибыль на вполне якобы законных основаниях они распределяли между узким кругом заинтересованных лиц.

Вскоре Иканов пригласил Горностаева на серьёзный разговор:

— Во-первых, не держите зла на Галанина, он действовал по моему указанию. Понимаете, теперь такие времена, что все средства хороши. Во-вторых, мы бы всё равно не позволили Вам выступить с той характеристикой на собрании, так что Вы ещё легко отделались со своей никому ненужной принципиальностью. Как видите, говорю с Вами откровенно. Вы, Алексей Анатольевич, мне нужны. Давайте обговорим некоторые условия и будем работать вместе. Сейчас не запрещается зарабатывать любые суммы, так надо этим пользоваться, чтобы деньги у нас оставались, а не у других. Твоя задача — создать несколько кооперативов на базе предприятия, через которые мы будем перегонять потоки денег. Вы представляете, какие это возможности? И суммы, которые мы можем иметь лично?

— Ваши методы на грани фола. Правоохранительные органы поймут, что вы обираете и разоряете колхозы и совхозы, когда-нибудь наступят последствия за это. Мне с Вами не по пути.

— Ну, Вы же не идеалист! Правоохранительные органы сами учатся зарабатывать на всём. И потом, у меня уже есть там связи. Подумайте, я не тороплю. Назовите свои условия.

Через несколько дней Алексей уволился с комбината, и новой работы ему искать не пришлось. Слухи о произошедших событиях на его бывшем предприятии по городу разошлись стремительно. На многих городских предприятиях приостановили намечавшиеся выборы руководителей. Никто не хотел испытывать судьбу, а вскоре каждое предприятие самостоятельно стало решать, как избирать или назначать руководящий состав. Горностаеву поступило предложение от бывшего старшего коллеги Утенова Вячеслава, с которым он работал в ПМК, организовать многопрофильный кооператив. Алексей согласился. Новому кооперативу предполагалось передать в аренду на приемлемых условиях промышленную базу на окраине города от мелиоративно-строительного объединения. Утенов, используя связи с начальником объединения Ефименко, договорился с ним, что в течение года, пока кооператив обрастает заказами, арендная плата за базу будет минимальная, точнее говоря, даже условная. Кооператив назвали «Ладога». Уже через несколько месяцев в нём было несколько подразделений: лесозаготовка и лесоперерабатывающий цех, мебельное производство, транспортный цех, строительный участок, небольшой завод по производству стройматериалов и даже своё проектное бюро. Во всей палитре многогранной сферы деятельности кооператива не было только торговли. Тогда большинство кооператоров открывали ларьки, киоски, а затем и магазины, но Алексей не хотел заниматься розничной торговлей, как он говорил «не представляю себя в роли приказчика». В зоне ответственности Алексея находились реализация продукции, финансы, отчёты, кадры. Он снова с головой ушёл в работу. Появились первые свободные деньги. Алексей поменял машину, продал свою «копейку» и купил «девятку». Со своим другом Валерием Захаровым он встречался нечасто. Тот сдержал слово и создал несколько кооперативов, где торговля занимала одно из ведущих мест. Но Захаров одним из первых понял, что киосками и ларьками желанного размаха не достичь, а потому начал сотрудничать с местной меховой фабрикой, надеясь со временем приобрести и её. Кроме того, он начал интересоваться и другими промышленными предприятиями.

Своего другого однокурсника Рогозина Алексей видел ещё реже. Вениамин Васильевич работал заместителем главы городской администрации и редко звонил своим друзьям, но это было объяснимо: в городском и областном управлении тоже происходили бурные перемены. А вскоре их однокурсник Старый, а ныне Вениамин Васильевич, был назначен главой администрации города, которого первым из градоначальников можно было называть мэром. Это ему пришлось взять на себя ответственность за полную ликвидацию власти партии КПСС в Градосеверске.

Однажды перед концом рабочего дня ему в кабинет принесли большой, запечатанный сургучом пакет из Москвы. В нём предписывалось, что сегодня вечером необходимо опечатать все принадлежащие городскому комитету партии помещения. Технически сделать это было несложно: администрация города и горком партии находились в одном здании, но на разных этажах. Рогозин вызвал к себе начальника милиции города, показал ему бумагу из Кремля и сказал, что сегодня необходимо всё опечатать, а завтра с утра — организовать посты охраны, чтобы никто на этаж горкома партии пройти не смог.

— Это сделаем. Но если что-то в Москве поменяется, нам с вами не сносить головы, — только и сказал седой полковник милиции.

— Если за ночь ничего не изменится, завтра страна будет жить без КПСС.

— Есть ещё один момент. У первого секретаря горкома партии пистолет имеется, он обычно его в сейфе держит. Он чувствует, что власть уходит, а вдруг пистолет с собой носит? Не дай бог утром, когда его в кабинет постовые не допустят, начнёт оружием перед милиционерами махать. Он ведь привык главным быть, а тут — низложен. А если стрелять начнёт?

— Постовым тоже оружие выдай и проинструктируй: не допускать партийцев в кабинеты в любом случае. Сам тоже, на всякий случай, утром здесь, в моём кабинете, будь.

Чуть позже, уже вечером, Рогозин позвонил Горностаеву:

— Алексей, мне сегодня не уснуть всё равно, давай встретимся и выпьем по рюмашке.

Алексей согласился, и они встретились в одном из ресторанов. Рогозин не хотел, чтобы его видели посторонние, поэтому официант их обслуживал в банкетном зале. Сидеть вдвоём в большом пустом зале было неуютно, но, выпив, приятели разговорились. Однако Рогозин не открывал истинную причину своего беспокойства, а Алексей настаивать не стал. Когда они расставались, Старый сказал:

— Не могу тебе ничего объяснить, поверь — это государственная тайна, но если вдруг со мной что-нибудь случится, вы с Валерой позаботьтесь о моей семье.

— Давай я парней к тебе приставлю для охраны. Они боксёры, каратисты — одним словом, люди подготовленные, — предложил Алексей.

— Это не тот случай. Завтра позвоню и расскажу.

Но рассказывать Рогозину не пришлось. На следующий день уже к полудню весь город знал, что власть КПСС закончилась. Обошлось без происшествий. Первый секретарь сначала кричал и угрожал «всех сгноить» в тюрьме, но потом утих и отправился домой. Через день ему разрешили взять из кабинета личные вещи и изъяли из сейфа пистолет. Остальные партийные работники вели себя тихо и обречённо. Рогозин впоследствии так прокомментировал эти события:

— В отличие от семнадцатого года наш переворот произошёл тихо и даже буднично. Одним словом, яблоко перезрело и упало, едва к нему прикоснулись.

Алексей эти события встретил с удовлетворением и надеждой. Несмотря ни на что, так называемая социалистическая законность, установленная в стране, сохранялась до последнего времени. Незадолго до низложения КПСС с Алексеем произошёл комичный и в то же время дикий с точки зрения логики случай. Как-то председатель кооператива, его соратник и партнёр Утенов Вячеслав Николаевич, пожаловался своему заместителю Алексею Горностаеву, что скоро у него семейный праздник, а он нигде не может купить хорошего сервелата. Алексей пообещал помочь и поехал на привокзальную торговую базу, где ещё студентом выгружал вагоны и с тех пор у него остались хорошие знакомые из числа товароведов и заведующих складами. На базе, в отличие от магазинов, можно было приобрести много товаров, которые практически отсутствовали в розничной торговле. Он купил у знакомой две палки сервелата, но на пути к месту стоянки машины Алексея остановили два милиционера и попросили объяснить, что у него в пакете. Алексей ответил, что продукты. Милиционеры потребовали показать содержимое пакета, а затем посадили Алексея в служебную машину и отвезли в отделение милиции, где настойчиво требовали объяснить, где и у кого он приобрёл колбасу. Горностаев, возмущённый нарушением всех гражданских прав, потребовал в свою очередь, что разговаривать будет только с начальством. Его провели в кабинет к майору, который предложил задержанному рассказать: у кого на базе он приобрёл колбасу. Алексей потребовал объяснить, на каком основании его задержали и по какому праву милиция хватает людей, идущих по улице, проверяет, что у них в пакетах и требует объяснить происхождение продуктов.

— Предприятия, хозяйства, страну разворовывают — вы этого не видите, а на обычных граждан облавы устраиваете? — возмущался Горностаев.

И тут взорвался майор:

— А я и борюсь с теми, кто разворовывает! В магазине такой колбасы не купишь! Ты где её взял?

— Так надо создать условия, чтобы в магазинах все продукты были, а не население третировать.

— А ты не население. Костюмчик-то у тебя не в сельмаге купленный. Похоже, ты из этих, кооператоров новоявленных. Жируете на шальные деньги!

— Я закон не нарушал, требую немедленно вернуть продукты и отпустить. Я отсюда пойду сразу в прокуратуру.

— А ты никуда не пойдёшь, а поедешь в «кутузку». Если права не перестанешь качать, сейчас понятых приглашу и составлю протокол, что оскорблял представителя власти и ругался матом в моем кабинете. Пятнадцать суток светит.

С таким беспределом милиции Алексей не сталкивался давно. Поэтому заявил майору, обиженному на весь белый свет, что больше говорить ничего не будет. Его отпустили, но колбасу не вернули, сказав, что это вещественное доказательство. Алексей, забрав свою машину, вернулся в офис, обо всём рассказал Утенову. Тот поведал ему свою историю, как его остановили сотрудники ГАИ: он был за рулём машины, а когда он попросил их показать ему свои служебные удостоверения, то они попытались одеть на него наручники и отвезти в отделение. Утенов оказался парнем крепким, и гаишникам пришлось вызывать подмогу. Одним словом, пришлось провести несколько часов в отделении.

— Вячеслав Николаевич, в стране не просто реформы нужны. Всю конструкцию государственной власти менять надо, — подвёл итог их беседы Алексей.

Он ещё раз убедился, что за яркими лозунгами, с которыми жила все годы его страна, скрывается жуткая несправедливость и безответственность власти и силовых структур. Горностаев не стал рассказывать этот случай Рогозину, зная, что у того проблем немало, куда более важных. Но когда через пару лет всё же поведал другу историю с колбасой, тот заверил Алексея, что такие майоры сейчас стали «оборотнями» и «крышами», а чистка органов ещё не начиналась даже. Но всё впереди...

Через какое-то время на работу к Алексею приехал Галанин. Он настоял на встрече, аргументируя это особой важностью. Однако никаких особых разговоров не заводил, а пытался убедить Алексея, что он его друг и что спас его от неприятностей, когда рассказал Иканову о той характеристике, которую впоследствии они похитили из кабинета Горностаева:

— Ты сейчас сам кооператор, должен меня понять. Деньги позарез были нужны. Понимаешь, старшее поколение моей еврейской семьи как-то пренебрежительно ко мне относилось. А с Икановым «финансовый ручей» стабилен и силу набирает. Теперь родственники жены мне не указ, хотя через них я хочу план один отработать.

— В Америку, что ли, собрался?

— Откуда знаешь?

— Так сёстры Ирина и Фая уже несколько лет назад об этом твердили. Только ты сейчас здесь на бабках поднялся. Зачем уезжать? И потом, Ирина уже сомневается, нужен ли этот переезд.

— Что касается Ирки, то в Штатах жену поменяю, если артачиться будет. Знаешь, какая у меня сейчас любовница? Жаль, нельзя её с собой взять! Скоро я тебя с ней познакомлю. Предложение такое: заказываю столик в ресторане, в соседнем городе, и едем вчетвером, прилично отдохнуть. Без лишних вопросов, скажу: четвёртой будет подруга моей Инны — красавица неописуемая. Только не упрямься. Давай забудем о делах, бабках, политике. А просто как друзья проведём время вместе.

— У тебя двое детей. Надеюсь, ты о разводе с Ириной сгоряча болтаешь?

— Время покажет.

— Слушай, а как ты собираешься выкачанные из комбината деньги на валюту менять и за рубеж перевозить? Такие суммы тебе не поменяют и с собой взять не позволят.

— Ничего проще. За десятки лет скрытой и открытой эмиграции евреи отработали этот вопрос. Мы свои деньги оставляем в Москве определённым лицам, а в Израиле, по прилёту, у других лиц получаем уже валюту. Как правило, здесь работают обычные родственные связи.

Алексей понял, что Галанин говорит об Америке вполне серьёзно, и, не желая расставаться с бывшим другом, может быть, навсегда, сохраняя в душе обиду, согласился. За последующие полгода они провели несколько вечеров вместе в компании новых знакомых, а иногда и без них. Серёга кутил в ресторанах, нанимал такси на целый день, снимал номера в хороших гостиницах для встреч с Инной. Он изливал душу перед Алексеем и однажды признался, что переезд его семьи состоится буквально на днях. Сначала они едут в Израиль, а уже оттуда в США. Визы в Израиль уже оформлены.

— Слушай, Алексей, ты ведь прав оказался. ОБЭП расследование ведёт по нашему предприятию «Зерно». Одним словом, мне надо срочно уезжать за границу. Иканов, похоже, откупится, у него денег — вагоны, а мне исчезнуть из страны надо. Провожать придёшь?

Провожать Галанина Сергея, его жену Ирину, дочь Арину и сына Савелия пришли многочисленные родственники и друзья. У отъезжающих было невероятное количество сумок и чемоданов, для которых были куплены места в нескольких купе. До Москвы Галанины ехали поездом, далее — самолётом на Тель-Авив. Ирина нашла момент и подошла к Алексею:

— Спасибо тебе за всё. Береги свою семью. Не хочется говорить «прощай». Скажу «до свидания».

Поезд тронулся, но вдруг через минуту со скрежетом остановился. В толпе заволновались: что случилось? Горностаев тихо сказал:

— Наверное, Инна на рельсы легла...

Смысл этой фразы был непонятен для окружающих, а поезд через несколько секунд снова тронулся, и вскоре его уже не было видно.

Через несколько недель Алексею позвонила главный бухгалтер комбината «Зерно». Она истерично кричала в трубку, что Галанин бросил её на съедение органам, что Иканов лежит в больнице, потом уедет на длительное лечение, возможно, тоже за границу. И ей, бедной женщине, придётся держать ответ за все их дела и делишки! Горностаев выслушал стенания несостоявшейся миллионерши и посоветовал вернуть на счёт предприятия хотя бы часть средств, выкачанных через подставные фирмы, созданные вокруг комбината, а самой немедленно уволиться.

— Я получала меньше, чем они, а внести должна одна я? — возмущалась и плакала женщина.

— Если не хочешь в тюрьму, лучше верни, что можешь.

Впоследствии эта дама не рассказывала, как сумела выпутаться из этой сложной ситуации, но всегда поздравляла своего бывшего коллегу Алексея Анатольевича с праздниками.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: