| |
Числа
Ну, что ты безумствуешь, вертишься, мечешь бисер,
им дела нет до твоих причудливых мыслеформ.
У них в голове генератор случайных чисел –
им норм.
Кончай уже так мучительно распинаться,
не про тебя свято–место пусто на том кресте.
Ты спрашиваешь: «А есть ли Бог?» – они тебе: «112».
А ты такой: «Вопросы, видать, не те».
Да просто признай, что твой мозг – это сбой приборов,
косяк программиста, ошибка, случайный баг.
Ну, вот ты спросишь кого–то: «Ты любишь меня?» – а он тебе: «240», –
скажи в ответ: «330» – и есть контакт.
И если тебе, дураку, не сидится дома, –
подайся в паломники, в рыцари, в драмкружок,
но ты же ходишь, и с каждым встречным: «Ты хомо или не хомо?»
Да сколько же можно, ещё бы фонарь зажёг.
И знаешь, вообще–то, заканчивай эти свои расспросы.
Невмоготу – ну, иди работать или в кабак.
А то ещё спросишь у них: «Когда же я сдохну?!» – они тебе: «В 38», –
и как?
* * *
Когда кончаются досточки, все опоры, чужие строчки, и надо искать свои, снимаешь один за другим, как фиговые листочки, отфотошопленные слои. Головы отрубая чужим стихам, сквозь аллюзии пробиваясь, ища исток, а Бродский из этих джунглей навстречу выскакивает, как Шерхан, и Пастернак гипнотизирует, как питон, твоя голова - это свалка использованных цитат, кунсткамера заспиртованных голосов, и ты должен оставить их позади, ты, кротко наследовавший цветущий сад, где и семечка больше некуда посадить, оставляешь всех этих ящеров, образцы наскальных рисунков, камней и флор, чтобы добраться до самого настоящего, сути вещей, песни песней, до чёрных пор. До дна Марианской впадины, внутренних живодёрен, всех некрасивых подробностей, похоти и вранья. До горечи яблочных зёрен, сковавшей язык и зоб, как змеиная чешуя. Чувствуешь, как внутри начинает стонать и корчиться изменяющаяся душа, но упрямо ждёшь, когда же искусство кончится и задышит всё, чему положено задышать. Не знаешь, не то чертыхаться, не то молиться, видишь и небо в алмазах, и огненный дождь, и град, и кажется: всё, что случалось до тебя - репетиция, а всё, что после - бессовестный плагиат, мир полон жизни, огня и красок, и каждая строчка пронзительна и нова, ты мнишь себя кем-то вроде царя Мидаса, ну, или Николаса Фламеля, обессмертившего собственные слова. Ты такой весь отчаянный и мятежный, доморощенный Данко, звезда третьесортного драмкружка…вдруг видишь, как собранные подснежники асфоделями оборачиваются в руках. Это опять перепевы чужой шарманки, твой философский камень всё обращает в гнилой кизяк. И хоть ты вывернись наизнанку, но ни о чём иначе сказать нельзя.
* * *
Вот и новая жизнь. И прежнюю погребя,
отрыдавши своё, все почести ей отдав,
сознаю до конца: эта книга больше не про тебя,
но я даже не знаю толком, про что тогда.
Я пытаюсь прорваться к тайне, как звездочёт,
как фрейдист к заповедной сути чужого сна.
Но... река течёт, и берёзки стоят, и чё?
Если эта метафора, мне она не ясна.
Ни ответа, ни эха, сколько бы ни вопил,
лишь от лилии, вырванной с корнем, болит плечо.
Я слоняюсь повсюду, невидимый, как вампир,
не отражаясь нигде, не узнавая себя ни в чём.
И ни в ком. Все взгляды – как опустевшие зеркала,
мелководье там, где был омут и глубина,
даже чёрная дыра размером с Бога, кажется, заросла,
затянулась млечным бельмом,
и у неба не стало двойного дна.
С каждым днём прошедшим раны мои скудней,
тишина неподъёмней, и думаю я невольно,
что, казнив на рассвете царицу души моей,
обезглавил и мир, и рифмы, и колокольни.
Как рубашку с чужого остывшего тела снял
эту новую жизнь (под себя бы подшить рукав).
Видит Бог, эта книга больше не про меня.
Не про нас. Мы остались где–то в черновиках.
Эсмеральда
Не сват, не брат, не супруг законный, ты почему не отводишь глаз? Любовник тайный, валет червонный, что мне выходит за разом раз? Быть может, всадник ты безголовый, оживший призрак былых побед? Ожог давнишний, рубец багровый, неутаённый в шкафу скелет?
Нет, ты не призрак из ниоткуда, не мой палач, не моя вина. Нет, Божьей милостью, вами, сударь, я никогда не была больна. Не ты тот эрос, танатос, хронос, знакомый лик в глубине стекла. Не твой был тихий и страшный голос, которым бездна меня звала. И знаешь, даже все ведьмы мира не нагадают тебе меня. То ли ты вечно стреляешь мимо, то ли боюсь твоего огня. И это кажется верным знаком, что мне не быть у тебя в плену. Но ты опасен, как архидьякон, и я нет–нет, на тебя взгляну. И разум шепчет: «Оставь в покое. В его улыбке змеиный яд». Но что–то женское и шальное вдруг оживает внутри меня. Не то хмелеет, не то дичает, но как впервые – без паранджи. Неуловимо ведёт плечами, по мостовой босиком бежит. И пусть клянут меня богомольцы и славит ведьмой карга в платке. И ты уже развиваешь кольца... но звонок бубен в моей руке. Кружатся юбки, звенят мониста, колено смугло, зазывен взгляд, в ушах гудит от хлопков и свиста, на солнце серьги огнём горят. Ну, разве видел стройнее станы, полнее грудь, зеленей глаза? Но я твоей никогда не стану, и бесполезно меня терзать. Ты думал, я после пыток танцы оставлю ради твоих молитв? Но я пляшу в сапогах испанских, гвоздями к ним каблуки прибив. И мне плевать, что со мною будет, мне – лишь бы юбки летели врозь. Всё магдалинное женской сути сегодня клином во мне сошлось. Смотри, блудница, смотри, цыганка, смотри и ты на меня, мой враг. Я грех твой тайный, твоя Ананке, проклятье, бес твоего ребра. Ты вдруг хватаешь меня за локоть, твой взгляд безумен и ядовит. Неутолённая злая похоть сквозь платье жаром меня казнит.
Но ты стрелять не умеешь метко, и мне пока не грозит беда. Да, мы могли бы служить в разведке – но я с тобой не пойду туда.
Полнолуние
Такой луны не помнится давно,
Да только в ней таинственного мало.
Её язык мне внятен, как родной,
Но лучше б я его не понимала.
Она сулит мне страшное житьё.
Бегу стремглав - от Горького до Южки.
Нигде-нигде не скрыться от неё -
Ни сгустка тьмы. Ни пяди, ни краюшки.
О, хоть бы ливень, облако, туман,
Как чашку, надколи её, стихия.
Но душный воздух вяжет, как хурма,
И фонари - как леденцы сухие.
Бегу я прочь, - и всё равно за ней,
Шарахаюсь домов; едва заметив
Витрину, - жмурюсь. Глаз моих страшней
Сегодня вряд ли что-то есть на свете. |
|
Мареева Лариса Владимировна родилась в г. Северске Томской области в 1992 году. Закончила факультет психологии ТГУ. Работает лаборантом на кафедре культурологии, теории и истории культуры Института искусств и культуры ТГУ.