Иван Александрович Щёлоков

Щёлоков Иван Александрович родился 30 августа 1956 года в с. Красный Лог Каширского района Воронежской области. Закончил филологический факультет Воронежского государственного университета. С 1982 по 1992 гг. работал в редакции газеты «Молодой коммунар», в том числе с 1987 по 1992 гг. – главным редактором. С 1992 по 2009 гг. находился на государственной службе в должности руководителя управления по делам печати и СМК. В настоящее время – главный редактор литературно-художественного журнала «Подъём», председатель Воронежской общественной организации Союза писателей России.
Член Союза писателей России с 1997 года. Автор десяти книг: «Под знаком Водолея» (1992), «Чтоб не остаться в мире одному» (1999), «Долгое эхо» (2001), «Осенние многоточия» (2002), «Страждущий ветер» (2004), «Готовит любовь для полёта крыло» (2006), «Лето на двоих» (РИПОЛ классик, М., 2008), «Окликните меня – я отзовусь» (2009), «Время меняет смысл» (2011), «Песнь о живой земле» (2014).
Печатался в «Литературной газете», альманахах «День Поэзии России» за 2006-2016 гг., журналах «Наш современник», «Москва», «Молодая гвардия», «Роман-журнал. ХХ1 век», «Всерусскiй соборъ» (С.-Петребург), «Второй Петербург», «Сельская новь», «Воин России», «Пограничник», «День и ночь» (Красноярск), «Север» (Петрозаводск), «Огни Кузбасса» (Кемерово), «Дон» (Ростов), «Союз писателей» (Новокузнецк), «Русский литературный журнал в Атланте» (США), «Новая литературная Немига» (Белоруссия) и др., в различных коллективных сборниках.
Заслуженный работник культуры РФ (2007). Лауреат премии Союза писателей России "Имперская культура" им. Э. Володина (2009), лауреат независимой литературной премии "Навстречу дня!" им. Б. Корнилова (2011), лауреат премии Центрального федерального округа России в области культуры и искусства (2013), лауреат Всероссийского поэтического конкурса имени Сергея Есенина (2013), лауреат Международного литературного конкурса имени А.П. Платонова «Умное сердце» (2013), лауреат международной литературной премии «Югра» (2014). В 2014 году приказом министра культуры РФ удостоен медали «200 лет М.Ю. Лермонтову». 

ДЫХАНЬЕ ОТ РЕЧКИ – ТВОЁ…

*    *    *
Ближе к ночи прояснится небо,
В берег льдинкой уткнётся вода.
Зря решил ты, что будто тут не был.
Отчего же взволнован тогда?

Словно льды, растопи эти мысли.
У обид не бывает мостов.
Как цепляется сердце за мглистый
Берег ветками голых кустов!

Даже если прояснится небо,
Даже если ударит мороз,
Ты не думай, что будто тут не был
И не гладил стволы у берёз.

Сплошь усыпала осень дорожки
Пёстрым бархатом поздней листвы…
Ну, ещё, ну, чуть-чуть, ну, немножко
Вдохновенней наклон головы!

Это небо, развёрстое небо –
Не причина, не следствие, всё.
Убеждай себя, будто тут не был,
А дыханье от речки – твоё!

*     *      *
                     Е.А. Исаеву
А где оно, это Коршево?
А там, где весной Битюг
Несёт ледяное крошево –
Творение зимних вьюг.

То ёршики, то карасики
Резвятся в волне речной.
Девчонки играют в «классики»
На солнышке за избой.

Мальчишки знакомой тропкою
Спускаются на улов…
Даль памяти – над пригорками!
Суд памяти – от крестов!

Воткнув посредине улицы
Для коз деревянный штырь,
Весна, от света сощурившись,
Выходит в степную ширь.

Играйте, девчонки, в «классики»!
Мальчишки, готовьте сеть!..
Тут раньше рождались классики,
А хочется, чтоб и впредь.

*    *    *
В три петельки – роспись,
В пять крючков – судьба…
Над избой – как роскошь
В завитках труба.

Жестяное чудо,
Волшебство души…
Мы всегда – отсюда,
Из родной глуши.

В веке несчастливом
В кровь разбиты лбы.
Вылетели дымом
Судьбы из трубы!

РЕЧКА КРАСНАЯ
«…выходить и селиться особливыми слободами не только в Сибири, но и в Воронежской, Белгородской и Казанской губерниях на порожних и выгодных землях… и жить им и детям их как здесь в России имянными блаженными».
                                               Из указа Екатерины II от 1762 года.
Край мой с речкой и лощинами,
С поймой в маковках копён!
Настоящими мужчинами
Триста лет как заселён.
Был указ екатерининский
По-имперски мудр для слуг:
Сердцу русскому раздвинуться
В степь – за Дон и за Битюг.
Но от правды не схоронишься!
Тайный смысл не огласим:
Вместе жить им в Подворонежье –
Староверам и мирским!..

*
Мужики нижегородские –
Бородатые раскольники
По степям первопроходцами
Обживали суходольники.

И туда ж за долей лучшею,
Исполняя волю царскую,
Шли можайские, калужские,
С ними тульские, рязанские…

По-крестьянски мускулистая,
От степных ключей скуластая,
Голосистая и чистая,
Их селила речка Красная.

Левый берег – кущи донника,
Правый – тальники настырные.
Слева – мрачные раскольники,
Справа – челядь монастырская…

*
Край мой с речкой и лощинами
В горе всех перемешал!
Настоящими мужчинами
Век двадцатый обнищал.
Дед Гаврюшка спился начисто,
У Сысоя съехал ум…
В жизни их давно не значатся
Никон, также Аввакум.

*
Времена послевоенные.
Нет богов для победителей!
Люди в вере – это пленные
В недорушенных обителях.

Свист и хохот по окрестности.
В буйстве молодость шпанастая
С шей своих срывала крестики
И швыряла в речку Красную.

Эй, а церковь с колокольней чья?
Сдёрнут крест колхозным мерином.
И смешалась кровь раскольничья
С кровью той, с другого берега.

Ворковали гули-гулюшки
На крыльце у тётки Верочки.
Приставал на играх-гульбищах
Парень к девке староверочке.

В православной церкви первенца
Окрестила… Только всячески
Стыд грызёт… И чтоб увериться,
Крестит и в старообрядческой…
 
*
Край мой с речкой и лощинами!
Рыщет волком человек.
С настоящими мужчинами
Порешил безбожный век.
Над заброшенными хатами
Ветер кружит прах-печаль,
Будто новыми сарматами
Обуяна с юга даль…
Доля-долюшка неясная,
Всю испей, да не отравишься!
Отчего ж ты, речка Красная,
За камыш водой цепляешься?
Отчего же тиной-ряскою
Затянулись родники?
Лишь торчат живыми распрями
Из трясины топляки.
Берег левый – глушь пустынная,
Правый – тишь от большака…
Сторона моя старинная,
Больно рана глубока!

*
Я спросил: «Ответь на главное:
Дважды был крещён я матушкой…»
«Всё едино: православные!» –
Успокоил в церкви батюшка.

 

*    *    *
Мне какому крыльцу помолиться?
У того, что построил отец,
Незнакомые юные лица –
Две девчушки и брат их, малец.

Ну а тот, что теперь доживает
Вместе с мамой остаток судьбы,
Не встречает и не провожает,
Будто пасынок он у избы.

Вот и вся наша жизнь человечья –
Неказистая серая даль…
Уместились под тенью крылечной
Двух столетий любовь и печаль.

ДИАЛОГ У КОЛОДЦА
-  Далеко ли до трассы?
-  Вёрст двенадцать, милок.
-  Дай, бабуся, в дорогу водицы глоток.
-  Пей, родимый, в колодце вода хороша.
Смотришь, с пылу остынет больная душа.
-  Отчего же она, непонятно, больна?
-  Э-э, такие настали, милок, времена…
А вода хороша… Мой явился с войны, -
Ух, горяч был и зол, что с огня чугуны.
Остудился, Бог дал, миновала беда.
Всё твердил мне: «Святая в колодце вода!»
Умер в нонешний год – будь там пухом земля!..
-  Впрямь, бабуся, святая водица твоя.

ДИЧКА
Грушу рубили мы – старую дичку.
Дед хлопотал возле нас до зари.
Водки – по стопке,
По горстке – камсички,
Чтоб не остыло и жгло изнутри.

… И повторили ещё раза три.

После пилили.
Сосед матерился:
- Крепкая, стерва! Не режет пила.
Вправду ведь скажут: каким кто родился.
Дичка не баба – стройна, да кисла!

… Вот оно, братцы, какие дела!

Ствол – на поленья,
А ветви – в сторонку,
Пень – вместо столика в сад, в уголок.
Дед под хмельком:
- Заколю поросёнка,
Внуков сзову – и за этот пенёк.

… Дед занемог. Кто-то пень уволок.

*     *     *
В саду отца ни деревца, ни ветки.
Земля пустая с примесью песка.
Да мягкий след от тапочек соседки,
Что угощала кружкой молока.
Босой ногой ступлю на ком горячий, -
И жжёт в груди, и отдаёт в виски,
Как будто сам себя переиначил
И выкорчевал, выжег от тоски.
Понять бы всё, как бы взглянуть из детства,
Чтоб сам себе ответить чётко мог,
Когда и кем отцовское наследство
Промотано в рекордно-жуткий срок.
С чего начать? С какого уголочка?
Земля пустая хуже целины.
Сожмись, душа, до ломкого комочка,
В прах обратись под тяжестью вины!
Как часто мы шустры на раскорчёвку!
Щепой по лицам гулкая беда...
В отцовский сад нашкодившим мальчонкой
Вхожу, не зная деть себя куда.

*     *     *
Могильная тишь околотка.
Похмельное чувство вины.
И булькает в юные глотки
Палёное зелье страны.

Немые и ржавые рельсы.
Ушли в никуда поезда.
Как эхо новейших репрессий –
Некошеная лебеда.

Об этом ли разве мечтали?
Про это ли видели сны?
И каркает ворон печали
С макушки корявой сосны.

МЧАЛСЯ ПОЕЗД
Мчался поезд с броской вывеской «Держава»
Мимо Курска, мимо Брянска, мимо Ржева...
Мчался, сердце обжигая жгучим жаром
И шампанским пенно пыжась по фужерам.
Мчался, графики ломая и маршруты.
Даже птицы замолкали в околотках.
Щукой хищно мрак глотал, визжал до жути,
Раскаляя до свечения колодки.
И забытыми ветрами пассажиры
Устремлялись за вагонами вдогонку.
И шныряли по перрону старожилы,
Неуехавшим сбывая самогонку...
Ты меня на этот поезд провожала.
Бравым маршем оглашал оркестр вагоны.
И дрожали твои губы, как «Держава»,
Устилая дробью стыков перегоны.
С той разлуки кто я в поезде кошмарном –
Пассажир или заложник, я не знаю!
И мелькает полустанком долгожданным
Всё, что вспомнить я теперь не успеваю.

ПОЭТ И ДЕРЖАВА
1
Моя великая Держава
Меня по буковке рожала,
Вживляла в слоги и за дверью
Всегда держала начеку
Того, кто мог в причудах жанра
Без снисхожденья к подмастерью
Сыскать тлетворную строку,
Чья страсть без пули поражала.
Моя почившая Держава
Зря надо мною так дрожала,
Ревниво метила страницы
И жирный ставила вопрос,
Вонзив его точёным жалом
Перед строфой, где грусть, как птица,
Металась в клетке и всерьёз
Идей вождей не выражала.
Меня несчастная Держава
В учениках не удержала!

2
Окончен век – и нет Державы.
Не подмастерье я давно,
А на душе темно и ржаво
И даже хуже, чем дрянно!
И в коммерсантах бывший цензор.
В учётный лист вносить не стал,
Что в текстах он царил, как Цезарь,
И с ходу рукопись черкал.
О, наше время! Что за нравы!
Аудитории страны
Пусты для бренности и славы, –
Кому поэты в них нужны?

Народ давно стихов не просит.
И не до них ему сейчас.
Нет веры в Болдинскую осень,
Нет смысла в ссылках на Кавказ.
Нет озорства и нет задора,
Нет воспитательных бесед
В партийных строгих коридорах
С угрозой выложить билет...
Поэт не звучен, коль не свистан!
Ему, как волку за флажки,
Хотя бы раз ступить на выстрел,
Чтоб цену знать своей строки!

ГУБЕРНИЯ. ФЕВРАЛЬ
Губерния. Февраль. Ещё морозно.
Ещё снежок коварен, словно враг.
Он вынуждает дёргаться нервозно
Крутые «тачки» и толпу зевак
Вдоль набережной, там, где автогонки
На льду водохранилища, к мосту,
И где девицы, словно амазонки,
На иномарках ввозят красоту
Моднючих стрижек, кремов и помады,
Духов и курток, тоненьких бровей
И сигарет – сто миллиметров смрада
Меж вычурно наклеенных ногтей.

А что февраль? Февраль – всего лишь повод
Для слухов, сплетен, прочей ерунды,
Чем, наряду со снегом, дышит город
В преддверии тепла, большой воды,
Руки Москвы в замене местной власти,
А это вам совсем не автокросс,
Тут интересней, тут бушуют страсти,
И стук сердец страшней, чем визг колёс.
Тут головы летят за дозволенье
Злым языкам всех видов и мастей 
Перемывать с холопским откровеньем  
Персонам важным прелести костей.

На площади вождя в бетонной рамке
Каток – как аргумент в чужой игре:
Не допустить здесь митингов и драки
Ни в феврале, ни позже, в сентябре,
Чтоб, если что, обобранных до нитки
Реформой коммунальной горожан,
Кто прослезился, посчитав убытки,
И зароптал, почувствовав обман,
Направить вниз, туда, где автогонки,
Где девочки, зеваки и азарт:
Пускай у речки надрывают глотки,
Пока не дан на перемены старт.

Февраль таков! Конец или начало?
Никто не знает. И опять – снежок.
А «тачку» занесло – не избежала…
Зиме – каюк, но строится каток…
Февраль! Февраль!..  Предчувствие большого.
И шевеленье клеток там, внутри.
И рёв моторов с поймы: автошоу –
Прикольный отдых, что ни говори,
Где всё живёт по правилам азарта,
Захватывает дух и рвёт сердца…
И хочется до наступленья марта
Бутылки водки, с чесноком сальца.

*    *    *
Стервенеем, черствеем, звереем.
Чем цивильней живём, тем подлей.
И друг друга прощать не умеем,
И стыдимся казаться милей.

Пропадаем, мельчаем… По краю
Ходим, гоним, играем с судьбой.
Страшно мне, что и сам пропадаю,
И тебя волоку за собой.

Понимаю умом своим трезвым,
Сердцем чутко эпоху ловлю
И капризным ребёнком прогресса
Ненавижу его и люблю.

*    *    *
Твой липовый город, где липы – лепниной на фоне фасадов,
Где сам ты, как липка, ободран, пропитан асфальтовым чадом;
И где у фонтана студентки, напротив университета,
Из пластика пиво сосут вопреки чистоте этикета,
И смачно плюют на окурки горчащей суспензией пену
Минуты за три до окончанья самой большой перемены.

Твой липовый город, где цвет прилипает к щекам тротуара,
Где ты без любимой – как ветка в руке незнакомки с базара,
Затискан, залапан липучими пальцами на солнцепёке,
И вышвырнут вместе с обрывком страницы из доктора Спока.
Лишь губы лепечут куплет о деревьях с названием скверным…
И нет у истории этой конца, и не будет, наверно!

*     *     *
Здесь покоится Валюха –
Забубённая деваха,
Городских окраин шлюха
И невинных скромниц сваха.

Лет прошло – а помнят Вальку.
Кто осудит, кто поплачет:
- Непутёвая, а жалко!
Не могла, видать, иначе…

Над могилой – чёрный мрамор,
А на нём – точёный профиль.
- И не пьётся, вот, ни грамма,
И не любится дурёхе!

Чёрный мрамор, словно плаха,
Для души, спалённой в жажде…
Мрамор тот последний хахаль
Притащил сюда однажды.

*    *    *
Не к месту дождь. Не вовремя гроза.
Жестокий ветер. Спутанные космы
Берёз и клёнов. Женские глаза
О чём-то с грустью вопрошают космос.

Под зонтиком ажурных фонарей
Аэропорт – обманутый любовник –
В буфетном мраке к горечи своей
Бетонным локтем давит подоконник.

Зал ожиданья. Кофе. Леденцы.
Тут север с югом – поневоле братья.
И лайнеры – небесные птенцы –
Полощут крылья в лужах на асфальте.

*    *    *
О чём ты, скрипка, плачешь на бульваре?
Листвой опавшей плавится заря.
Твой музыкант, подобно сталевару,
Смычком вздувает пламя октября.

Приткнуться негде звуку на манеже:
Оркестр бульвара – домны жаркий гул,
Твоей струны отточенную нежность
Он языком пылающим слизнул.

Ты, скрипка, плачь, не оставляя муки,
Октябрьской сценой зрителей конфузь!
Всё переплавит осязанье звука,
Кипящей сталью влившегося в пульс.

БЕЛЫЙ БОК И ЧЁРНОЕ КРЫЛО
Я тебя изъял из подреберья,
Где когда-то золотились перья.
Им на смену ветром принесло
Белый бок и чёрное крыло.

Птица моя странная – сорока.
Что мне от тебя? Одна морока!
Выболтала рощам и лугам
Всё, что полагалось только нам.

Этот голос подхватило время,
В нём созрело брошенное семя.
Чуда нет, и семя проросло
В белый бок и в чёрное крыло.

И летят, от двух начал зачаты,
Бело-чёрной масти сорочата.
Где темно от них, а где светло.
Белый бок, что чёрное крыло.

Кто не любит, пусть живёт надеждой,
А кто любит, верит, как и прежде.
Источают вечное тепло
Белый бок и чёрное крыло.

*    *    *
Молодо-зелено, зелено-молодо…
Требуют чувства морозного холода.
Лыжи под мышку, рюкзак за плечо…
Дружбе  – просторно, сердцам – горячо!

Было, да сплыло, следов не оставило.
В памяти всё уложилось по правилам:
Лыжи, рюкзак и тебя на плечо…
И от любви – горячо, горячо!

С русым колечком под вязаной шапочкой
Сняты с дистанции юные шалости.
Жизнь зацепилась плечом за плечо…
И – горячо, горячо, горячо!

*     *     *
Сохранить бы на миг шум багряной листвы
Поздних вишен в саду, где синички-кокетки,
Из округи слетевшись к кормушке, на ветки
Сыплют прямо с небес шелуху синевы;

Где за садом, к болоту, на соснах зажжён
Новый день от луча в знак широкого жеста
И где первый мороз из серебряной жести
Ладит маковки смётанных в зиму копён…

Подступает пора уходить, увядать,
Мелкой твари сползаться под пни и под крыши,
Чтоб судьбой отведённую некогда нишу
Без смущенья, покорно, как есть занимать.

И напрасно соседская блеет коза
Возле старой ветёлки – такая чудачка!
Время плотно спрессуется пылью чердачной,
Полоснув через щель синевой по глазам.

Но в последнем наивном порыве своём
Поздней вишней душа встрепенётся  над пашней
И синичкой порхнет от кормушки домашней
За осенним коротким стремительным днём.

*     *     *
С ума сойти, какие кренделя:
Спустя неделю после Рождества
Под яблоней январская трава
Сочнее, чем в июне от дождя!
Дивят же нас причудами погод
То новый век, то старый Новый год!

Сосед по даче в гневе на гусей:
От красных лап в липучей жиже двор.
Жене орёт: «Всех порешу!», - топор
Хватает зло и прямо у дверей
Гаражных –  шлёп! Ну, как на льду гусак!
И в  жиже той и брюки, и пиджак

…Сквозь щель в заборе  сцена – просто смак!
Хоть минул век, а нравы на Руси
Всё те и те, любого расспроси…
Подгляд да зависть – наш исконный знак.
Но даже в январе, в разгар зимы,
Коль нужно, прорастём травой из тьмы!

В ГОСТЯХ

В деревню ездил, где рождён.
Едва пробрался – снега в пояс.
… Вот тётка Маша, беспокоясь,
Что в печке жар не разведён,
Ворчит, ворчит на дядю Ваню:
«До полдня дрыхнешь на диване,
А двор от снега не метён!

И овцы блеют – прям поют,
Из хлева морды, вишь,  наружу.
Бараны! Что возьмёшь с яружных?
Из свёклы пойло вот варю…
Травы давала… Всё одно же!
Хучь пару б к Рождеству под ножик:
Сожрут, скотины, к февралю…»

Залаял Шарик, и в окно
Всем телом тётка, занавеску
Отводит. «Чёрт несёт невестку, –
Мне шепчет. – Вот ишо глумно!
Вчерась орала: ни за тыщу
К нам с дедом… Петьку, мужа, ищет…
А тот, поди, уж жрёт вино!»

За разговором день как час.
И про паи, и Кремль, и льготы…
А зимний сумрак шустрый – вот он!
«Дак ты у город, аль у нас?
Заночевай, а то уж поздно!
С Иваном выпей граммов по сто.
Мой первачок-то, знаешь, класс!»

Но чует: зряшный уговор.
Не обижается. Косынкой
Трет уголки у губ. «Маринке
Поклон от нас…» Прогрет мотор…
Во всю метёт… Тут дядя Ваня
Поднялся, наконец, с дивана.
«Ну, с Богом!» - проводил во двор.

*    *    *
В затянувшейся непогоде
Среди дальней и близкой глуши
Дай в дорогу немного свободы,
Неустроенность русской души!

То люблю тебя, то ненавижу,
То с тобою суюсь в полынью,
То к себе подпускаю поближе,
То в сторонке с опаской курю.

Чем всё кончится, толком не знаю!
Но по вздоху, по шагу сужу:
Что-то кровное в сердце теряю,
Чем-то зряшным в дороге дышу.

То люблю, то сильней ненавижу,
То спасаюсь, как от полыньи,
От свободы, что где-то в Париже
Проедает родные рубли.

КАШТАНЫ
Плюхнись, сентябрьская спелость, каштанами,
Выкатись с гиканьем на тротуар,
Будто чумазая и голоштанная
Сотня малюсеньких Килиманджар.

Все мы корнями оттуда, из Африки…
Все мы каштаны – сдери кожуру,
И обнаружится без географии
Близость по духу и крой по нутру.

Знает нас осень, мудрейшая тётенька:
С ветки стряхнёт, не посмотрит на сан –
И кто родился плюгавым и кротеньким,
И кто в дородный сложился каштан.

Радуюсь чуду наивно и искренне.
Дни урожайные – срок, а не страх.
Лучше ли разве каштаны парижские
Тех, что росли на донских берегах?
 
В тайном родстве, как язычник для суженой,
На обереги сую их в карман…
Зрелость сентябрьская – правда досужая:
Падает, падает спелый каштан.

ТРИ ДНЯ В ЯЛТЕ

1.Прогулка под дождём
(Первые впечатления)

Встречает Ялта сеющим дождём
И цепью гор с барашками тумана.
Мы под дождём вдоль пристани идём,
Забыв, что счастье – тоже часть обмана.

Когда чего-то очень сильно ждёшь,
А душу пылко забавляешь чувством,
Всегда и вдруг её остудит дождь
По правилам небесного искусства.

На фоне яхт не смотрится печаль.
Расправив зонтиков цветные крылья,
В тончайшую любовную вуаль
Вплетает дождь всё побережье Крыма.

И каждый шаг – как молния в грозу…
И всплеск волны – дыхание вулкана…
Тебя я тоже в Ялту привезу,
Пусть даже в дождь,
пусть счастье – часть обмана!  

2. Песня армянской девушки
(На фестивале национальных культур народов Крыма)

Армянская девушка, кто ты?
Как будто родник Арарата
Струится из юной аорты
В артерии русского брата.

Мне голос твой чистый приятен,
Мне грусть твоей песни знакома.
Здесь, в Ялте, ты дома, в театре,
И я из Воронежа – дома.

Я только что вышел из боя
За этот мой край каменистый
Под зычные зовы гобоя,
Под русскую пляску со свистом.

В пластичных татарских движеньях,
И в плачущей скрипке еврея
Душа ощутила рожденье
Второе за краткое время…

Пока твои звуки тревожат,
Пока я их сердцем приемлю,
Нам крымское море поможет
Сберечь эту общую землю.

3. Поздняя крымская любовь
(Странствуя по улочкам Гурзуфа)

Это вчера ты бродил восторженным недотёпой
По душным гурзуфским улочкам, ныряя в тень
С такими же, отправленными по школьной путёвке
С холодных краёв Союза в крымский прогретый день.

Не волновали дача Чехова, пушкинский камень
(С него поэт с Раевским следил купанье девиц)…
Из тесных двориков черешневыми губами
Лето на фото липло к улыбкам счастливых лиц.

Всё укатилось, как луна за Аю-Даг с «Артеком»,
С пионерским галстуком и со страной СССР…
В поздней любви что-то пугающее есть, как в чеке
Отеля «Интурист» с сервисом на чужойманер.

Прощаешься, и не отпускает, как сон, как клятва…
Время – искусный шкипер – в шторм ведёт корабли.
На палубе ты или на берегу Непрядвы?
Крым – ожидание чуда в поздней твоей любви.

4. По дороге в аэропорт
(Монолог таксиста)

– «Ялта – Аэропорт» – родной маршрут.
Нравится мне… Пассажир – целый мир…
Отдыхали?.. Конференция... Тут
Теперь совещаний, хоть ставь в ранжир.

Жаль: не купались… Неделю дожди.
И всё побережье – сплошной туман.
Надеюсь, что Крым у вас впереди.
В России каждый ему – Магеллан.

А я таксую… Военный моряк.
Сменил на баранку эсминца трап…
Мать сумская, отец сибиряк.
Кто я, скажите: хохол, кацап?

Там объединяются, мы – вразлад,
Как будто вчера спустились со скал.
Смешно, ей-богу: «укроп», «колорад»,
Кто-то свидомый, а кто-то москаль.

Я вот – крымчанин, горжусь, чёрт возьми,
И рад, что в Россию вернулся Крым,
Иначе б кровавый смрад от возни
Не только Донбасс – Европу накрыл…

Аэропорт – наш главный оплот…
Визитку возьмите, мало ли что…
Таксую-тоскую: эх, мне бы во флот
Сейчас, да время моё ушло!

Стихи разных лет

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную