ЗНОЙ

Дома, как печи, задышали,
Прождав, который день, грозу.
И душный воздух запах гари
Незримо держит на весу.

Горит распаренное тело
И воздух, как живой, дрожит.
Он преломляет неумело
Знакомых зданий стройный вид.

Он искажает все предметы,
Овалы лиц, приметы дней,
Бредут прохожие, раздеты,
Как стадо взмыленных коней.

Асфальта топь нога вминает,
Пожары окон так близки,
И мимо тяжко проезжают
Машин горячих утюги.

Сквозь желтый дым чуть солнце брезжит,
Вдали дорога не видна,
Как раскалённое железо,
Луч прожигает плоть до дна.

И ни дождинки не спадает
С небес, прожаренных дотла,
Туда, где в муках догорают
Желаний пепел и зола.

* * *
Передо мною Кремль в дыму –
Не видно звёзд на нём.
Пожар объял мою страну,
Горит земля огнём.

Дымит трава, пылает лес,
Как факелы – дома,
Дождь из огня летит с небес,
Закрыла солнце мгла.

Душ и звериных и людских
Безвинно гибнет тьма.
Надрывно в небесах сухих
Катаются грома.

И на машину, где внутри
Сокрылся сытый чин,
Бросают сосны головни
С пылающих вершин.

Ногою робко шевеля
На торф ступает он –
Под ним горит, горит земля,
Как пред концом времён.

Снова дарит Отчизна то дождь, то ветра,
То багряный закат, то забытые мощи,
И на голову мне, стоит выйти с утра,
Сыплет золото ветер в берёзовой роще.

А колонны стволов, как во храме, стоят,
В небесах проступают священные лики.
О, родная земля, твой неброский наряд
Полон духом святым, полон духом великим.

Кто еще, как и я, баснословно богат
Этим воздухом, ветром и горькой калиной
Я не знаю – и в сердце несу этот клад,
И с родною землею не рву пуповину.

* * *
Машет крыльями голубь-птица,
И колышется воздух синий.
Не в Европе пришлось родиться
И не в Африке, а в России.

Обнимала Москва шальная,
Купола без крестов встречали,
И земля, без конца и края,
Открывала для взора дали.

На дорогах кривых столицы
Каждый камень – как жизни меты.
Во все стороны – до границы,
Как добраться до края света.

Да была ли нужда добраться!
Только душу собьешь и ноги.
Лучше мне навсегда остаться
В глухомани, где нет дороги.

Где берёза дрожит ветвями,
Только лишь соловья заслышит,
И рассвета густое пламя
Не теплом, а прохладой дышит,

Где по лугу по заливному
Не река, а душа разлилась.
Я на лодке плыву до дому,
Но округа под воду скрылась.

Много, много ушло под воду,
Словно древний незримый Китеж.
Царства, храмы, дворы, приходы,
Лишь в неверной воде увидишь.

В ней берёз изумрудных дымы,
Корабли облаков белёсых.
Ивы, кланяясь сиротливо,
Мочат в омуте чёрном косы.

Словно нет на земле Европы,
Да и Африки вовсе нету,
И весенней воды потопы
Смыли Питер с Москвой со свету.

Не кричите ж так громко птицы!
Эти дали и мне родные.
И Москва, где пришлось родиться
Дремлет камнем на дне России.

* * *
Обернусь я белой лебедью,
Полечу,
Над своим жилищем каменным
Закричу.
Над рекой мазутной Яузой,
Над Москвой,
Крылья белые оденутся
Чернотой.

В дальний путь я чёрной лебедью
Полечу,
Над заброшенною церковью
Закричу.
Люди смотрят в небо синее –
Не поймёшь,
То ли слёзы с неба капают
То ли дождь.

Там, внизу, у поля сжатого,
Дольше всех,
Моя бабушка, крестьяночка,
Смотрит вверх.
Но слепит глаза ей солнышко,
Яркий свет.
То ли в небе белы лебеди,
То ли нет…

СТАЛИНГРАД
Моему отцу,
Александру Алексеевичу Берзину,
рядовому Великой Отечественной войны
С берега до берега –
Птица не летит.
На полоске берега
Мой отец лежит.

В него пули целятся,
Как снега, густы.
А сквозь их метелицу
Взрывы, как цветы.

Не поднять головушки,
Холодна постель,
И в чужой во кровушке
Вымокла шинель.

Ах, как мало пройдено
В каше кровяной.
За спиною Родина,
Волга за спиной.

Он сжимает рацию
И лежит, безус,
Землю сталинградскую
Пробуя на вкус.

Сколько крови отдано
За клочок земли.
Чтоб к Берлину, к Одеру,
Русские пришли.

* * *
Засыпаю на белом снегу,
Среди русского зимнего поля.
И очнуться никак не могу –
Ни мороза не чую, ни боли.

Укрываюсь рогожей небес
И дымами далёких селений,
И стеклянный насупленный лес
Сторожит мой покой в отдаленье.

Не бежит ледяная река
И мороз постепенно крепчает.
Но такая любовь и тоска
Моё сердце в груди разрывают!

И так бьют моей крови ключи
На холодной земле, на родимой,
Словно в доме лежу, на печи,
Отогретою и невредимой.

* * *
Все названо вокруг и тем закреплено.
Вот липа чёрная глядит ко мне в окно.

Вот на дороге спит автомобиль
И землю покрывает снега пыль.

Всё названо, всё сложено подряд,
Чтоб мог на что-то натыкаться взгляд,

И можно было дух перевести,
Сжимая землю в стынущей горсти.

Чтоб пут души прошёл сквозь эту смесь
Травы и камня, что сгустились здесь.

Чтоб словом вызвав к жизни целый свет.
Уйти туда, чему названья нет.

ПАМЯТНИК ГОГОЛЮ
Сойду на узкую дорогу,
Где среди листьев и травы
Задумался писатель Гоголь
В старинном дворике Москвы.

Не зря задвинут он подальше –
Спина согбенна и крива,
Его суровый взгляд без фальши
Не вынесла без слез Москва.

И около своей квартиры,
Среди домов дебелых тел,
От слез, неразличимых миром,
Он сгорбился и почернел.

Случайный в дворике прохожий
К нему не ходит на поклон,
И ясных глаз поднять не может
На Гоголя, так страшен он.

Свой длинный нос писатель свесил,
Но боль внутри него жива.
Уходят тихо в поднебесье
Молитвы страстные слова.

И могут слышать, чуть живые,
Все те, кто чуток и не глуп,
Как молит Гоголь о России,
Не разжимая тонких губ.

То плачет Гоголь, то смеется,
Не видит он из-за домов –
Русь-тройка за углом несется –
В ней Чичиков и Хлестаков.

НОВАЯ МОСКВА
1.
Военторг смертью храбрых
Пал, за ним и манеж.
Так Москва отступает
За последний рубеж.

И под натиском справных,
Неказистых домов,
Уплывае6т бесславно
В глубь веков, в глубь веков.

У ней роют во чреве –
Словно кошки скребут.
И машинами рушат,
И огнем ее жгут.

Ее старые кости
Вынимают на свет,
Чтобы сделать стоянку,
Магазин и буфет.

Скоро жизнь нам устроят,
Скоро мы запоем –
Стоэтажный построят
Ресторан под Кремлем.

2.
Говорят, в Москве нам места мало.
Говорят, построят небоскребы.
Сколько бы земля ни уплывала.
Пусть нас видят из самой Европы.

Мы пройдем на небо без билета,
Ближе к Богу и путям пространным.
Над крестами, храмами и светом
Мы воздвигнем столик ресторанный.

Чтоб за ним, рыгая, нувориши
О своем спасении мечтали,
И глядели сверху вниз на крыши,
В долларах оценивая дали.

Им не спится в Новом Вавилоне,
Где под небом все они, как птицы,
В утлой башне, что под ветром стонет,
И грозит на землю завалиться.

3.
По Москве пройду – и не узнаю.
Всё блестит, сверкает без ума.
И пустоты страшные зияют –
Словно зубы, вырваны дома.

От стекла, гранита и бетона
Тошно так, как будто бьют под дых,
И горят, и рушатся без стона
Стены чудных зданий вековых.

Вниз летят лепнина и колонны.
Перекрытья, как в огне, трещат.
Ведь Москва не храм и не икона –
Это стройка, перестройка, ад.

Матушка, тебя ли не подправим!
На местах пожарищ и разрух
Мы таких домов тебе наставим,
Чтоб у всех захватывало дух!

Чтобы ты, сама себя велича,
Молодясь, обновками кичась,
Блёстками безвкусицы и кича
Прикрывала срамоту и грязь.

Пусть дворцы твои истают в дыме –
Свято место пусто не стоит:
Как блеснёшь вставными золотыми
Гость со страха всё тебе простит!

* * *
Мой сын открывает глаза –
В них свет, как в воронку, влетает.
Мой сын открывает глаза –
А ветер березу шатает.

И чистое зеркало их
Вбирает в себя без остатка
Синь неба, цветы и родных
На миг незабвенный и краткий.

Мой сын закрывает глаза,
Но в них навсегда остаются
Небесных полей бирюза
И солнца горячее блюдце,

Бревенчатый домик гнилой
И яблони рядом с забором,
Зелёный густой травостой
И птицы, поющие хором.

Как через волшебный алмаз
Всю радость и силу вбирая,
Сын весело смотрит на нас,
О тяготах жизни не зная.

Он весь безоружен, раздет,
Чужим улыбается людям.
Сияющий Родины свет
Мерцает в нём, словно в сосуде.

* * *
Раздобрела, разъелась луна,
И на крышу соседнюю села.
И желта, и ряба, и бледна,
Как же быстро она постарела!

Азиаткой раскосою вниз
Все глядит на меня, на дорогу,
И под светом серебряным сиз
Воет пёс на неё понемногу.

Видно волчью почуял он суть,
Как и я, пред луной цепенея,
Стоит в желтые очи взглянуть,
И оглушит он воем Расею.

Ну не плачь же, не плачь, дорогой!
У, кругла в небесах образина!
Словно просит пропеть над рекой
В час последний собачьего сына.

В этот час я ему подпою,
Чтобы не было так одиноко,
И в собачьи глаза посмотрю,
А не в лунное страшное око.

Пёс повоет и встретит восход,
И на тёплое солнце залает.
Ведь луна много дней не живёт –
Похудеет она и растает…

* * *
Скрипит пирамидальный тополь
И за бортом бурлит вода.
Я в русский город Севастополь
Хочу уехать навсегда.

На рейде корабли застыли,
Матросы выстроились в ряд.
«Мы русской славы не забыли!» -
Бьют волны в берег, как набат.

Плечом удары принимая,
Скалистым берегом крутым,
Под парусами туч без края,
Качается на волнах Крым.

И слышен белой чайки вопль,
Что видит с неземных высот,
Как отплывает Севастополь,
И Крым уводит, словно флот.

От берега, чужого ныне,
Навеки оторвался он,
И в моря Черного пустыне,
Как вечный призрак, растворён.

* * *
Меня сожрали коридоры,
Как паутина, оплели.
Они ползут в поля и горы
Вдоль всей земли, вдоль всей земли.

О мир без света и растений,
И без погодных перемен,
Где только тени, только тени,
Шатаясь, бродят возле стен.

Где лица холодны и немы,
Но каждый укусить готов.
О коридорные системы
Больших и малых городов,

Как пылесос, с напором грубым
Меня в себя всосали вы,
Но ваши каменные трубы
Не знают листьев и травы.

И растекаясь утром вешним
По вашим внутренностям, я
Люблю всего сильнее бреши
В деревья, небо и поля.

Как узнику — отрадой зренья,
Иконою — квадрат окна.
Я вся дрожу от нетерпенья,
Когда мне улица видна.

Там сквозь асфальт и стен махины,
В короне птичьих голосов,
Растут берёзы и осины
Лазутчиками из лесов.

Когда ж меня, домов изгоя,
Меня, рабыню колеса,
Снесёт асфальтовой волною
И бросит в ближние леса?

* * *
Нью-Йорк — Гоморра и Содом
Вот где теперь твой стол и дом.

Здесь, даже задирая лоб,
Весь не увидишь небоскрёб.

И грязный мчит тебя сабвей
Среди людей других кровей,

И на бродвейской мостовой
Ты всем чужой и сам не свой.

Здесь ни деревьев, ни листа —
Лишь камня жар и нагота.

Не бьётся сердце, разум спит,
И Бог в душе твоей молчит.

* * *
Кружат коршуны над сербской стороной –
Все равно, что над тобой и надо мной.

В стылом воздухе несётся вой сирен –
Это снова православный убиен.

С рыком зверьим в дом врывается снаряд –
Чёрным снегом вновь заносится Белград.

А над Косовым повалены кресты
И дома стоят, разбиты и пусты.

Ой, братушки, налетела в дом беда –
Вас кукушки выгоняют из гнезда.

Ни церквей не взять с собою, ни могил,
Их безбожный враг снарядами прошил.

В поле Косовом не сеют и не жнут.
Ночью взрывы здесь, как маки, расцветут.

И воронки, что нарыли тут враги,
Дожидаться будут вражеской ноги.

О, Россия, ты далёко, за холмом,
Но ты слышишь эти взрывы, этот гром.

Чёрных крыльев над тобой повисла тень,
И на сердце нарисована мишень.

МЕДНЫЙ ВСАДНИК
Всадник медный, знаменитый,
Что ты прянул на дыбы?
Норовишь разбить копытом
Запрокинутые лбы.

На тебя глазеет всякий,
Там, под царскою пятой,
А вверху вознёс Исакий
Дивный шлем свой золотой.

Гаркнет пушка над Невою,
Вздрогнут шпили и мосты,
Только царь один спокоен,
Грозно смотрит с высоты.

В небеса его бросает
Тело статное коня.
Тихо в вечность уползает
Недобитая змея.

АРМЯНЕ
В тумане слов, понятных не вполне,
Я буду плавать, как в нирване.
Но всё пойму, что ни расскажут мне
Седоволосые армяне.

В их бывших землях правит бал Коран,
И в сердце каждого – утрата,
И вновь глядит притихший Ереван
На белый парус Арарата.

От скудного клочка земли своей,
Где лишь ступня поместится – ей-Богу! –
Идут армяне по планете всей
И жадно смотрят на дорогу.

Туда, где складки постаревших гор,
И полустёртое обличье
Армении, глядящей сквозь забор
На символ своего величья.

Не по словам они узнают – брат.
Их выдаст черт растресканная глина.
У них в груди не сердце – Арарат,
И араратская долина.

* * *
Женщина в метро с узлами,
(Глушит грохот поездной),
Заливается слезами,
Тихо говорит со мной:

«Я ведь русская. Бежала…
Чтоб в России доживать.
Как вернулась, так упала,
Стала землю целовать».

Что могу я ей ответить?
Ведь под ней горит земля.
Звезды кровянисто светят
В заповеднике Кремля.

Там не зайцы и не лоси,
И не птицы по кустам,
Там мышей летучих носит,
Волки и медведи там.

Нас они своим оскалом
Радуют который год,
Воем, мором небывалым,
Расчленением широт.

Что им женщина с узлами,
В старом вытертом пальто,
С загрубевшими руками,
Что не целовал никто.

Стерпит всё она, святая,
Всем прощает, не ропща,
От любви и веры тая,
Как пред образом свеча.

В КВАРТИРЕ БЛОКА
На лестнице темно и сыро.
Взбегу наверх, под потолок,
И встану у окна квартиры,
Где умер Александр Блок.

Внизу вздыхает ветер тяжко,
Гудки портовые слышны,
Река с названьем странным Пряжка
Изнемогает от волны.

Над набережной сетью белой
Полощется осенний снег,
На ветер навалясь всем телом,
Бредёт какой-то человек.

И так же, так же одиноко,
Как окна брошенных квартир,
Глазами Александра Блока
Увижу побледневший мир.

Паршивая бежит собака,
Шаги матросов широки,
Блестят, как молнии, из мрака
Красноармейские штыки.

И шапок островерхих пики
Стремятся ввысь, где Бога нет,
Петр у Исакия, великий,
Лицом вонзается в рассвет.

А рядом грязные, живые,
В шинелях серого сукна,
Прут мужики со всей России,
Не видя Блока у окна.

Ему вчерашний друг холёный
Не подал давеча руки,
За то, что Иисус с иконы
Шел там, где эти мужики.

В багровых отблесках заката
Блок смотрит – взгляд его тяжёл! –
Вся музыка ушла куда-то,
А он замены не нашел.

И с маскою лица железной,
Как он, о многом промолчу,
Над революционной бездной
Гася сознания свечу.

* * *
Огнём земля моя объята,
Раскинутым на полстраны.
Судьба ж её и в дни заката –
Неопалимой купины.

Домишки сгнившие, сараи,
Безлюдье и холмы вразброс.
Опять Россия умирает,
И воскресает, как Христос!

* * *
Серебряная пыль небес
Над головой от ветра пьяной.
Алмазным светом Южный крест
Горит над чашей океана.

Вся жизнь плывёт передо мной,
Как белый парус, ветром полный,
И бьются в берег головой
Неумирающие волны.

Я так мала перед Творцом –
Ничтожная частица суши.
Но он вдохнул в меня, как в дом,
Весь мир объемлющую душу.

Вздыхает Тихий океан,
На волнах путь качает млечный,
И жизни радость и обман
Во мне дробятся бесконечно.

* * *
Силуэты заснеженных станций,
Запорошенный профиль полей,
Убегают, не просят остаться,
И твердят: «Не жалей, не жалей».

За немытым окошком вагона
Из-под ног уплывает земля,
И кладут мне земные поклоны
Тополя, тополя, тополя.

И пускай меня поезд уносит
Мимо, мимо, в метельный туман,
Сердце слиться с Отчизною просит
После всех экзотических стран.

Чтобы избы медовые очи,
Словно в кружево, прятали в снег,
Чтоб здоровался так, между прочим,
Незнакомый совсем человек,

Чтоб в бездонных колодцах не стыла
Ледяная густая вода,
Чтобы верной тропою водила
Над чернеющим лесом звезда,

Чтобы купол с крестом золоченым,
Путеводный, ночами не гас,
И в медвежьих углах потаенных
Кто-то тихо молился о нас.

* * *
Луна блестящею слезой
Ползёт всю ночь по небосводу.
Под неба темной полосой
Гляжу на сумрачную воду.

Пронзает, как игла, звезда,
И всюду воздуха так много.
Ведет по морю в никуда
Пустая лунная дорога.

Там, где наметился восход,
Потухшую румяня сушу,
Как призрак, парусник плывёт,
И мне впадает прямо в душу.

Она и так уже полна
Ночным пространством и прохладой,
У ней ни края нет, ни дна,
И ей даров земных не надо.

Стою на выжженной земле,
Гляжу на лунную дорогу,
И проявляются во мгле
Черты невидимые Бога.

* * *
Прощайте, прощайте березы!
Отчалил последний паром.
Сверкают высокие грозы,
Гремит набегающий гром.

Собака далёкая лает,
Клубятся вверху облака,
И как в колыбели качает,
Качает, качает Ока.

Качаются сосны и ели,
Качается луг заливной,
Где травы давно пожелтели
И больше не пахнут весной.

На золото цветом похожий,
Сверкает прибрежный песок,
И палуба рыбьею кожей
Блестит, уходя из-под ног.

И жизнь моя словно в начале,
Бескрайни ее берега,
Пока в своем лоне качает,
И не отпускает Ока.

А после на твердую землю
Мне будет ступить нелегко,
И это качанье, наверно,
В груди у меня глубоко.

В ней все – и луга, и разливы,
Паром в середине реки,
Сверкание гроз торопливых
И кровь голубая Оки.

* * *
Мы в русской печке с мамою легли.
Так пахло лугом и кололось сено!
Душа отогревалась постепенно,
И семь потов, как семь грехов сошли.

Как печь нас грела, даже просто жгла…
А мы внутри, счастливые, смеялись,
И снова жарким потом обливались,
От скверны очищаясь и от зла.

Сияли бревна золотом в сенях
И печь дышала жарко телом белым,
И я бралась за веник неумело,
А мама молодела на глазах.

Из чрева печи, легкие, как пух,
Мы вышли, оставляя грязь и хвори,
За чаем, в задушевном разговоре
Избы смолистый мы вдыхали дух.

Окно двурогий месяц сторожил,
Дом освещенный обступала ночь.
Мы здесь у русской печки – мать и дочь,
На весь остаток жизни взяли сил.

Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
Из новых стихов
"Лишь дайте время!..."
"Не брани сына, мать..."